Временное разобщение Русского мира пойдет лишь на укрепление его дальнейшего единства — после того как очередная «европейская» утопия продемонстрирует свою полную несостоятельность

Вплоть до большевистской «украинизации» 20-30-х годов классическое понимание русской нации четко соответствовало самому народному самосознанию, что, в первую очередь, и обусловило полный провал сепаратистского движения в ходе Гражданской войны 1918—1920 годов. Характерно в этом отношении свидетельство одного из лидеров названного движения В. Винниченко: «Я їxaв вiciм день, — пишет этот автор об одной из своих поездок по Украине в период Гражданской войны, — серед солдатiв, селян, робiтникiв, змiняючи обoїх сусiдiв на числених пересадках. Отже, я мав нагоду побачити на протязi сих днiв немов у розрiзi народних шарiв їxнiй настрiй... Я пiд той час уже не вiрив в особливу прихильнiсть народу до Центральної Ради. Але я нiколи не думав, що могла бути в йому така ненависть. Особливо серед солдатiв. I особливо серед тих, якi не могли нaвiть говорити по-руськи, а тiльки по-укрaїнськи, якi значить, були не лотишами й не руськими, а своїми, українцями. 3 якою зневагою, люттю, з яким мстивим глумом вони говорили про Центральну Раду, про генеральних ceкpeтapiв, про їхню полiтику. Але що було в цьому дiйсно тяжке i страшне, то це те, що вони разом висмiювали й все укpaїнськe: мову, пiсню, школу, газету, книжку українську... I то була не випадкова одна-друга сценка, а загальне явище вiд одного кiнця Укpaїни до другого». Чтобы свидетельства В. Винниченко не показались выражением его экзальтированного субъективного восприятия (хоть и невыгодного самому автору), стоит привести еще хотя бы одно свидетельство подобного рода, учитывая, что таковых множество. Например, в воспоминаниях М. Могилянского «Трагедия Украины» читаем следующее: «Пользуются ли национально настроенные украинцы доверием широких масс населения, во имя которых они действуют и именем которых так часто злоупотребляют? Пользуется ли «украинизация» симпатиями широких масс населения Украины? Нужно раз хотя бы высказать ту истину, что в той исторической стадии, в какой жило тогда население Украины, оно было более чем равнодушно ко всяким попыткам и затеям украинизации. Украинцы слишком много лгали на эту тему ...

«Если еще нужно беспристрастное свидетельство полного провала идеи «украинизации» и «сепаратизма», — продолжает М. Могилянский, — то следует обратиться к вполне надежному и беспристрастному свидетельству немцев, которые были заинтересованы в углублении «украинизации» для успеха расчленения России. Через два месяца пребывания в Киеве немцы и австрийцы, занимавшие Одессу, посылали обстоятельный доклад в Берлин и Вену в совершенно тождественной редакции... Доклад красноречиво доказывал, что существующее правительство не в состоянии навести в стране необходимый порядок, что из украинизации ничего не выходит, ибо население стремится к русской школе, и всякий украинец, поступающий на службу, хотя бы сторожем на железную дорогу, стремится и говорить, и читать по-русски, а не по-украински. Общий же вывод был тот, что желательно объявить открыто и легально оккупацию края немецкой военной силой». В свою очередь тот факт, что идея «украинизации» все-таки находила какой-то отзыв, хотя бы и незначительный, также объясняется весьма просто, о чем в порыве откровенности «проболтался» один из деятелей этого направления Д. Дорошенко: «Автономия Украины и вообще национальные требования преподносились массам как своего рода выкуп, цена за панскую землю: хочешь получить панскую землю даром — требуй автономии! Понятно, это не создавало прочной базы для украинской государственности». Однако этот совершенно явный и бессовестный обман и вся деятельность бутафорских «украинских» правительств не могла не вызвать всеобщую народную ненависть и противодействие, которыми, к сожалению, ловко воспользовались большевики для утверждения своей власти, выступавшей здесь не только под лозунгами передачи собственности народу, но и под лозунгом восстановления единой и неделимой Советской России. Все эти явления объясняются, естественно, не «низким уровнем национального самосознания» в тот период, как привыкла бессовестно лгать официальная украинская историография, но как раз наоборот — его самым высоким и устойчивым развитием, опирающимся на тысячелетнюю традицию единства Руси. Об этом свидетельствует, например, факт широчайшей распространенности накануне революции среди украинского крестьянства и мещанства принадлежности к общерусским православно-патриотическим организациям. Например, в 1909 году на встрече с Николаем II делегация от Волыни во главе с архиепископом Антонием (Храповицким) и архимандритом Почаевской лавры Виталием преподнесла царю книги со списками членов «Союза Русского народа», в которые было внесено более миллиона (!) человек, то есть все взрослое мужское население Волыни. Известный публицист и политический деятель В. В. Шульгин, также входивший в состав делегации, свидетельствовал, что запись в эти организации имела характер стихийного народного движения протеста против революции, и добавлял: «Миллион волынцев сказали в тот день царю, что они не «украинцы», а русские, ибо зачислились в «Союз русского народа». Характерно, что из общего числа членов православно-патриотических организаций русского народа большая часть (около двух миллионов) приходилась именно на территории современной Украины, а не Великороссии! А современные украинские идеологи продолжают в чисто большевистском духе и даже в тех же самых выражениях всячески издеваться над «шовинистической черной сотней» — народными дружинами, остановившими революционный бандитизм 1905 года, — совсем не подозревая по своему невежеству, что это в первую очередь их собственные предки.

Сам принцип национального самосознания как раз в том и состоит, что оно преодолевает этническую ограниченность ради причастности к единству великой цивилизационной традиции. В здоровой нации наличие внутренних этнических различий не ослабляет, а наоборот, усиливает сознание единства, поскольку сами эти различия заставляют яснее осознавать ту общую традицию и те общие ценности, ради которых стоит жить. Пока такие ценности существуют, любой этносепаратизм бесперспективен и естественным образом вызывает отторжение и гнев в широких массах. Пример, описанный В. Винниченко, относится как раз к этому случаю: то яростное неприятие акцентирования собственных этнических особенностей, которое шокировало упомянутого деятеля, объясняется глубоко народным сознанием принадлежности к единой Руси. Южнорусы согласились считать себя отдельным народом и называться никогда ранее не слыханным словом «украинцы» только после того, как это тысячелетнее сознание было уничтожено эмпирически (уничтожением Российской империи) и идеологически (внедрением «самого передового учения»). Характерно в этом отношении свидетельство одного бывшего полковника царской армии, впоследствии примкнувшего к украинским националистам: когда в 1917 году в Одессе часть офицеров, желая «украинизировать» свой полк, полностью набранный из южнорусов, приказала «украинцам» выйти из строя, вышло всего 33 человека; а когда потом скомандовали: «Хохлы, направо!», повернули все. Причина в том, что само слово «украинец» было интеллигентским неологизмом и не было тогда известно основной массе народа.

Как справедливо отмечает известный киевский нациолог Г. Касьянов, «термин «национальное возрождение», очевидно, нужно брать в кавычки... поскольку и по содержанию, и по форме украинское «национальное возрождение» было именно созданием нации, и субъективный фактор имел решающее значение для «инициирования» этого процесса. В данном контексте новое значение приобретает предложенный Р. Шпорлюком термин «украинский проект»... Нация сначала должна была возникнуть в воображении деятелей «национального возрождения» как умозрительная конструкция, и только со временем эта действительно «воображаемая» общность, этот проект были связаны в единое целое, согласованы с «объективными» социально-политическими, культурными, геополитическими и другими реалиями». Другой автор, Николай Рябчук, даже отличаясь явной русофобией, тем не менее пишет практически то же самое: его главная монография называется «От Малороссии к Украине: парадоксы запоздалого нациотворения» (1999), и в ней он прямо говорит об искусственности и «запоздалости» создания украинской нации, которая, по его мнению, так и не возникла и существует лишь в смелых проектах. (Уникальный неологизм «нациотворение», кстати говоря, не имеет аналогов ни в одном из европейских языков.) Этот фундаментальный слом в массовом историческом сознании и национальном самосознании был смягчен и опосредован идеологией «единого советского народа», имевшей под собой вполне реальную почву и удовлетво­рившей привычку к сознанию сверхэтнического единства.

Когда к концу XX века тысячелетняя общерусская идентичность была окончательно забыта, а «советский народ» перестал существовать, «украинская» идентичность южнорусов стала практически безальтернативной. Русскими отныне официально называются только великороссы, а попытки возродить тысячелетнее самосознание яростно клеймятся как «рецидивы» великодержавности. Тем не менее осознание сверхэтнического единства сохраняется даже и в современных условиях — когда уже и нет в языке отдельного слова для ее обозначения, не говоря уже об усиленном промывании мозгов официальной идеологией. По социологическим данным, в 2002 году при опросе молодых людей в возрасте от 16 до 34 лет под патетическим названием «Первое свободное поколение на Украине — кто они?» около 60% из них ответили, что считают украинцев и россиян двумя частями одного и того же народа; а 61% граждан Украины поддержали курс на реинтеграцию Украины и России в единое экономическое и военно-политическое пространство (опрос проводился во всех пропорционально представленных регионах страны). В годы независимости Украины продолжался рост русскоязычной части населения Украины, которая, несмотря на жесткую украинизацию СМИ и системы образования, тем не менее впервые превысила 60%. Приведенные данные свидетельствуют, что единство различных этносов в рамках единой русской нации и цивилизации представляют собой «упрямый» факт, а их стремление к дальнейшей реинтеграции — это естественный исторический процесс, на который не может серьезно повлиять даже силовая политика. Поэтому самоидентификация людей с помощью термина «украинец» становится все более номинальной: например, в Луганской области процент людей, которые на переписи назвали себя украинцами в 1989 году, составлял 52, а в 2001-м — 58; но в 1989 году украинский язык считали родным 35% жителей этой области, а в 2001 уже только 30% (а повседневно разговаривает на нем, хотя бы в самом «суржиковом» варианте, всего несколько процентов).

Своеобразные «ножницы» между сохранением сознания общерусского единства и восприятием украинской идентичности, не обусловленной даже языковой практикой, объясняются в первую очередь тем, что массовое сознание находится под сильным прессом антирусской пропаганды, распространяемой СМИ и системой образования, вследствие чего понятие «русский» начало отождествляться только с великорусами. Поэтому этнические южнорусы, услышав слово «русский», ныне в большинстве своем думают, что к ним, «украинцам», это не относится. И эта подлинная «манкуртизация», уничтожение тысячелетнего национального сознания самым лицемерным образом, наоборот, в официальной пропаганде представляется как его «пробуждение»! Такое бессовестное лицемерие может иметь временный успех в условиях массового исторического невежества населения, но ничто основанное на лжи не существует долго.

Одним из важнейших приемов антирусской пропаганды в СМИ и системе образования является фальсификация происхождения и реальной истории самого термина «Украина». Пересказывать и опровергать те невежественные фантазии, которые вбивают в головы нашим гражданам, здесь нет необходимости. Обратимся к реальной истории языка. В древнерусском языке слово «оукрайна» было военным термином, обозначавшим приграничную полосу, охраняемую специальными отрядами. В Южной и Западной Руси этот термин затем исчезает из языка вплоть до XVII века, когда он был уже заимствован из языка Московской Руси в своем первичном значении. Так что если бы Малая Русь не вернулась в состав Государства Российского, то самого слова «Украина» на берегах Днепра наверняка никто не слыхал бы и по сей день! Поскольку во второй половине XVII века «Малороссийская Украйна» становится самым «горячим» местом в государстве (по сравнению с «укрaйнами» невской, казанской, сибирской и другими), то к ней термин «Украйна» начинает применяться в собственном смысле, без добавления «Малороссийская», поскольку и так было понятно, о какой из «украйн» идет речь. Все это — лишь терминология московских канцелярий, но ни в коем случае не народное самоназвание: население Приднепровья, Запорожья, Подолья, Волыни и Галиции называло себя исключительно «Русью», «народом руським» или «русинами» (в Галиции) вплоть до начала XX века. Только такие термины употребляют в своих универсалах Б. Хмельницкий, И. Мазепа и все остальные гетманы. (Польское слово «москаль» для жителей Малой Руси имело только географический смысл, ибо сами они называли себя по национальности так же, как и «москали», лишь с небольшим фонетическим отличием). Т. Шевченко слова «украинец» не употреблял ни в стихах, ни в переписке (см. «Словник мови Т.Шевченка» в 2-х томах), отличая себя от «москалей» в терминах «козак» или «мужик». Неологизм «украинец» ввел П. Кулиш в одной из своих ранних повестей как раз в год смерти Т.Шевченко. Именно на эту повесть, а не на народное словоупотребление (которого просто не было) ссылается В. Гринченко, в 1909 г. вводя слово «украинец» в свой «Словарь». Как уже было отмечено, слово «украинец» было интеллигентным неологизмом конца XIX — начала XX века и среди основной массы народа стало распространяться в качестве самоназвания только в 1920—1930 годах через школу и газеты; причем в УССР этот процесс происходил даже быстрее, чем на Западной Украине: там самоназвание «русины» окончательно исчезло только в 1950—1960 годах на волне ненависти к «совитам», которых воспринимали как пришельцев из России.

Главным идеологическим орудием разрушения традиционного народного общерусского самосознания является миф официальной украинской идеологии о так называемой «русификации». Его абсурдность очевидна уже в силу того, что южноруссы имеют ничуть не меньшее историческое право принадлежать к единой русской нации и пользоваться общерусским языком, чем великороссы. Основы светской общерус­ской культуры были созданы в XVII веке именно южнорусами, в том числе и светский литературный язык: «Грамматика» М. Смотрицкого и «Лексикон словено­росский» П. Беринды, написанные в Киеве еще в период его пребывания в составе Речи Посполитой, были школьными учебниками по всей Российской империи до конца XVIII века. Учившиеся по ним «зело дивишася» бы, если бы им кто-то сказал, что они учат не русский, а некий «украинный» язык! В XIX веке в Российской империи не существовало никаких проблем с распространением письменности на «малороссийском наречии», причем центром издания этой литературы был Санкт-Петербург (в 1818 году там даже была издана «Грамматика малороссийского наречия» А. Павловского, а в 1840 — «Кобзарь» Т.Шевченко). Официальные украинские идеологи привычно лгут о якобы множественных «запретах» на употребление украинского языка в XIX веке, «забывая» упомянуть, что эти запреты касались лишь распространения привозной литературы антигосударственного содержания, никогда не касаясь обычной художественной, учебной и научной литературы. Честные и научно грамотные украинские культурологи признают, что подобное было в то время совершенно немыслимо ни в одной из западноевропейских стран, очень жестко проводивших политику ассимиляции локальных этносов. В отличие от стран Западной Европы, очень жестко подавлявших региональные языки уже на уровне начального образования, в Российской империи никаких препятствий к их развитию не было, в частности, школьное образование на южнорусском наречии существовало с середины XIX века, но осталось просто невостребованным, но об этом ниже. Это следовало бы знать нашим европолюбам! Однако и Россия была вынуждена перейти на «общеевропейские стандарты» отношения к этническим движениям после того, как поляки во время восстания 1863 года стали издавать и распространять антирусские листовки, написанные на этом наречии. Причем даже и в этом случае имела место конфронтация между ведомствами, во время которой министр народного просвещения Головнин выступал за развитие книгопечатания и образования на наречии, и все в конечном счете решила позиция самого малороссийского дворянства, засыпавшего Петербург петициями с требованием его запрещения. Основным содержанием этих петиций было возмущение тем, что какие-то самозванцы выдают себя за представителей всего малороссийского народа и навязывают ему свой искусственный язык, в то время как сам народ «охотно, и даже с любовью, учится по книгам русским и церковно-славянским и в помысле не имеет искать для себя какого-либо еще особого языка...» «Есть даже признаки, — отмечалось далее, — что народ смотрит враждебно на непрошеные заботы о нем местных патриотов и обижается на замену образованного русского языка малорусским наречием». «Недавно, — говорит профессор Киевского университета Гогоцкий, — в одной сельской школе помещик, чтобы испытать желание учеников и их родителей, начал давать иногда в своей школе малорусские книги вместо русских. Что же вышло? Из восемнадцати учеников шестнадцать перестали ходить в школу». (Интересно, что это тот самый Сильвестр Гогоцкий, который ныне записан в «классики украинской философии»).

То же самое, уже на нашей памяти, происходило и поныне происходит в период интенсивных «украинизаций», начатых большевиками и ныне продолжаемых их националистическими последователями. Полнейший провал всех этих кампаний заставил украинских идеологов сфабриковать концепцию «русификации», которая якобы и привела к переходу на общерусский язык ныне уже более половины южнорусов и повлияла на их упорное нежелание изучать и употреблять «рiдну мову». Своего рода «шедевром» такой фабрикации стало письмо-трактат (а по сути — донос на собственный народ) литературного критика Ивана Дзюбы в ЦК КПУ «Интернационализм или русификация?» (1965). Главное требование Дзюбы — возобновить политику насильственной украинизации 20—30-х. Дзюба обвиняет большевиков тех лет в том, что они оказались недостаточно последовательны и отступили, встретив стихийное сопротивление не только населения, но и низового звена самих коммунистов. А нужно было, говорит Дзюба, дожать! Такой вот «диссидент», а ныне, естественно, академик Дзюба. Однако самое интересное в названом опусе даже не это, а сам «метод» доказательства существования политики «русификации». Если кто-то захочет найти там цитаты из партийно-государственных постановлений, на самом деле предписывающих что-то или кого-то «русифицировать», то будет весьма разочарован, потому что обнаружит нечто прямо противоположное: массу украинизаторских постановлений разных лет (отнюдь не только 20—30-х годов), массу таких же цитат из «классиков» и из выступлений партийных деятелей, неустанно клеймящих пережитки «великодержавного шовинизма». Но как же все-таки Дзюба «доказывает»? А очень просто: ссылаясь на сам факт массового распространения русского языка во всех сферах жизни. «Позвольте, — скажет любой непредубежденный исследователь. — Но ведь на это могли быть и совсем иные причины, а вовсе не государст­венная «русификация»! Например, стихийная и вполне естественная реинтеграция южнорусов в единое русское культурно-языковое пространство, облегченная стремительным развитием массовых коммуникаций в ХХ веке и вообще тяга к русской культуре, одной из самых мощных в мире». Ведь все, кто жил в советское время, еще прекрасно помнят книжные магазины, заваленные изданиями на украинском языке, регулярно списываемыми в макулатуру, украинские классы по 7—8 человек, в которые никто не хотел идти, и многие другие явные признаки украинизации, просуществовавшие до самой перестройки. Весьма показательно и то, что общий тираж изданий на украинском языке в конце 80-х годов почти в 10 (!) раз превышал нынешний, после 15 лет независимости, когда они лишились государственной поддержки.

Действительно, с 1950-х годов постепенно шел процесс сокращения доли украинских школ и украиноязычных изданий (хотя общий объем последних продолжал расти), но эти официальные меры всегда имели догоняющий характер, постоянно даже отстававший от реальной языковой практики населения. Сокращение шло вследствие невостребованности всего этого, с чем государство было вынуждено считаться, чтобы попросту не выбрасывать деньги на ветер, то есть именно в силу естественных изменений. К сожалению, все эти процессы еще не дождались своего систематического исследования, которое все поставило бы на свои места. А. С. Пушкин в свое время фактически сформулировал один из важнейших законов социолингвистики: «Язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством». Русский язык всегда распространялся, ныне распространяется и будет распространяться дальше исключительно вследствие этого закона и несмотря ни на какие попытки этому противодействовать.

Однако миф о «русификации» является базовым для всей украинской идеологии, без него она рухнет, как карточный домик: ведь он используется нынешними украинскими идеологами как раз для прикрытия реальной политики насильственной украинизации, для развязывания откровенной войны против русского языка и культуры большинства граждан Украины. Причем они иногда даже не скрывают, что признание русского языка в качестве второго государственного или хотя бы просто «официального» станет «началом конца украинской мовы», — у них почему-то даже не возникает совершенно естественного для всякого нормального человека вопроса: а кому вообще нужен такой язык, который, по их же собственному мнению, не может самостоятельно существовать без силового навязывания (якобы «поддержки») его государством? Ситуация, когда большинство населения страны не имеет своего языка в качестве государственного, в современном мире является совершенно уникальной и беспрецедентной, кроме Украины, таких стран вообще нет. О какой-либо «демократии» и «европейских принципах» здесь говорить вообще смешно — имеет место лингвототалитаризм в чистом виде.

На протяжении советского периода своей истории Юго-Западная Русь постоянно жила в режиме «украинизации», имевшем в 40-х — начале 80-х годов пассивно-сдерживающий, а в 20—30-е и с конца 80-х годов агрессивно-наступательный характер, перерастая в период после 1991 года в формы лингвокультурного геноцида русскоязычного большинства граждан «независимой» Украины. Однако, несмотря на это, на протяжении всего ХХ века продолжался процесс стихийной реинтеграции русской нации в единое культурно-языковое пространство. В том числе и нынешний режим лингвокультурного геноцида не может противодействовать этому процессу, хотя и возымел существенное влияние на определенную прослойку общества, точнее, на определенный тип людей, принявших украинскую националистическую идеологию как своего рода «моральную компенсацию» своей материальной нищеты, социального унижения, исторического пессимизма и общего комплекса неполноценности, или же, наоборот, для достижения корыстных карьерных устремлений (так называемое «янычарство», которое они самым лицемерным образом приписывают своим оппонентам). Этот психологический тип в свое время был описан великим русским ученым, создателем фонологии Н. С. Трубецким. По наблюдениям этого автора, которые лишь подтверждаются множеством новейших примеров, людям этого типа в первую очередь свойственны «печать мелкого провинциального тщеславия, торжествующей посредственности, трафаретности... дух постоянной подозрительности, вечного страха перед конкуренцией».

Ввиду всего сказанного неудивительно, что основой для официальной украинской идеологии стало не традиционное народное самосознание основной части населения страны, которое как раз усиленно искореняется, а идеология этномаргиналов — населения Западной Украины. Большой иллюзией является представление, будто бы население этих территорий, выпав из русла общей истории Русского мира на многие века, стало европейцами и якобы несет в себе европейский исторический опыт. В действительно­сти это выпадение было выпадением из истории как таковой — став колонией европейских стран, русины вплоть до начала ХХ века пребывали в состоянии grundvolk (термин В. Зомбарта), то есть населения, остающегося на доисторической стадии развития, живущего на уровне натурального хозяйства (с элемента­ми феодализма). Поэтому их выпадение из Русского мира — не только и не столько в том, что их язык в наибольшей степени изуродован иностранным влиянием и диалектизацией, но в первую очередь, именно в утрате способности к историческому бытию как главной черте менталитета. На происходящие вокруг исторические события это население в течение многих веков привыкло смотреть как на непонятное стихийное бедствие, от которого нужно всячески уклоняться. Культура исторического бытия, присущая основной части южнорусов, в течение веков создававших единое Государство Российское, распознается по способности делать выбор в пользу одной из борющихся исторических сил, даже если это требует жертв и самоотречения. Например, строить новую столицу Петербург — за полторы тысячи километров от своей малой родины — строить свою великую столицу, столицу своей великой Родины. Например, защищать советскую Родину даже после того, как она устроила коллективизацию и голод, разрушила храмы и весь нормальный уклад человеческой жизни. Просто потому, что она сейчас Родина — и никакой другой нет. А если же вместо этого этномаргиналы прячутся в «схроны», мешая стране восстанавливаться после войны, убивая и терроризируя собственных соплеменников, стремящихся делать что-то полезное, — то это не «патриотизм», а преступный инфантилизм и отсутствие элементарной культуры исторической жизни.

К сожалению, в недавних дискуссиях по поводу попыток реабилитации бандитов ОУН-УПА не был концептуализирован главный тезис о том, что это было именно антинародное и антиукраинское движение, абсолютно противоречащее интересам большинства украинцев, искренне считавших СССР своей Родиной и отдавших за нее миллионы жизней. ОУН-УПА сознательно развязала братоубийственную гражданскую войну, насильственно вовлекая в нее мирное население, не желавшее конфронтации с новой властью, чему есть масса свидетельств. Если же кто-то из них действительно думал, как теперь говорят, что можно было в тот момент победить супердержаву и создать независимую Украину, то это можно объяснить лишь бескультурьем и безответственностью, а отнюдь не «героизмом». Исход этой войны был заранее предрешен, а значит, вся пролившаяся кровь в конечном счете — на совести тех, кто ее начал (не следует забывать, что и части НКВД, боровшиеся с ОУН-УПА, практически полностью состояли из украинцев, то есть это была именно братоубийственная гражданская война в самом буквальном смысле слова, а отнюдь не «борьба с московскими оккупантами», как лживо заявляет нынешняя официальная идеология).

На примере этого явления хорошо понятен принцип, в соответствии с которым следует рассматривать лживый тезис об «угнетении» Украины Россией.

В период до 1917 года Россия как государство: 1) спасла южно­русский этнос от геноцида и, вероятнее всего, полного исчезновения; 2) предоставила ему уникальную возможность расселиться на огромных территориях и увеличиться в численности более чем в десять раз — подобное было бы принципиально невозможно за пределами Русского мира, там оставалась лишь роль самого отсталого захолустья, каковым была, например, Галиция до середины ХХ века; 3) обеспечила более благоприятные условия социального и культурного развития, чем у любого другого центральноевропейского этноса (это касается даже и «крепостного права» — Екатерина II ввела его в цивилизованные рамки вопреки беспределу местных панов, а отнюдь не «закрепостила Украину», как привыкла лгать официальная историография. Соответственно, и советский период при всем его катастрофизме не может рассматриваться как что-то внешнее и «навязанное» Россией. Во-первых, исход Гражданской войны в конечном счете решился именно на Украине, благодаря поддержке большевиков местным населением (в 1920 году Красная Армия на треть состояла из украинцев, в том числе и высший командный состав). Более того, массовые народные восстания против большевиков в 1920-е годы — когда еще можно было что-то изменить, в отличие от 1940—1950-х — были именно в Великороссии, а не на Украине. Таким образом, советская власть на Украине никоим образом не может считаться привнесенной извне, но является столь же «автохтонной», как и в Великороссии. Поэтому все, что эта власть здесь потом делала, не может рассматриваться как внешнее насилие, а только как расплата народа за собственный выбор. Украина изначально была не колонией, а одной из основ Российской, а затем и советской империи, ее хартлендом, поэтому и все злодеяния большевистского режима лежат на совести и ее народа нисколько не в меньшей степени, чем на других. Например, один из самых страшных геноцидов в мирной истории — Голодомор 1932—1934 годов — имел своей главной причиной холуйство и желание выслужиться местной компартийной номенклатуры всех уровней — в подавляющем большинстве «украинской» по национальному составу. Нет никаких фактов, которые свидетельствовали бы о том, что это была «политика Москвы». Однако желание переложить всю ответственность за грехи своего прошлого на кого-то, лишь бы избежать нравственной рефлексии и покаяния, очень характерная черта «украинского» исторического сознания, свидетельствующая о его полном отрыве от народной, христианской почвы. Непонимание этого принципиального обстоятельства свидетельствует лишь о крайне низкой интеллектуальной и нравственной культуре людей, ныне претендующих на роль идеологов и «интеллектуальной элиты» Украины.

Суть «украинской идеи», выработанной этномаргиналами именно на основе отсутствия культуры исторической жизни, и состоит в уходе из истории — в построении маленького государства по принципу «моя хата с краю», озабоченного исключительно жлобским «добробутом» и готового для этого холуйствовать перед кем угодно.

В метафизическом смысле это легко объяснимое названным отсутствием желание перепрыгнуть из доисторического состояния сразу в постисторическое — бессмысленное и безнравственное, но комфортное существование «экономического животного». Столь примитивные устремления также легко объяснимы исторически. Ведь по своей сути этномаргиналы, составляющие население Западной Украины, — это «этническая химера, возникшая в результате духовно-психологической и культурной мутации некоторой части русского народа под длительным воздействием военно-культурной экспансии католического Запада. Согласно концепции Льва Гумилева этническая химера возникает в зоне активного противоборства на протяжении длительного времени двух несовместимых этносов и представляет собой общность денационализированных, выпавших из обоих этносов людей... становление этнической химеры обусловлено процессом этнической мутации, комплекса искусственных изменений в менталитете». Естественно, что на остальных территориях страны «украинская идея», основанная на менталитете этномаргиналов, выполняет функцию, пользуясь термином А. И. Солженицына, «отрицательного отбора», втягивая в число своих приверженцев в первую очередь людей эгоистически озлобленных, обремененных комплексом неполноценности и стремящихся к самоутверждению за счет принижения инакомыслящих, а также откровенных приспособленцев.

В свою очередь известно, что население Западной Украины, хотя и выпавшее из истории, но вплоть до 1920—1930-х годов твердо сохранявшее русскую идентичность и самоназвание, приобрело характер этномаргиналов относительно недавно и насильственным образом. В октябре 1914 года М. М. Пришвин, служа фронтовым фельдшером, записывал в дневнике: «Когда я попал в Галицию… я почувствовал и увидел в пластических образах времена инквизиции»; геноцид русинов австрийским режимом объясняется им симпатией к России: «В Галиции есть мечта о великой чистой прекрасной России. Гимназист, семнадцатилетний мальчик, гулял со мной по Львову и разговаривал на чистом русском языке. Он мне рассказывал о преследовании русского языка, не позволяли даже иметь карту России, перед войной он принужден был сжечь книги Пушкина, Лермонтова, Толстого и Достоевского. — «Как же вы учились русскому языку?» — Меня потихоньку учил дедушка... А я учил других, и так пошло. Мы действовали, как революционеры, мы были всегда революционерами».

Можно привести сколько угодно подобных свидетельств, а также напомнить о массовости «москвофильских» движений в Галиции, просуществовавших до 1945 года и ликвидированных именно большевиками-украинизаторами! Перед Первой мировой войной именно «москвофильство» имело самую массовую народную поддержку, поэтому не удивительно, с какой радостью русины встречали войска генерала Брусилова в 1914 году и какой геноцид устроили им вернувшиеся австрияки в 1915—1916! От тридцати до тысячи русинов Галиции, сознательно исповедовавших свою принадлежность единой русской нации, погибли в концлагерях Терезин, Талергоф, Освенцим (вот когда началась его страшная история!), что стало первым в ХХ веке прецедентом геноцида по национальному и идеологическому признаку. Этот геноцид национально сознательной части населения, в которой самым активным образом принимали участие и идейные «украинцы», и стал впоследствии важнейшей предпосылкой внедрения новой, искусственной «украинской» идентичности, усиленно, но почти безуспешно внедрявшейся австрияками еще до войны. Но нынешние «идейные украинцы» по своему лицемерию, а чаще всего просто по невежеству, продолжают заявлять, будто бы это как раз они подвергались геноциду, в то время как все было «с точностью до наоборот»!

Украинский национализм, сначала возникший как антипольское движение в 1920-х годах, в 1940-х естественным образом обернулся против большевиков. А поскольку центр большевистской империи находился в Москве, то есть в России, то антибольшевизм столь же естественным образом породил русофобию как основную психологическую доминанту «украинского» сознания. Жестокий парадокс истории: великороссы — именно те, кто больше всех пострадал от большевизма! — стали символизировать для темных западноукраинских масс сам большевизм. И сколь бы ни было это «естественным» в психологическом отношении, не менее силен здесь и другой фактор, о котором было сказано — полное отсутствие культуры исторической жизни, узкохуторянское, инфантильное мышление, не способное понять то, что сколько-нибудь выходит за пределы кругозора «своей хаты». Были, естественно, и благородные исключения, но не они определяли ситуацию. Таким образом, даже основная база «украинской» идентичности — бывшие австрийские земли — появилась совсем недавно и отнюдь не «естественным» образом, а в результате геноцида и идеологической «промывки мозгов».

Решающее значение для формирования идеологических предпосылок становления Украины как национально-государственной единицы для возникновения национальной идентичности «украинец» имела деятельность русофобствующей интеллигенции со второй половины XIX века. Деятельность этих поначалу мелких и маргинальных групп была направлена на дискредитацию высших народных святынь — единства Руси, православия и самодержавия — за счет всяческого любования бытовыми особенностями жизни южнорусской народности. Поэтому при всем своем внешнем «народолюбстве» деятельность этих людей по своей глубинной сущности была радикально антинародной. В дальнейшем на «раскрутку» идеологии украинизма среди народных масс Галиции были отпущены большие деньги австрийским правительством, строившим накануне первой мировой войны экспансионистские планы расчленения России. Наконец, большевики в 20-30-е годы провели кампанию по насаждению «украинского литературного языка» и украинской национальной идентичности, не брезгуя даже услугами своих недавних заклятых врагов типа Грушевского и Ко. Само возникновение и дальнейшее существование независимой Украины является частью глобального проекта стабилизации однополярного мира во главе с США и диктатурой страны «золотого миллиарда» в сфере мировой экономики. Как отмечал А.С.Панарин, «как только ситуация диалога двух систем сменилась монологом победившего Запада, с последним стали происходить необъяснимые вещи. Обнажился процесс неожиданной архаизации и варваризации Запада: демократическому миру явился Запад агрессивный, Запад вероломный, Запад циничных двойных стандартов и расистского пренебрежения к незападным народам». Проект глобального однополярного мира предполагает не допустить воссоздание самостоятельного цивилизационного пространства Евразии, которое чем-либо выделялось бы из общего болота «третьего мира». В соответствии с этим проектом «народы Евразии теряют единое большое пространство и погружаются в малые и затхлые пространства, где царят вражда, ревность и провинциальная зашоренность. Они теряют навыки эффективной экономической кооперации, социального и политического сотрудничества, превращаясь в разрозненных маргиналов нового глобального мира. Они теряют общий язык большой культуры и великую письменную (надэтническую) традицию, возвращаясь к этническим диалектам или даже придумывая их в случае реальной ненаходимости в прошлом».

Современная Украина является характернейшим примером реализации всего перечисленного. Противодействие описанным процессам хоть и имеет естественные побудительные мотивы и естественные предпосылки, тем не менее не может начаться и протекать как-то «автоматически», но может быть лишь результатом, во-первых, хорошо разработанной стратегии, а во-вторых, волевого усилия активных социальных групп. Как отмечает по этому поводу П. Щедровицкий, «социальный, культурный, вообще человеческий мир является единством воли и представлений. Если за идеей Русского мира не будет ничего, кроме слов, если не будет никаких действий, не будет волевой компоненты, то и Русского мира, конечно, не будет. Точно так же если бы десятки, потом сотни, а потом тысячи людей не стали бы формировать Большую Европу, то ее, естественно, и не возникло бы».

Проект глобальной диктатуры не встречает сопротивления до тех пор, пока у населения колонизируемых территорий сохраняется иллюзия возможности вхождения в число стран «золотого миллиарда» (на Украине это называют «вхождением в Европу»). Однако когда иллюзорность этих мечтаний станет очевидной большинству населения, его политические и цивилизационные предпочтения радикально изменятся.

Возможно, на это уйдут даже десятки лет, однако итог предопределен и неизбежен, а сам процесс начинается уже сегодня. Более того, в определенном смысле можно сказать, что временное разобщение Русского мира, уже далеко не первое в его истории, как раньше, пойдет лишь на укрепление его дальнейшего единства — после того как очередная «европейская» утопия продемонстрирует свою полную несостоятельность.