Нет народа, о котором было бы при­думано столько лжи и клеветы, как о русском народе.                                    Екатерина II Великая

“Катынью” вот уже более 60 лет называют события, связанные с тра­гической судьбой граждан довоенной Польши, пропавших на территории Совет­ского Союза в 1939—41 гг. Самую многочисленную категорию среди них составляли бывшие польские офицеры. Согласно рассекреченным в 1992 г. документам ЦК ВКП(б) и НКВД-КГБ СССР считается, что 21 857 пленных польских офицеров, полицейских, госу­дарственных чиновников и представителей интеллигенции, находившихся в советских лагерях и тюрьмах, в 1940 г. были расстреляны сотрудниками НКВД в Катынском лесу под Смоленском, в Калинине (Твери) и Харькове. С тех пор “Катынь” не только географическое название — это водораздел в польско-российских отношениях.
Сегодня господствует версия о безусловной вине советского руководства за гибель польских военнопленных. Однако немало фактов убедительно сви­детельствует о причастности к катынскому преступлению немцев. Тем не менее настоящее исследование не ставит целью “перевод стрелок” ответствен­ности за Катынь на нацистов. Главное — установление истины. Делать какие-либо окончательные выводы о подлинных обстоятельствах катынской трагедии без дополнительного исследования всей совокупности фактов — и давно известных, и выявленных за последнее время — весьма опрометчиво. Однако это не мешает сформулировать ряд вопросов и обозна­чить версии, на которые официальное расследование не дало ответа. Этому и будет посвящено наше исследование. Но прежде рассмотрим польско-российские отношения через призму катынского преступления.   ВЗГЛЯД ИЗ ВАРШАВЫ И МОСКВЫ   Польский писатель Петр Кунцевич в своем открытом письме президенту Путину в варшавской газете “Трибуна” в марте 2006 г. написал: “Я не был вашим другом — напротив, был заклятым врагом. Но в то же время я немного знал русскую культуру, ваши легенды, историю, литературу, музыку, науку — и отдавал себе отчет, как велика эта культура и что не подобает ее игнорировать. А игнорировали мы ее потому, что считали такой подход своего рода защитой от вас, ведь когда-то мы были конкурентами, несколько веков назад мы тоже хотели создать свою собственную, польско-литовско-украинскую империю. Вы нас одолели — победили и поглотили, — однако об имперских амбициях никогда не забывается, здесь доходит даже до смешного. Невозможно оспаривать вашу победу, как нельзя избежать и ненависти побежденных. Но мир с огромной скоростью меняется, — а потому и мы, и вы должны этому научиться. Мне бы хотелось, чтобы Вы, господин президент, вникли в наше отношение к катынской проблеме, которая застряла между нашими народами, как кость в горле, и которую никогда, вообще никогда не удастся устранить, как не удастся зачеркнуть разорения поляками Кремля или пожара Москвы... Катынь — это уже не локальная проблема, пусть даже самая важная, это опорочивание славянской семьи перед всем миром” (“Трибуна”. 03.03.2006). П. Кунцевич в своем письме достаточно откровенно сказал о главной причине польско-российского противостояния: “Вы нас одолели”. Поэтому Польша рассматривает “Катынское дело” как козырного туза, который позволит получить сатисфакцию за двести лет патронажа России. Не случайно фран­цузский писатель и радиокомментатор Анри-Жан Дютей заметил: “Поля­кам в радость открыто обвинять русских” ( Д е к о   А.  Великие загадки XX века. С. 286). В этом плане “Катынское дело” предоставило польской стороне большие возможности. Ещё более откровенно выразился ведущий теоретик перманентного “катынского конфликта”, профессор истории Ягеллонского университета (Кра­ков) Анджей Новак, который считает, что “если историческое направление польской политики не решит проблему Катыни, не добьётся признания её символом одного из двух самых крупных преступлений XX века — преступлением коммунизма, — мы не только предадим память об убитых на Востоке, но упустим шанс на получение достойного и стабильного места Польши в Европе”   (С т р о г и н.   “Российские вести”. 16—23.03.2005). Для польских политиков “Катынь” — это не только, а может быть, и не столь­ко желание восстановить историческую правду и справедливость, сколько поли­тический инструмент для получения “достойного и стабильного места” в Европе. Стремление Польши извлекать максимальную выгоду из всего, даже самого святого, подтвердил в ноябре 2006 г. польский президент Л. Качинь­ский. Говоря о блокировании Польшей переговоров России с Евро­союзом, Качиньский подчеркнул, что для Варшавы очень важны добрые отношения с Москвой, однако “эти отношения должны быть такими, чтобы они Польше что-то приносили”. Немецкий журналист Андрэ Баллин полагает, что после избрания польским президентом Леха Качиньского “историческая неприязнь” между Польшей и Россией “усугубилась личностным фактором” (Б а л л и н.  Ледниковый период в центре Европы). Известно, что Л. Качиньский был избран во многом благодаря своим антисоветским и антироссийским высказываниям. Сегодня Л. Качиньский более прагматичен, но тема Катыни для него первостепенна. Польский президент в “Специальной линии” телеканала TVP2  21 марта 2006 г. исторические проблемы в отношениях с Россией назвал “сфе­рами особой чувствительности”. Он заявил: “Не думаю, что мы в Польше перестанем изучать или выяснять эти болезненные темы... Совершенно другим вопросом является то, станут ли они (эти болезненные темы) полностью определять в данный момент наше отношение к переговорам с Россией... Но означает ли это то, что мы скажем, что Катыни не было, — нет, не скажем ни в коем случае. Речь идет о том, будет ли это основной проблемой в польско-российских отношениях. Здесь мы проявляем добрую волю”. История показала, что “добрая воля” поляками понимается как, прежде всего, безоговорочная поддержка их позиции, которая звучит следующим образом: “Советские власти весной 1940 г. без суда и следствия расстре­ляли 21 857 невинных польских военнопленных, руководящую польскую элиту, совершив тем самым акт геноцида”. Эту позицию Л. Качиньский вновь подтвердил, выступая 6 июня 2006 г. по польскому телевидению. Говоря о необходимости улучшения связей Польши с Россией и возможной встрече с В. Путиным, Л. Качиньский многозна­чительно заметил: “Быть может, нам удастся улучшить связи с Россией, быть может, нет”. Чтобы ещё нагляднее обозначить свою политическую позицию, он вслед за этим особо подчеркнул, что взаимоотношения России с Польшей отягощает “Катынское дело”: “Оно представляет для них (русских) определенное психологическое неу­добство”. Во второй половине 2006 г., казалось бы, наметились некоторые положи­тельные сдвиги в польско-российских отношениях. В ходе рабочего визита в Польшу министра иностранных дел России С. Лаврова в начале октября 2006 г. были достигнуты договоренности о встрече в 2007 г. президентов Л. Качинь­ского и В. Путина. Планируется возобновить работу “Группы (комиссии) по слож­ным вопросам” в польско-российских отношениях, которая в основном будет заниматься проблемой катынского преступления. Однако 13 ноября 2006 г. Польша вновь продемонстрировала верность прежним установкам и заблокировала переговоры России с Евросоюзом. Как сообщило РИА “Новости”, глава польского государства Л. Качиньский на пресс-конференции по этому поводу заявил, что Варшава не может согласиться на то, чтобы соглашение Евросоюза с Россией обходило Польшу стороной, а “с Москвой надо говорить твердо, решительно и резко”. Надо заметить, что для поляков проблема покаяния России за Катынь вторична. Катынская трагедия стала краеугольным камнем сложившейся в Польше общенациональной пропагандистско-идеологической системы. Еже­годно проводятся десятки мероприятий, посвященные Катыни. Во многих польских городах имеется улица “Героев Катыни”, гимназия “имени Жертв Катыни”, местный “Катынский крест” и т. д. Польские политики осознают, что даже частичная деформация этой системы чревата для польского общества серьезными потрясениями. Позиция польской стороны ставит крест на упованиях многих российских политологов, полагающих, что рано или поздно все болезненные исторические проблемы в отношениях между нашими странами сами собой “рассосутся”, уступив место прагматизму и экономической целесообразности. Напрасные ожи­дания, во всяком случае в отношении Польши. В польском обществе история является одним из главных действующих лиц. Этим традициям уже более 200 лет. Поэтому, вероятно, безрезультатно закончатся попытки российских политиков и дипломатов перевести катынскую проблему из идеологически-ритуальной плоскости на уровень реальной политики. В вопросах оценки Катын­ского преступления Польша вряд ли пойдет на какие-либо уступки. Тем более что российские юристы не располагают для этого реальными и обоснованными аргументами, а ведущие российские историки в области катынской проблемы, как правило, отстаивают польскую точку зрения. Сложно говорить об аргументированной позиции России, когда из запла­нированного в 1992 г. совместного четырехтомного сборника документов “Катынь. Документы” в Польше изданы все четыре, а в России лишь два тома. Достаточно ознакомиться с материалами по Катыни, подготовленными некоторыми российскими историками и юристами, чтобы найти немало “поло­низмов”, то есть смысловых оборотов, не свойственных русской речи. Это свидетельство того, что российская историческая наука и юриспру­денция в катынской теме попросту переписывают польские источники. Главная военная прокуратура РФ не располагает данными об эксгумациях, проведенных польскими историками и археологами на территории СССР, а впоследствии России и Украины, в 1991-м и 1994—1996 гг., так как они изданы на польском языке. Но ни российские прокуроры, ни российские историки пальцем не пошевелили для перевода опубликованных отчетов на русский язык с целью ввода их в нормальный научный и юридический оборот. При этом поляки любую информацию из России, имеющую отношение к Катыни, моментально переводят и тиражируют. Польская сторона не только внимательно относится к информации из России, но и умело формирует в российском обществе выгодное для себя мнение. 14 апреля 2005 г. Указом Президента Республики Польша А. Квась­невского 32 жителя СНГ “за выдающийся вклад в раскрытие и докумен­тирование правды о политических репрессиях в отношении поль­ского народа” были награждены польскими государственными наградами. Среди них российские историки и исследователи “Катынского дела” Н. Лебедева, В. Парсаданова, А. Яблоков, Г. Жаворонков и др., внесшие существенный вклад в обоснование польской версии катынского преступления. Для лучшего понимания сформировавшейся в польско-российских отношениях “стабильной, постоянной враждебности”   (П а в л о в с к и й   Г. Интер­вью еженедельнику “Wprost” http://www.inosmi.ru/stoies/05/08/08/3450/225843.html ) необходимо обратиться к истории катынского преступления.   ВЫСТРЕЛЫ ИЗ ПРОШЛОГО   В сентябре 1992 г. в Архиве президента РФ (бывшем архиве ЦК КПСС) были найдены сверхсекретные документы, из которых следовало, что на основании решения Политбюро ЦК ВКП(б) в апреле-мае 1940 г. сотрудники НКВД СССР расстреляли 14 552 пленных польских офицеров, полицейских, развед­чиков и др. из Козельского, Осташковского и Старобельского лагерей для военно­пленных, а также 7 305 польских заключенных, содержавшихся в тюрьмах западных областей Белорусской ССР и Украинской ССР. 14 октября 1992 г. копии этих документов с большим ажиотажем были предъявлены польской и российской общественности. После этого многие решили, что под запутанной и противоречивой историей “Катынского дела” проведена окончательная черта и что историческая правда, хотя и с полуве­ковым запозданием, наконец-то восторжествовала. Надо заметить, что ряд фактов свидетельствует о том, что часть польских военнопленных была действительно расстреляна органами НКВД СССР. Но не меньше давно известных и вновь открытых фактов убедительно свидетель­ствуют о том, что в урочище Козьи Горы, рядом с местечком Катынь (под Смолен­­ском), поляков расстреливали немцы. Вернемся в далекий 1943 г., когда 13 апреля “Радио Берлина” сообщило о найденных в Катынском лесу захоронениях 10 тысяч польских офицеров, которые, как утверждали нацисты, были уничтожены большевиками. Дело получило название “Катынского”. По указанию Гитлера “Катынским делом” занимался лично министр имперской пропаганды Геббельс. Польское правительство в эмиграции поддержало немецкую версию, и 16 апреля 1943 г. с соответствующим коммюнике выступил министр обороны Польши генерал М. Кукель. В ответ 15 апреля 1943 г. Совинформбюро обвинило в катынском преступлении нацистов, объявив, что польские военнопленные “находились в 1941 г. в районе западнее Смоленска на строительных работах и попали со многими советскими людьми, жителями Смоленской области, в руки немецко-фашистских палачей летом 1941 года” (Катынь. Расстрел. С. 448). В январе 1944 г. в Козьи Горы на место захоронения расстрелянных поль­ских офицеров выехала Специальная комиссия под руководством акаде­мика Н. Н. Бурденко, которая подтвердила заявление Совинформбюро от 15 апреля 1943 г. Комиссия установила, что “до захвата немецкими окку­пантами Смо­ленска в западных районах области на строительстве и ремонте шоссейных дорог работали польские военнопленные офицеры и солдаты. Разме­щались эти военнопленные в трех лагерях особого назначения, имено­вавшихся: лагерь № 1-ОН, № 2-ОН, № 3-ОН, на расстоянии от 25 до 40 км на запад от Смоленска”. Осенью 1941 г. военно­пленные поляки были расстре­ляны в Катынском лесу “немецко-фашистскими захватчиками” (Катынь. Расстрел. С. 515;  М а ц к е в и ч.  Катынь. Часть вторая). Однако попытка в 1946 г. закрепить выводы комиссии Бурденко решением Международного военного трибунала (МВТ) в Нюрнберге и окончательно закрыть тем самым катынскую тему не имела успеха. Немаловажную роль сыграли два обстоятельства. Во-первых, рассмотрение вопроса о Катыни в трибунале роковым образом совпало с началом “холодной” войны, идеологию которой в своей знаменитой речи в Фултоне сформулировал 5 марта 1946 г. бывший премьер-министр Ве­ли­кобритании У. Черчилль. В ситуации нарастающей враждебности в отношениях между странами Запада и СССР советский обвинитель полковник Ю. Покров­ский, отвыкший от реальной состязательности в судебных процессах и не ожидавший серьезных политических подвохов от недавних союзников по анти­гитлеровской коалиции, по выражению западных журналистов, выглядел “жалко”. Вторым важным обстоятельством явилось то, что незадолго до рассмот­рения “катынского эпизода” польское эмигрантское правительство распростра­нило среди участников Нюрнбергского процесса и журналистов“Отчет о кровавом убийстве польских офицеров в Катынском лесу” (более 450 стр.), подготовленный польским юристом В. Сукенницким и активным участником поиска поляков в СССР М. Хейтцманом. В этом документе вина за катынское преступление возлагалась на СССР (Катынский синдром. С. 193). Вопрос о Катыни в Нюрнберге рассматривался 1—3 июля 1946 г. Советские свидетели повторили уже давно известные из Сообщения комиссии Бурденко факты. Немецким свидетелям при явном попустительстве председателя трибу­нала удалось формально опровергнуть или поставить под сомнение целый ряд небрежных утверждений советских прокуроров (к примеру, немецкий 537-й полк связи ошибочно именовался в советских документах “537-м строительным батальоном”, оберст-лейтенант (подполковник) Аренс — “обер-лейтенантом Ар­несом” и т. д.). Сыграл свою роль и серьезный правовой просчет комиссии Бурденко, которая обвинила немецких военнослужащих 537-го полка связи во главе с оберст-лейтенантом Аренсом непосредственно в расстреле польских пленных. Тогда как с формально-юридической точки зрения их следовало обвинять лишь в пособничестве такому расстрелу. Эти мелкие, на первый взгляд, ошибки и неточности дали основания членам трибунала от трёх западных держав выступить единым фронтом и, вопреки протестам члена МВТ от СССР генерал-майора юстиции И. Т. Никитченко, принять по “катынскому эпизоду” двусмысленное решение. Суть его заключа­лась в том, что, не снимая с руководства нацистской Германии юриди­ческого обвинения в катынском преступлении, трибунал по формальным поводам исключил “катынский эпизод” из приговора! Впоследствии поляки-эмигранты издали на Западе ряд книг, в которых утверждалось, что преступление в Катыни совершили сотрудники НКВД. Эту позицию в 1952 г. отстаивала известная комиссия палаты представителей американского конгресса (“комиссия Мэддена”). В 1970 г. позицию амери­канских конгрессменов поддержала английская палата лордов (подробнее см.: Катынь. Расстрел. С. 441, 442). В начале 80-х катынская тема заняла важное место в идеологической борьбе “Солидарности” против коммунистической власти Польши. Через несколько лет Катынь стала общепольской национальной проблемой, на гребне которой “Солидарность” рвалась к власти. Продолжение замалчивания катынской темы официальными властями Польши и СССР становилось нетерпимым. В мае 1987 г. была создана двусторонняя комиссия историков СССР и Польши по вопросам истории отношений между двумя странами, и прежде всего по катынскому вопросу. Однако по вине советской стороны комиссия работала крайне медленно и неэффективно. Это позволило польской стороне взять инициативу в свои руки. В результате в 1988 г. польские историки Я. Мачишевский, Ч. Мадайчик, Р. Назаревич и М. Войцеховский провели так называемую “научно-истори­ческую экспертизу” Сообщения Специальной комиссии Н.Н.Бурденко, в кото­рой они признали выводы комиссии “несостоятельными” (Катынь. Расстрел. С. 443). Никакой внятной реакции советских историков и официальных властей на польскую экспертизу не последовало. Это означало новую победу польской позиции в “Катынском деле”. Несколько ранее, в декабре 1987 г., в ЦК КПСС была направлена записка “четырёх” (Шеварднадзе, Яковлева, Медведева, Соколова) по катынскому вопросу в связи с намечаемой поездкой летом 1988 г. Горбачева в Польшу. Предлагалось обсудить записку на Политбюро ЦК КПСС 17 декабря 1987 г. и “внести ясность в “Катынское дело”. Однако по неизвестным причинам вопрос был снят. Об этой записке упоминает бывший консультант Междуна­родного отдела ЦК КПСС В. Александров в своем письме от 19 октября 1992 г. в Конституционный суд по “делу КПСС” (Катынский синдром. С. 262). Руководство ЦК КПСС вплоть до 1990 г. ограничивалось лишь пропаган­дистскими заявлениями. Наиболее серьезным документом того времени стало постановление Политбюро ЦК КПСС от 5 апреля 1976 г. “О мерах противо­действия западной пропаганде по так называемому “Катынскому делу”, в котором предлагалось дать “решительный отпор провокационным попыткам исполь­зовать так называемое “Катынское дело” для нанесения ущерба советско-польской дружбе” (Катынь. Расстрел. С. 571, 572). 6 марта 1989 г. заведующий Международным отделом ЦК КПСС В. Фалин в своей записке Центральному Комитету отмечает, что “Катынское дело” будо­ражит польскую общественность”. Известна также записка Э. Шеварднадзе, В. Фалина и В. Крючкова в ЦК КПСС от 22 марта 1989 г. “К вопросу о Катыни”, в которой отмечается, что “По мере приближения критических дат 1939 г. все большую остроту принимают в Польше дискуссии вокруг так называемых “белых пятен” отношений с СССР (и Россией). В последние недели центр внимания приковывается к Катыни. В серии публикаций... открыто утвер­ждается, что в гибели польских офицеров повинен Советский Союз, а сам расстрел имел место весной 1940 г. …эта точка зрения де-факто легали­зована как официальная позиция властей”. В заключение предлагалось “сказать, как реально было и кто конкретно виновен в случившемся, и закрыть вопрос” (Катынь. Расстрел. С. 576, 577.  Ф а л и н.  Конфликты в Кремле. С. 344). В советское время катынская тема была закрытой даже для членов Полит­бюро и секретарей ЦК КПСС. Однако В. Фалину удалось добиться для историков Ю. Зори и Н. Лебедевой разрешения работать в фондах закрытого Особого архива и Глав­ного управления по делам военнопленных и интернированных. В. Парса­данова, как член двусторонней советско-польской комиссии, в Особом архиве уже работала. Это дало свои результаты. В книге “Катынский синдром” отмечается, что “Весомым доказа­тельством роли НКВД в уничтожении поляков в 1940 г.” явилось совпаде­ние очередности фамилий при “выборочном сравнении списков-пред­писаний на отправку пленных из Козельского лагеря в УНКВД по Смолен­ской области и эксгумационных списков из Катыни в немецкой “Белой книге”, которое обнаружил военный историк Ю. Зоря (Катынский синдром. С. 291). Действительно, “потрясающие совпадения”, выявленные Ю. Зорей, произ­водили сильное впечатление. Однако выводы, сделанные историком, были недостаточно обоснованными. Он не учел того элементарного обстоятельства, что формирование рабочих бригад и расселение по жилым баракам шло по мере поступления военнопленных в лагеря, что обусловливало сохранение тех компактных групп, в составе которых они ехали по этапу. Немцы, большие любители порядка, предпочитали не менять четко налаженную систему. Поэтому, кто бы ни расстрелял пленных поляков — сотрудники НКВД весной 1940 г. или нацисты осенью 1941 г., — на расстрел польских военнопленных должны были вести практически теми же группами, в составе которых они ехали по этапу, спали в бараках и ходили на работу. При таких обстоятельствах совпадения последовательностей из нескольких фамилий в списках с одинаковой очевидностью свидетельствовали как о возможной вине в расстреле поляков НКВД СССР, так и о возможной вине немцев (документы Политбюро из “закрытого пакета” в то время не были известны). Однако в 1990 г. не вполне корректные выводы Ю. Н. Зори стали одним из основных аргументов при установлении виновности сотрудников НКВД в расстреле польских военнопленных. Другим косвенным доказательством вины советских органов госбезо­пасности в бессудном расстреле тысяч польских граждан считаются документы конвойных войск об этапировании поляков из лагерей для военнопленных в областные управления НКВД. Историк Н. С. Лебедева выдвинула гипотезу, что термин “исполнено” в шифровках областных управлений НКВД о прибытии этапов пленных поляков означает“расстреляны”. По её мнению, начальник Калининского УНКВД Токарев, посылая шифровки заместителю Берии Меркулову “14/04. Восьмому наряду исполнено 300. Токарев” и “20/IV исполнено 345”, информировал о расстреле 300 и 345 польских военнопленных (Катынь. Пленники. С. 561, 564). Данная гипотеза опровергается тем фактом, что начальник Осташковского лагеря Борисовец после каждой отправки в распоряжение Калининского УНКВД очередного этапа с живыми поляками направлял шифровки Токареву “10 мая исполнено 208. Борисовец”, “11 мая исполнено 198. Борисовец”. Это означало, что из Осташковского лагеря в адрес Калининского УНКВД отправлено 208 и 198 военнопленных поляков (Катынь. Расстрел. С. 142). Так что термин “исполнено” означал как подтверждение прибытия этих этапов, так и отправку этапов военнопленных или заключенных. Возможно, он имел ещё какое-то значение, но свидетельств этому нет. Однако на основании изложенных выше косвенных некорректных гипотез заведующий Международным отделом ЦК КПСС В. М. Фалин в своей записке от 23 февраля 1990 г. “Дополнительные сведения о трагедии в Катыни” сооб­щил М. С. Горбачеву, что советские историки (Зоря Ю. Н., Парсаданова B. C., Лебедева Н. С.) обнаружили в фондах Особого архива и Центрального государственного архива Главного управления при Совете Министров СССР, а также Центрального государственного архива Октябрьской революции неиз­вестные документы и материалы о польских военнопленных, позволяющие “даже в отсутствии приказов об их расстреле и захоронении... сделать вывод о том, что гибель польских офицеров в районе Катыни — дело рук НКВД и персонально Берии и Меркулова” (Ф а л и н   В.  Конфликты. С. 346. Катынь. Расстрел. С. 579, 580). Эта записка во многом предопределила решение М. Горбачева о том, чтобы без какого-либо судебного рассмотрения обстоятельств “Катынского дела” передать главе польского государства В. Ярузельскому, во время его пребы­вания в Москве, “корпус катынских документов из Особого архива”, а также признать “вину органов советской госбезопасности за массовое убийство” польских военнопленных (Катынский синдром. С. 295). 13 апреля 1990 г. в день встречи М. Горбачева и В. Ярузельского в газете “Известия” появилось официальное “Заявление ТАСС о катынской трагедии” с признанием вины “...Берии, Меркулова и их подручных”за гибель примерно 15 тысяч польских офицеров (Катынь. Расстрел. С. 580, 581). Жертва Горбачева, как, впрочем, всё, что он делал, оказалась напрасной. Отношения с Польшей не улучшились, наоборот, польское руководство получило прекрасную возмож­ность усилить давление на СССР. Польша, имеющая перед СССР и Россией не меньшие грехи, чем они перед Польшей, всегда занимала в исторических спорах активную наступательную позицию, которая обеспечивала ей преимущество в польско-советских, а впоследствии — польско-российских отношениях. Наиболее объективно поведе­ние польской стороны было изложено в записке (№ 06/2-223 от 29 мая 1990 г.) членов Политбюро ЦК КПСС А. Яковлева и Э. Шеварднадзе: “О наших шагах в связи с польскими требованиями к Советскому Союзу”. В записке говорилось: “Польская сторона, освоившая за эти годы методику давления на нас по неудобным вопросам, выдвигает сейчас группу новых требований, нередко вздорных и в совокупности неприем­лемых. Министр иностранных дел К. Скубишевский в октябре 1989 г. поставил вопрос о возмещении Советским Союзом материального ущерба гражданам польского происхождения, пострадавшим от сталинских репрессий и проживающим в настоящее время на территории Польши (по польским оценкам — 200—250 тыс. человек)... Цель этих требований раскрыта в польской прессе — списать таким способом задолженность Польши Советскому Союзу (5,3 млрд руб.)” . Далее А. Яковлев и Э. Шеварднадзе предлагали выдвижение встречных исков к Польше. Политбюро ЦК КПСС 4 июня 1990 г. согласилось с этими предло­жениями, но иски так и не были предъявлены, а судьба польского долга СССР до сих пор неясна. 24 сентября 1992 г. произошло событие, в корне изменившее ситуацию в “Катынском деле”. В этот день в Архиве президента РФ был “случайно” (?) обнаружен и вскрыт “закрытый пакет № 1” по Катыни. Документы, хранившиеся в пакете: решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г., письмо Берии Сталину № 794/Б от ____ марта (так в тексте!) 1940 г., письмо Шелепина Хрущеву Н-632-ш от 3 марта 1959 г. и др. — подтверждали ответственность советского руководства за гибель польских военнопленных. С этого момента “Катынское дело” приобрело совершенно иное звучание. Вина СССР в гибели 21 857 польских военнопленных стала считаться абсолютно доказанной. Тем не менее по поводу обнаруженных в “закрытом пакете № 1” “кремлев­ских” документов следует высказать несколько соображений. Их необычный внешний вид, неувязки в тексте, а также многочисленные нарушения в офор­млении заставляют ставить вопрос об их достоверности, а точнее, о возможности “корректировки” их содержания, которая могла произойти в период развенчания “культа личности” Сталина в 1956—1961 гг. Российский публицист и телеведущий Леонид Млечин в книге “Железный Шурик” пишет, что “по мнению историков, Серов (тогдашний председатель КГБ) провел чистку архивов госбезопасности... В первую очередь исчезли документы, которые свидетельствовали о причастности Хрущева к репрессиям” (М л е ч и н   Л.  Железный Шурик. С. 153). Чистить архивы госбезопасности, не трогая партийные хранилища, было бессмысленным занятием, так как основные решения принимались на партий­ном уровне. Нет сомнений, что накануне XX съезда КПСС были “вычи­щены” и архивы ЦК КПСС. Причем, по мнению некоторых исследователей, документы не только изымались и уничтожались, но, возможно, “корректи­ровались” с целью усугубления преступлений “сталинского режима”. Возможно, что и документы из “закрытого пакета № 1”, случайно обнару­женные в кремлёвском архиве, корректировались. Причём не только во время разоблачения “культа личности”, но и при огульном “шельмовании” советского периода в 1991/92 гг. Однако твердо это можно будет утверждать только после всесторонней и объективной научной экспертизы этих документов. В сентябре 1990 г. Главная военная прокуратура России приняла к произ­водству дело № 159 “О расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старобельского лагерей НКВД в апреле-мае 1940 г.”, открытое в марте 1990 г. Прокуратурой Харьковской области УССР. В 1992 году при Главной военной прокуратуре (ГВП) России по уголовному делу № 159 начала работать комиссия экспертов, заключение которой, подписанное 2 августа 1993 г., представляло последовательно изложенную польскую версию катынского преступления. Комиссия пришла к выводу о безусловной вине предвоенного советского руководства за расстрел польских военнопленных весной 1940 г. Сам расстрел был квалифицирован “как геноцид” и “тягчайшее преступление против мира, человечества”. Выводы комиссии академика Н. Н. Бурденко по катынскому преступлению 1944 г. эксперты ГВП РФ, на основании польской “научно-исторической экспертизы”  1998 г., признали “ложными” (Катынский синдром. С. 491, 492). Руководство ГВП, а затем и Генеральной прокуратуры РФ с указанной выше квалификацией катынского преступления не согласилось. Постановление о пре­кращении уголовного дела № 159 от 13 июля 1994 г. было отменено, и даль­ней­шее расследование было поручено другому прокурору (Катынский синдром. С. 491). 21 сентября 2004 г., после 9 лет повторного расследования, уголовное дело № 159 было вновь прекращено. Большинство материалов по делу засекречены, однако определенная информация до сведения общественности дошла. Известно, что в постановлении ГВП “действия ряда конкретных высокопо­ставленных должностных лиц СССР в отношении 14 542 польских граждан, содержавшихся в лагерях НКВД СССР, квалифицированы как превышение власти, имевшее тяжелые последствия... уголовное дело в их отношении прекращено” в связи со смертью виновных. Также подчеркнуто, что “в ходе расследования по делу по инициативе польской стороны тщательно исследовалась и не подтвердилась версия о геноциде польского народа в период рассматриваемых событий весны 1940 года... Действия должностных лиц НКВД СССР в отношении польских граждан основывались на уголовно-правовом мотиве и не имели целью уничтожить какую-либо демографическую группу” (из письма генерал-майора юстиции Кондратова председателю общества “Мемориал” Рогинскому от 11.04.2005 г.). Польская сторона не согласилась с “российской интерпретацией катынского преступления”, прежде всего в плане отрицания версии о “гено­циде”. Сложившуюся ситуацию Польша пытается использовать как повод для перевода катынской проблемы под юрисдикцию международного права. Всё это грозит самыми неожиданными последствиями для России. В итоге возможно повторение “правовой ситуации по Косово”, в которой сербы были необосно­ванно обвинены в геноциде албанцев. Помимо этого в ноябре 2004 г., по заявлению Катынского комитета, 16 про­куроров Института национальной памяти начали независимое от России рассле­дование обстоятельств “Катынского дела”. Вероятнее всего, польские про­ку­роры, по примеру американской еврейской диаспоры, массово предъявившей Германии индивидуальные иски за холокост, ведут подготовку к оформлению индивидуальных исков к России. “Первые ласточки” здесь уже появились. В апреле 2006 г. 70 родственников погибших в Катыни польских офицеров обратились в Европейский суд по правам человека в Страсбурге по поводу ненадлежащего расследования Россией всех обстоятельства катынского преступления. В будущем их число может составить несколько тысяч. В этом случае претензии к России, если исходить из международных норм компенсаций, могут составить до 4 млрд долларов США. Завершая краткую историю “Катынского дела”, необходимо заметить, что на его развитие особое влияние оказали пять событий. Это: нацистская про­пагандистская кампания 1943 г. по поводу массовых захоронений польских военно­пленных в Козьих Горах, немецкая эксгумация этих захоронений в том же 1943 г., “научно-историческая экспертиза” Сообщения Специальной комиссии Н. Н. Бурденко 1944 г., осуществленная в 1988 г. польскими истори­ками Я. Мачишевским, Ч. Мадайчиком, Р. Назаревичем и М. Войцеховским, “случайное” обнаружение в декабре 1991 г. и в сентябре 1992 г. документов Политбюро и НКВД из “особого пакета № 1” и 14-летнее расследование Главной военной прокуратурой РФ уголовного дела № 159 “О расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старобельского лагерей НКВД в апреле-мае 1940 г.”. Остановимся на них подробнее.   “ДЕЛО” ГЕББЕЛЬСА   Прежде всего необходимо исследовать обстоятельства развертывания нацистами пропагандистской кампании по поводу захоронений польских офицеров в Козьих Горах в Катынском лесу. В известных публикациях им уделено крайне мало внимания. А они вызывают не только вопросы. Они позволяют уяснить целый ряд аспектов “Катынского дела”. Достаточно подробно эта тема рассмотрена российским публицистом и писа­телем Владимиром Бушиным в статье “Преклоним колена, пани...”, опубли­кованной в минской газете “Мы и время” (№ 27, 28. Июль 1993 г.). В. Бушин особо акцентирует высказывания пропагандистского куратора катынской траге­дии Й. Геббельса. Они позволяют понять технологию рождения “Катынского дела”. Министр имперской пропаганды III рейха Геббельс утверждал, что “Катын­ское дело” “идет почти по программе”. Он даже назвал эту программу “поми­­нут­ной”, то есть рассчитанной по-немецки, с величайшей скрупулез­ностью. Не означает ли это, что в деле с самого начала было запрограммировано всё? На эту мысль наводят, в частности, и сами обстоятельства выявления катынских захоронений. Утверждается, что еще весной или летом 1942 г. некая полька (по другим данным, это был местный житель Парфен Киселев) показала катынские могилы полякам из организации Тодта, привезенным на строительные работы в Смоленск. Те, выяснив, что в могилах захоронены расстрелянные польские офицеры, поставили березовые кресты и доложили немецкому командованию. Но немцы якобы тогда не проявили к этой находке никакого интереса (Катынский синдром. С. 151, 470. Катынь. Расстрел. С. 422). На самом деле немецким властям о польских захоронениях в Катыни было известно ещё в конце 1941 г. или начале 1942 г. Сошлемся на протокол допроса Нюрн­бергским трибуналом Фридриха Аренса (Friedrich ARENS), командира 537-го полка связи вермахта, дислоцировавшегося в 1941—1943 гг. в районе Козьих Гор. На допросе Ф. Аренс показал, что вскоре после прибытия в Козьи Горы, в конце 1941 г., он обратил внимание на “место что-то типа кургана, на котором был березовый крест. Я видел этот березовый крест. В течение 1942 года мои солдаты твердили мне, что, предполагается, в наших лесах имели место бои. Но сначала я не придал этому никакого значения. Однако летом 1942 года эта тема упоминалась в приказе генерала фон Герсдорфа (Rudolf-Christoph von Gersdorff). Он сказал мне, что также слышал про это” (http//katyn.codis.ru/nurkatyn.htm) . К сожалению, никого из членов Международного военного трибунала не заин­тересовало, в каком контексте упоминались в приказе катынские захоро­нения. Тогда бы роль нацистов в “Катынском деле” могла выясниться ещё в 1946 г. Ситуация несколько прояснилась после вопросов главного советника юстиции, помощника прокурора со стороны СССР Л. Н. Смирнова. Он спросил Аренса: “Скажите, пожалуйста, почему Вы начали эксгумацию этих массовых захоронений только в марте 1943-го, хотя обнаружили крест и узнали о массовых могилах уже в 1941-м?”. АРЕНС: Это была не моя забота, а дело армейской группировки. Я уже Вам говорил, что в течение 1942 г. эти рассказы стали более реальными. Я часто слышал про это и обсуждал это дело с полковником фон Герсдорфом, начальником разведки группы армий “Центр”, который уведомил меня, что знает всё про это дело и что на этом мои обязанности заканчиваются. Я доложил о том, что слышал и видел... СМИРНОВ: Я понял. А теперь скажите мне, при каких обстоятельствах или хотя бы когда Вы впервые нашли этот крест в роще?. АРЕНС: Я не могу назвать точную дату. Мои солдаты мне рассказывали про него, и, случайно проходя в том месте где-то около начала января 1942-го, хотя это могло быть и в конце декабря 1941-го, я увидел крест, возвышающийся из снега. СМИРНОВ: Это означает, что Вы его видели уже в 1941-м или, по крайней мере, в начале 1942-го? АРЕНС: Я только что дал такие показания (http//katyn.codis.ru/nurkatyn.htm) . Вышесказанное свидетельствует о том, что нацисты в начале 1942 г., а вероятнее всего, в конце 1941 г. знали о катынских захоронениях, как выска­зался начальник разведки группы армии “Центр”, “всё”. В таком случае ссылка немцев на “местных жителей” в 1943 г. служила лишь прикрытием. Подобное было возможно, если бы немцы “приложились” к катынскому пре­ступлению и планировали использовать его в своих интересах. Весной 1943 г. время “катынской операции” настало. После Сталинграда, когда ситуация на Восточном фронте для немцев стала ухудшаться, у нацистского руководства возникла идея, используя “катынскую карту”, нанести мощный пропагандистский удар не только по Советам, но и по антигитлеровской коалиции в целом. Вероятно, автором этого замысла был сам Гитлер. 13 марта 1943 г. он прилетал в Смоленск и встречался с начальником отдела пропаганды вермахта полковником Хассо фон Веделем, офицеры которого работали в Смоленске и Козьих Горах и готовили первичные пропагандистские материалы по “Катын­скому делу”. Надо заметить,чточерезполгодаГитлерприсвоилфонВеделюзваниегенерала(http://katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=19; http://militera.lib.ru/memo/german/below/04.html) . В определенной мере удар по союзникам нацистам удался. 17 апреля Геббельс заявил: “Нам удалось катынским делом внести большой раскол во фронт противника. Эмигрантское польское правительство в Лондоне использует этот благоприятный случай нанести чувствительный удар Советам”. Оценивая современные польско-российские отношения, необходимо с горе­чью признать: дело Геббельса живёт и процветает. Однако вернёмся в 1943 г. Через несколько дней после сообщения “Радио Берлина” рейхсминистр Й. Геб­бельс призвал “пропитать катынским делом все международные поли­ти­ческие дебаты” и обрушился на “еврейских негодяев Лондона и Москвы”: “За каких дураков считают эти нахальные еврейские болваны европейскую цивилизацию!.. Такого идеального случая соединения еврейского (!) зверства и еврейской (!) лживости мы еще не знали во всей военной истории. Поэтому дни и недели напролет мы должны снова и снова с большим размахом вести наступление, как репей не отставать от противника”. Говоря о катынском расследовании, Геббельс особо подчеркивал: “Немец­кие офицеры, которые возьмут на себя руководство, должны быть исклю­чительно политически подготовленными и опытными людьми, которые могут действовать ловко и уверенно. Такими должны быть и журналисты. Некоторые наши люди должны быть там раньше, чтобы во время прибытия Красного Креста всё было подготовлено”, а также затем, “чтобы в случае возможного нежелательного для нас оборота дела можно соответствующим образом вмешаться” (К р а л ь.  Преступление против Европы. С. 3). Странное указание, если учесть, что нацистам якобы было “точно известно”, что в катынских могилах находятся только жертвы ГПУ-НКВД. Какого “неже­лательного оборота” боялся Геббельс? Помимо этого министр имперской пропаганды, а точнее дезинформации, опасался, как бы “при раскопках не натолкнулись на вещи, которые не соответствуют нашей линии”. Почему он был уверен, что такие вещи могут найтись? Не об этих ли “вещах” сообщала телеграмма начальника Главного управления пропаганды Хейнриха, посланная 3 мая 1943 г. из Варшавы в Краков Главному административному советнику Вайнрауху. Телеграмма была снабжена грифом: “Секретно. Весьма важно. Вручить немедленно”. Вот текст телеграммы: “Вчера из Катыни возвратилась часть делегации польского Красного Креста. Они привезли гильзы патронов, которыми были расстреляны жертвы Катыни. Оказалось, что это немецкие боеприпасы калибра 7,65 фирмы Геко”. В этой связи необходимо сказать о периодически цитируемых различными авторами фрагментах из дневника Геббельса, из которых, казалось бы, следует, что Геббельс “Катынское дело” называл “аферой”. Дело в том, что дневники Геббельса впервые были массово изданы в 1948 г. в Нью-Йорке и Лондоне в переводе на английский язык. Изданный тогда же в Цюрихе оригинальный немецкий вариант был мало кому доступен. На русский язык эти фрагменты дневников были переведены именно с английского, причём не вполне точно. В результате английский термин “affair” (дело) был ошибочно переведен как “афера”, a “munition” (боеприпасы) — как “амуниция”. Советскому читателю ошибочный перевод предложил в 1968 г. чешский публицист Вацлав Краль в своей книге “Преступление против Европы” (С т р ы г и н.  Рецензия на главу “Катынь” из книги А. И. Шиверских). Более точный русский перевод этого фрагмента дневника Геббельса изложен в книге А. Деко “Великие загадки XX века” (Д е к о.  С. 289). “К несчастью, в Катыни были найдены немецкие боеприпасы (в книге Краля — “обмун­дирование”). Полагаю, это то, что мы продали Советам, еще когда дружили, и это хорошо им послужило... а может, они и сами побросали пули в могилы. Но главное, что это должно остаться в тайне. Поскольку если это всплывет на поверхность и станет известно нашим врагам, все дело (в книге Краля — “афера”) о Катыни лопнет”. Однако, несмотря на эти уточнения, смысл рассуждений Геббельса не меняется — он говорит о страхе, что вся затея в Катыни может рухнуть. Значит, “знала кошка, чье мясо съела”? В этой связи необходимо особое внимание обратить на технологию немец­кой эксгумации трупов польских военнопленных, осуществленной в марте — июне 1943 г. ЭКСГУМАЦИЯ ПО-НЕМЕЦКИ   Польская позиция по “Катынскому делу” во многом базируется на резуль­татах эксгумационных работ, осуществленных в Козьих Горах (Катынь) в период с 29 марта по 7 июня 1943 г. немецкими экспертами во главе с профессором Герхардом Бутцем при участии Технической комиссии польского Красного Креста (Катынский синдром. С. 153, 154.  М а ц к е в и ч.  Катынь, приложение 15. Отчет профессора медицины доктора Бутца). Наиболее четко позицию в отношении немецкого катынского расследования выразил премьер-министр Англии У. Черчилль. В письме Сталину от 24 апреля 1943 г. Черчилль написал: “Мы, конечно, будем энергично противиться какому-либо “расследованию” Международным Красным Крестом или каким-либо другим органом на любой территории, находящейся под властью немцев. Подобное расследование было бы обманом, а его выводы были бы получены путем запугивания” (Катынь. Расстрел. С. 423, 457). Тем не менее польское правительство в эмиграции поддержало немецкую версию катынского преступления. После 14 апреля 1943 г. газета польских коллаборационистов в оккупированной Варшаве “Новый курьер Варшавский” начала публиковать список катынских жертв с соответствующими коммента­риями. Вслед за этим польское правительство в эмиграции 17 апреля, несмотря на предо­стережения У.Черчилля, приняло решение обратиться в Международ­ный Комитет Красного Креста (МККК) с просьбой выслать в Катынь комиссию, которая провела бы расследование. По странному совпадению, именно в это время с аналогичной просьбой в МККК обратилась Германия, что зародило подозрение о совместном об­ращении поляков и немцев в МККК. Такой одновременный демарш вызвал крайне негативную реакцию руководства СССР, а также Великобритании и США. 26 апреля 1943 г. СССР разорвал дипломатические отношения с польским правительством в эмиграции. 28 апреля 1943 г. под давлением руководства Великобритании премьер-министр Сикорский отозвал польское обращение в МККК (Катынский синдром. С.157—162). Пытаясь убедить мировое сообщество в своей объективности, нацисты постарались максимально привлечь иностранные и международные органи­зации к работам по эксгумации тел, захороненных в Катыни. Однако Междуна­родный Красный Крест (МКК) отказался участвовать в расследовании. Несмотря на отказ МКК, нацистам удалось организовать Международную комиссию из представителей 11 подконтрольных Германии стран и Швейцарии. 28 апреля 1943 г. эта комиссия прибыла в Катынь и уже 30 апреля подписала свое заключение, утверждавшее, что расстрел польских офицеров был произ­веден советскими властями. Заключение опубликовали в мае 1943 г. в газетах, а в сентябре 1943 г. — в “Официальных материалах о массовых убий­ствах в Катыни” (Amtliches Material zum Massenmord von Katyn. С. 114—118). Польская сторона в катынском вопросе идеализирует нацистов, предпочитая забыть те провокации и преступления, в результате которых Польша лишилась 6 миллионов своих граждан. Выводы немецких экспертов относительно катын­ского преступления принимаются поляками безоговорочно. Польские историки особо подчеркивают, что нет никаких оснований сомне­ваться в честности и профессионализме доктора Бутца. Правда, они забывают указание Геббельса о том, чтобы руководство процессом эксгумации в Катыни взяли на себя “исключительно политически подготовленные и опытные” немецкие офицеры. Вряд ли доктор Бутц хотел иметь неприятности с гестапо или с ведомством Геббельса, особенно в вопросах, находящихся на личном контроле у фюрера. Не случайно Франтишек Гаек, чешский профессор, доктор судебной меди­цины, один из одиннадцати международных экспертов, работавших в Козьих Горах 28—30 апреля 1943 г., в своих “Катынских доказательствах” утверждал, что “Каждому из нас было ясно, что если бы мы не подписали протокол, который составили проф. Бутц из Вроцлава и проф. Орсос из Будапешта, то наш самолет ни в коем случае не вернулся бы”(http://katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=739&page=1) .
Тот же проф. Орсос в 1947 г. в доверительной беседе с югославским развед­чиком Владимиром Миловановичем, которого он считал ярым антикомму­нистом, сообщил, что на основании того, что немцы показывали, а в основном — что скрывали, в Катыни, он пришел к выводу, что польских офицеров расстре­ляли нацисты (“Вечерне новости”. Белград, март 1989 г.   А б а р и н о в. Катынский лабиринт. Глава “Лжеэксперты”). По решению Польского Красного Креста (ПКК) 29 апреля в Катынь прибыли 12 польских экспертов, составившие Техническую комиссию ПКК. Польская комиссия была демонстративно названа “технической”, дабы подчеркнуть её неофициальный характер. Руководил комиссией доктор судебной медицины Марианн Водзинский. Она работала в Катыни (Козьих Горах) до 9 июня 1943 г. (Катынь. Расстрел. С. 428, 480, 487). Вот как ситуацию с участием поляков в немецкой эксгумации описывает участник этих событий представитель Главного управления Польского Красного Креста в Варшаве в 1943 г. Грациан Яворский в своей справке-отчете, в 70-х годах тайком переправленной на Запад: “Эксгумация производилась под надзором немецкой жандармерии, а также какой-то польской жандармской части. (В ее состав входили молодые люди, главным образом из Львова, в немецких мундирах, но без немецких гербов на головных уборах.)... Эксгумационные работы проводил доктор Водзинский, явно выражен­ный наркоман... С немецкой стороны мы испытывали постоянное давление, чтобы мы четко сказали, что преступление — дело рук НКВД. Мы отказались сделать такое заявление. Но не потому, что у нас были какие-то сомне—ния, виновник был очевиден. Мы не хотели, чтобы нас исполь­зовали в гитлеровской пропаганде” (журнал “Zeszyty Historyczny”, Paris (France), № 45, 1978, стр. 4). В то же время Леопольд Ежевский в своей книге “Катынь” утверждает: “Все показания членов польской комиссии свидетельствуют, что немецкая сторона предоставила им большую свободу исследований и выводов, не оказывая на них никакого давления (Е ж е в с к и й.  Глава “Расследование и политика”). О “свободе исследований” поляков при эксгумации в Катыни свидетель­ствует отчет Технической комиссии Польского Красного Креста, в котором говорится: “Члены комиссии, занятые поиском документов, не имели права их просмотра и сортировки. Они обязаны были только упаковывать следующие документы: а) бумажники...; б) всевозможные бумаги...; в) награды...; г) медальоны...; д) погоны...; е) кошельки; ж) всевозможные ценные предметы” (Катынь. Расстрел. С. 481). Всё это складывалось в конверты под номерами, они укладывались на подвижном столе, и два раза в день, в полдень и вечером, их отправляли мотоциклом в бюро секретариата тайной полиции. Предварительное изучение документов и установление фамилий жертв хоть и проводилось в присутствии поляков, но позднее и в другом месте, куда упакованные конверты доставлял, как отмечалось выше, немецкий мотоциклист (Катынь. Расстрел. С. 482). Особо следует подчеркнуть, что в нарушение элементарных канонов эксгумаций немецкие эксперты при составлении официального эксгума­ционного списка катынских жертв умышленно не указывали, из какой могилы и какого слоя были извлечены трупы польских военнопленных. Подобная система позволяла манипулировать вещественными доказа­тельствами. Необходимо заметить, что эксгумацию в Катыни немцы начали 29 марта 1943 г., то есть ещё за полмесяца (!) до приезда первых представителей Технической комиссии ПКК. К приезду поляков немцы уже “идентифицировали тела № 1—420” и, надо полагать, соответствующим образом обработали вещественные доказательства с этих эксгумированных трупов, которые можно было бесконтрольно исполь­зовать для фальсификации результатов эксгумации (Катынь. Расстрел. С. 483). Причем, как свидетельствует участник немецкой эксгумации в 1943 г. М. Г. Кри­возерцев и жительница Катыни Н. Ф. Воеводская, технология эксгу­мации первых 300 трупов поляков кардинально отличалась от последу­ющей. В первые дни раскопок немцы возили трупы из Козьих Гор в деревню Борок, где их исследовали, после чего “вываривали в огромных металли­ческих чанах, стоявших прямо на улице деревни” (Ж а в о р о н к о в.  О чем молчал Катынский лес... С. 56. Сборник воспоминаний “Дорогами памяти”. С. 4). Вещественные доказательства, найденные на трупах, немцы первоначально помещали не в бумажные пакеты, а складывали в маленькие деревянные ящички с надписями на немецком языке, якобы для передачи родственникам погибших в Польше. Известный французский писатель и тележурналист, авторитетный историк и политик (бывший заместитель министра иностранных дел Франции) Ален Деко в своей книге “Великие загадки XX века” в главе “Катынь: Гитлер или Сталин?” рассказал о судьбе француженки Катерины Девилье, перед войной попавшей в Польшу, потом в СССР и ставшей лейтенантом Красной Армии. Она написала статью “Что я знаю про Катынь”, одну из первых статей на катынскую тему во французской прессе. В отношении советских руководителей К. Девилье не питала иллюзий. Она писала: “Советы лгали не меньше немцев”. После освобождения Смоленска Девилье, разыскивая своего пропавшего дядю, в составе делегации от польской армии З. Берлинга одна из первых посетила ещё сохранившийся немецкий музей “советских зверств” в Катыни. В Катыни в списках расстрелянных весной 1940 г. К. Девилье увидела фамилию не только дяди Христиана, но и своего друга Збигнева Богуславского, который, как она точно знала, в апреле 1941 г. находился в заключении в Брест-Литовской крепости и по этой причине никак не мог быть расстрелян в Катыни весной 1940 г. Позднее выяснилось, что в Козельском лагере в 1940 г. содержался ещё один Збигнев Богуславский, полный тезка друга К. Девилье, но в музейной ячейке с вещественными доказательствами Катерина обнаружила фотографию именно своего знакомого и копию его письма матери от 6 марта 1940 г. с подписью Збигнева, которую она узнала. Далее А. Деко пишет, что Катерина, “Вернувшись в Польшу, встретила фронтового товарища (3. Богуславского), который был поражен странным обстоятельством — письмом, которое он якобы написал своей матери. В тот момент, когда письмо было написано, он находился где-то в хаба­ровских рудниках и вряд ли мог писать вообще что-либо. Но подпись под письмом, вне всяких сомнений, была его собственная. “Вот только письмо... Но я никогда не писал его!” И в этот момент она поняла, что Катынь — дело, целиком сфабрикованное немцами” (Д е к о.  Великие загадки... С. 272, 273). Ален Деко в своей книге немного приоткрывает тайну, окутывающую про­цесс фабрикации нацистами “доказательств” в Катыни. Он пишет: “В 1945 г. молодой норвежец Карл Йоханссен заявил полиции в Осло, что Катынь — “самое удачное дело немецкой пропаганды во время войны”. В лагере Зак­сенхаузен Йоханссен трудился вместе с другими заключенными над под­дельными польскими документами, старыми фотографиями...” (Д е к о.  Великие загадки... С. 274, 275). В Катыни выяснилась ещё одна странность, не характерная для НКВД. Трупы расстрелянных людей сотрудники НКВД, как правило, беспорядочно сбра­сы­вали в заранее вырытые ямы. Это подчеркивали в своих показаниях многие свидетели, в том числе бывший начальник УНКВД по Калининской области   Д. С. Токарев. Однако в Катыни ситуация была иная. Журналист В. Абаринов в своей книге “Катынский лабиринт” пишет: “Немцы устраивали специальные “экскур­сии” (в Катынь) для местных жителей... В. Колтурович из Даугавпилса излагает свой разговор с женщиной, которая вместе с односельчанами ходила смотреть вскрытые могилы: “Я ее спросил: “Вера, а что говорили люди между собой, рассматривая могилы?” Рассуждения были таковы: “Нашим халатным разгильдяям так не сделать — слишком аккуратная работа”. Рвы были выкопаны идеально под шнур, трупы уложены идеальными штабелями. Аргумент, конечно, двусмысленный, к тому же из вторых рук”. А вот аргументы из первых рук. В рапорте немецкой полиции от 10 июня 1943 г. за подписью лейтенанта полевой полиции Фосса говорится: “Исходя из положения трупов в братских могилах, следует предполагать, что большинство военнопленных было убито за пределами могил. Трупы располагались в беспорядке, и только в могилах 1, 2, 4 были уложены рядами и послойно” (М а ц к е в и ч.  Катынь. Приложение № 14). Чувствовал Фосс, что на него будут ссылаться, и постарался запутать ситу­ацию, чтобы создать впечатление схожести катынских могил с захороне­ниями НКВД. Согласно отчету доктора Г. Бутца площадь могил № 1, 2, 4 соста­вляла 75% площади всех 8 “польских” могил в Козьих Горах   (М а ц к е в и ч.  Катынь. Приложение № 15). По данным доцента Мариана Глосека, проводившего раскопки в Козьих Горах в 1994—1995 гг., в этих трех могилах было захоронено 3 350 человек из 4 143 эксгумированных (80,1%), из них в могиле № 1—2500. В результате рапорт Фосса следует понимать так: 80%эксгумированных в Козьих Горах трупов были “уложены рядами и послойно” и лишь 20% — в беспорядке. А вот какую телеграмму из Варшавы от 15 мая 1943 г. переслал министру иностранных дел Великобритании Антони Идену посол Великобритании при Польской Республике Оуэн О’Малли: “1. У подножья склона холма находится массовое захоронение в форме “L”, которое полностью раскопано. Его размеры: 16x26x6 метров. Тела убитых аккуратно выложены в ряды от 9 до 12 человек, один на другого, головами в противоположных направ­лениях...”. Можно согласиться со многим, но полагать, что сотрудники НКВД спускались в ров на 3—4-метровую глубину для аккуратной укладки расстре­лянных рядами, да еще и “королем-валетиком”, — это из области невозмож­ного. Налицо типичный немецкий обстоятельный подход — обеспечить макси­мальную заполняемость рва. Особо следует отметить, что для усиления пропагандистского эффекта немцы в первых сообщениях упомянули об обнаружении в Катыни двух поль­ских генералов, М. Сморавиньского и Б. Бохатеревича. По утверждению свиде­телей, трупы генералов были эксгумированы и опознаны в числе первых 20 (двад­цати) человек из могилы № 1. В эксгумационном списке они зна­чатся под № 1 и № 2. Но этому противоречит то обстоятельство, что 9 апреля 1940 г., к моменту при­бы­тия “генеральского” этапа (т.е. этапа с генералами М. Сморавиньским, Б. Боха­теревичем и Х. Минкевичем) численностью в 291 чел. в район Катыни, туда уже были доставлены 480 польских военнопленных. Всего из Козель­ского лагеря в Смоленск с 3 апреля по 11 мая 1940 г. были отправлены 18 этапов общей численностью 4403 человека (Катынь. Расстрел. С.145—146). Поэтому в случае расстрела польских генералов сотрудниками НКВД их трупы должны были находиться в могиле № 1 в 3-м или 4 ряду снизу, так как в этой могиле находились трупы 2500 офицеров, уложенных в 10—12 слоев, то есть в каждом слое примерно 200—250 тел. Каким же образом трупы Смора­виньского и Бохатеревича немцы “случайно” ухитрились извлечь из нижних слоев массы спрессованных тел в числе первых? Подобное было возможным только в случае расстрела генералов нацистами, или же, если бы тела генералов ранее были эксгумированы из неизвестной могилы, которую немцы предпочли скрыть(?!). Надо заметить, что труп гене­рала Минкевича так и не был найден. Как видим, результаты эксгумации в Катыни, осуществленной в 1943 г. нацистами с помощью польских экспертов “с немецкой дотошностью и мето­дичностью”, вызывают немало вопросов, на которые пока нет ответов.   ЭКСГУМАЦИЯ ПО-ПОЛЬСКИ   Анализ технологии немецкой эксгумации в Катыни 1943 г. требует возврата в 2006 г., когда стало ясно, что поляки хорошо освоили “методику” немецких специалистов. Польские археологи и историки работают в рамках “Катынского дела” на территории бывшего СССР, начиная с 1991 г. За это время они по итогам эксгу­маций “достоверно” (?) установили 66 захоронений польских граждан: 15 — в Пятихатках (Харьков), 25 — в Медном (Тверь), 8 — в Козьих Горах (Смоленск), 18 — в Быковне (Киев). К сожалению, мы не располагаем данными о методике, по которой те или иные захоронения в Пятихатках, Медном и Быковне признавались “польскими” или “советскими”. Надо полагать, методика идентификации “польских” захоронений является традиционной — по документам и предметам, позво­ляющим установить, что останки в эксгумированных могилах принадлежат польским гражданам. Однако на основании анализа открытых публикаций польских участников эксгумаций и рассказов очевидцев можно сделать вывод о том, что действи­тельное количество эксгумированных в 1994—96 гг. в Медном и Пятихатках останков польских военнослужащих существенно меньше официально обнародованных цифр по этим спецкладбищам и что польские архео­логи сознательно выдавали останки советских людей за польских военно­пленных. Это подтверждают раскопки в киевской Быковне, которые польские экс­перты проводили в 2001-м и 2006 гг. До этого было установлено, что близ этого поселка в 1936—1941 гг. “были захоронены трупы репрессированных советских граждан” (Память Биковнi. С. 66). И вдруг в августе 2006 г. секретарь польского Совета охраны памятников борьбы и мученичества Анджей Пшевозник заявил польскому агенству печати, что в Быковне под Киевом открыты первые могилы поляков, убитых НКВД в 1940 году. При этом подчеркнул: “Обнаружили то, что искали” (ПАП. Варшава. 8 августа 2006 г.). В августе 2001 г. тот же А. Пшевозник писал в Государственную межве­домственную комиссию по делам увековечения памяти жертв войны и полити­ческих репрессий Украины: “На основании сведений, полученных в ходе следствия, проведенного российской военной прокуратурой, установлено, что в Быковне под Киевом захоронены бренные останки польских граждан, в том числе офицеров, убитых киевским НКВД в 1940—1941 гг. на основе решения Политбюро ЦК ВКП(б) Советского Союза от 5 марта 1940 года... Группа, покоящаяся в Быковне, это около 3 500 поляков, погибших на территории Украины”. В ответ Владимир Игнатьев, следователь по особо важным делам Киевской городской прокуратуры, который вынес в 1989 г. постановление о том, что в Быковне захоронены жертвы НКВД, а не нацистов, сообщил: “Мы нашли в 1989 г. останки 30 польских офицеров. Держали их на Лукьяновке вместе с женщинами. Можно говорить о трагической гибели 100—150 поляков. Но 3 500 офицеров в Быковне — это миф”. Ссылка А. Пшевозника на рос­сийскую военную прокуратуру, якобы установившую в ходе следствия, что в Быковне захо­ронены 3 500 поляков из катынского “украинского” списка, откро­венная ложь. Вот так польская сторона “устанавливает” места гибели своих граждан. И не только “устанавливает”, но и соответствующим обра­зом проводит раскопки. 11 ноября 2006 г. киевский еженедельник “Зеркало Недели” опубликовал статью, в которой раскрыл некоторые “тайны” польской эксгумации в Быковне. Выяснилось, что летом 2006 г. раскопки здесь проводились с грубыми наруше­ниями украинского законодательства и игнорированием элементарных норм и общепринятой методики проведения эксгумаций: не велось полевое описа­ние находок, отсутствовала нумерация захоронений, человеческие кости собирались в мешки без указания номера могилы, при эксгумациях не присут­ствовали представители местных властей, МВД, прокуратуры, санитарной службы, судмедэкспертизы и т. д. Выяснилось также, что с аналогичными нарушениями проводилась в Быковне и предыдущая серия раскопок и эксгумаций в 2001 г. Не напоминает ли это те нарушения, которые немцы при молчаливом согласии поляков допускали в ходе раскопок в Катыни в 1943 г.? Возможно, подобным сомнительным образом были “установлены” массовые польские захоронения в Медном под Тверью? Мемориальный комплекс “Медное” состоит из двух частей. В одной, как утвер­ждают надписи на мемориальных досках, захоронено 6 311 военнопленных поляков, в другой — 5 100 советских людей, ставших жертвами репрессий в 1937—1938 гг. Помимо этого на территории мемориала находятся два захоро­нения советских воинов, умерших в госпиталях и медсанбатах. Члены тверского “Мемориала” и сотрудники Тверского УФСБ в 1995 г. установили по архивным следственным делам, а затем опубликовали фамилии и имена 5 177 жертв, расстрелянных в Калинине в 1937—1938 гг. и 1 185 — в 1939—1953 гг. Считается, что около 5 100 из них захоронены на том же спецкладбище “Медное”. Однако найти конкретные места захоронения репрессированных советских людей так и не удалось. Польские археологи прозондировали всю территорию спецкладбища “Медное” и его окрестности. Они пришли к твердому убеждению, что помимо обнаруженных на спецкладбище 25 “польских могил” и 2 советских захоронений за пределами спецкладбища никаких других захоронений в этом районе не существует. К такому же выводу пришли и специалисты Тверского УФСБ, проводившие зондажные бурения в Медном осенью 1995 г. Возникает вопрос: если на спецкладбище “Медное” находятся захоронения лишь польских военнопленных, то куда исчезли захоронения расстрелянных советских людей? “ПОСТОРОННИЕ”  ПОЛЯКИ  В  КАТЫНИ Существенный удар по немецкой и, соответственно, польской версии ка­тын­­ского преступления наносит факт наличия в немецком эксгумационном списке 1943 г. так называемых “посторонних”, то есть тех, кто не числился в списках Козельского лагеря. Польские эксперты всегда настаивали, что в Катыни (Козьих Горах) расстреливались только офицеры и исключительно из Козельского лагеря. Но в катынских могилах были также обнаружены трупы поляков, содер­жавшихся в Старобельском и Осташковском лагерях. Эти поляки могли попасть из Харькова и Калинина в Смоленскую область только в одном случае — если их в 1940 г. перевезли в лагеря особого назначения под Смоленск. Расстрелять их в этом случае могли только немцы. К примеру, польская сторона упорно замалчивает тот факт, что эксгуми­рованные в мае 1943 г. в Козьих Горах Jaros (так у немцев!) Henryk (№ 2398, опознан по трудночитаемому удостоверению офицера запаса) и Szkuta Stanislaw (№ 3196, опознан по справке о прививке и членскому билету офицера-резервиста) никогда не содержались в Козельском лагере и не направлялись весной 1940 г. “в распоряжение начальника УНКВД по Смоленской области”. В Козельском лагере не содержалось ни одного человека с похожими именами и фамилиями, поэтому с почти 100%-ной вероятностью эти польские офицеры идентифицируются как содержавшиеся в Старобельском лагере для военнопленных капитан запаса Ярош Хенрик Стефанович (Jarosz Henryk s. Ste­fana), 1892 г. р., и подпоручик Шкута Станислав Францишкович (Szkuta Stanislaw s. Franciszka), 1913 г. р. Установлено, что Ярош и Шкута весной 1940 г. этапировались не в Смоленск, а в Харьков. Там они оба, по официальной версии, якобы были сразу же расстреляны и захоронены на спецкладбище в Пятихатках, на котором в настоя­щее время установлены мемориальные таблички с их именами. Так чьи же трупы немцы обнаружили в Козьих Горах близ Катыни? 28 мая 2005 г. в варшавском Королевском замке состоялась 15-я сессия традиционной ежегодной Катынской конференции. На ней с докладом о присут­ствии “посторонних” поляков в катынских могилах выступил член междуна­родного общества “Мемориал” Алексей Памятных. “Посторонних” в немецком эксгумационном списке, согласно данным россий­­ского военного историка Юрия Зори, числилось 543, согласно данным польского военного историка Марека Тарчинского — 230 человек. А. Памятных утвер­ждает, что ему удалось доказать, что эти расхождения в списках являются мнимыми. По его мнению, они были вызваны неверным написанием польских фамилий по-немецки и по-русски. Но рассуждения А. Памятных не вполне корректны. Так, он утверждает, что фамилия Шкута (Szkuta) — это искаженная фамилия офицера из Козельского лагеря Секулы (Sekula). Но он не учел того обстоятельства, что Шкуту опознали по справке о прививке, написанной лагерным врачом по-русски. А в русском языке спутать фамилии Шкута и Секула невозможно! Кроме того, в составлении эксгумационного списка наряду с немецкими экспертами участвовали специалисты из польской Технической комиссии. При таких условиях сложно согласиться с тем, что каждая двенадцатая — пятнадцатая фамилия в этих списках была полностью искажена. Так что вывод А. Памятных о том, что в Катыни “захоронены только узники Козельского лагеря” (“Новая Польша”. № 7—8, 2005), сомнителен. На основании анализа официального эксгумационного списка установлено, что из 4 143 эксгумированных немцами трупов 688 трупов были в солдатской униформе и не имели при себе никаких документов. Что это за солдаты? 25 апреля 1944 г. издаваемая в Лондоне голландская газета “Войс оф Недерланд” писала, что, по сообщениям подпольной голландской газеты, в Гол­ландию прибыла на отдых группа германских служащих полевой жандар­мерии. Немцы рассказывали, что в Катыни было расстреляно много одетых в поль­ское военное обмундирование евреев из Польши, которых до этого застав­ляли рыть могилы для польских военнопленных (ГАРФ, ф. 4459, оп. 27, ч. 1,    д. 3340, л. 56). Смоленский историк Л.В.Котов, находившийся в Смоленске весь период немецкой оккупации и собравший солидный документальный архив по “Катын­скому делу”, в статье “Трагедия в Козьих Горах” утверждал, что “гитлеровцы доставили в Смоленск около двух тысяч евреев из Варшавского гетто весной 1942 года... Евреи были одеты в польскую военную форму. Их использовали на строительстве военно-инженерных сооружений, а потом? Потом расстреляли... Может быть, в Козьих Горах?” (“Политическая инфор­мация”. № 5, 1990, с. 57). Также установлено, что около 20% всех эксгумированных в Катыни составляли люди в гражданской одежде. У большей части из них были обна­ружены документы офицеров. В то же время известно, что офицеры в гражданской одежде составляли крайне незначительную часть в этапах, отправ­ленных из Козельского лагеря в апреле-мае 1940 г. В отчете д-ра Г. Бутца особо подчеркивалось: “Мундиры были в основном хорошо подогнаны... Сапоги были пошиты по размеру... жертвы были в собственных мундирах”. Л. Ежевский, говоря о работе Специальной комиссии Н. Н. Бурденко в ян­варе 1944 г., акцентировал одну деталь: “Журналисты и дипломаты, которые побы­вали в Катыни в январе 1944 года, в один голос утверждали, что останки поляков были не в офицерской форме, а в солдатской” (Е ж е в-      с к и й.  Глава “Преступление и политика”). Однако Л. Ежевский ошибался. Трупы, которые эксгумировала комиссия Бур­денко, были как в солдатской, так и в офицерской форме. Это хорошо видно в документальном фильме о советской эксгумации в Катыни в 1944 г. Л. Ежевский, сам не подозревая, акцентировал очень важный факт о том, что в Катыни захоро­нены не только офицеры из Козельского лагеря. Возникает закономерный вопрос: что за польские солдаты и лица в граж­­данской одежде оказались в катынских могилах, если в Козельском лагере содержались только офицеры, абсолютное большинство которых было одето в офицерскую форму? “ДВОЙНИКИ” И “ЖИВЫЕ МЕРТВЕЦЫ” КАТЫНИ Немецкий эксгумационный список 1943 г. скрывает и другие тайны. Фактом, убедительно свидетельствующим об умышленных манипуляциях немецких оккупационных властей с документами катынских жертв во время проведения раскопок в Козьих Горах, является наличие в официальном эксгумационном списке значительного числа “двойников”. Если верить немцам, то польский капитан Чеслав Левкович (Czeslaw Lewkowicz) был эксгумирован в Козьих Горах дважды — первый раз 30 апреля 1943 г. под № 761 и второй раз — 12 мая 1943 г. под № 1759. “Первый” труп капитана Ч. Левковича опознали по справке о прививке № 1708, фотографии, золотому крестику на цепочке с надписью “Kroutusiowi — Nulka” и свидетельству о производственной травме, найденному на теле. “Второй” труп капитана Левко­вича опознали по расчетно-сберегательной книжке, удостоверению артил­лериста и письму от Янины Дембовской из Гостына. “Первый” труп Мариана Перека (Marian Perek) эксгумировали и опознали 10 мая 1943 г. под № 1646 (почтовая открытка, два письма и блокнот), “второй” труп — 24 мая 1943 г. под № 3047 (офицерское удостоверение и записи из Козельска на русском языке). Яна Гославского (Jan Goslawski) опознали первый раз 10 апреля 1943 г. под № 107 (удостоверение личности, справка о прививке № 3501, письмо воен­ного министерства) и второй раз 6 июня 1943 г. — под № 4126 (два письма). На сегодняшний день таких “двойников” в эксгумационном списке уже выявлено не менее двадцати двух! Все эти 22 польских офицера действительно содержались в Козельском лагере для военнопленных и весной 1940 г. были отправлены из Козельска в Смоленск с формулировкой “в распоря­жение начальника УНКВД по Смоленской области”. Ни в одном случае опознания “двойников” комплекты документов на одну и ту же фамилию, найденные на двух разных трупах, не совпадали. Объяснить такое большое число “двойников” случайностями (например, что часть докумен­тов в момент эксгумации выпала из кармана одного трупа и случайно попала в карман соседнего, что эксперты при упаковке документов перепутали конверты и пр.) невозможно, поскольку трупы “двойников” извлекались из разных могил, в разные дни, иногда с интервалом в несколько недель! Удивительным фактом является то, что некоторые польские офицеры, числившиеся в немецком эксгумационном списке, на самом деле оказались живы после окончания войны. Факт существования в Польше “живых мерт­вецов” из Катыни подтверждает публикация В. Шуткевича “По следам статьи “Молчит Катынский лес”, в которой приводится письмо подполковника в отставке, бывшего офицера Войска Польского Б. П. Тартаковского. Борис Пав­ло­вич пишет, что, когда их часть стояла в польском городе Урсус, в дом, рядом с которым квартировал Тартаковский, “вернулся майор Войска Поль­ского, фамилия которого значилась в списках офицеров, расстрелянных в Катыни” (“Комсомольская правда”. 19 апреля 1990 г.). Такие случаи не единичны. Достаточно напомнить судьбу выдающегося польского юриста, профессора, подпоручика Ремигиуша Бежанека, числив­шегося в списках катынских жертв под № 1105, но прожившего в Польше после войны долгую и счастливую жизнь. Немцы в Катыни “опознали” трупы и других вернувшихся после окончания войны в Польшу людей. Например, на одном из трупов в Катыни были найдены документы известного по своим послевоенным публикациям в польской печати Францишека Бернацкого. В катынских списках числился и Марьян Яняк, умерший в Познани в 1983 г. (это отец председателя Национального Совета Швейцарии в 2005—2006 гг. Клода Жаньяка), и др. Однако большая часть поляков, оставшихся в живых после Катыни, предпочитала не привлекать внимание к своей судьбе. Российский журналист, 26 лет проработавший в Польше, в частной беседе заявил авторам, что в 1960—70 годы его несколько раз знакомили с живыми поляками из катынского эксгумационного списка, но те категорически отка­зались от дальнейших контактов с советскими корреспондентами, как будто от этого зависела их жизнь. К вышесказанному следует добавить, что из первых 300 номеров первона­чального эксгумационного списка, обнародованного в апреле 1943 г., позднее по неизвестным причинам исчезли 84 фамилии опознанных польских офицеров. Возможно, часть из них оказалась живыми, а другие не “вписы­вались” в немецкую версию “Катынского дела”. КТО ОСТАВИЛ УЛИКИ В КАТЫНИ?   По немецким данным, в Козьих Горах в марте — июне 1943 г. было эксгуми­ровано 4 143 трупа, по польским данным — 4 243 (Катынский синдром. С. 366). По немецким данным, 2 815 (67,9%) из них были опознаны с полным обосно­ванием. Польские данные и здесь разнятся от немецких — ПКК поначалу заявил об опознании 2 730 человек, но опубликованный поляками в 1944 г. в Женеве официальный список опознанных катынских жертв содержит только 2 636 имен.   Опознание проводилось по найденным на телах документам и предметам с именами владельцев. Обычно это были офицерские удостоверения или другие именные документы (паспорта, индивидуальные жетоны, финансовые атте­статы, наградные удостоверения, свидетельства о прививках и т. д.). На трупах также были найдены крупные суммы денег, множество ценных вещей и предметов военной амуниции. Необходимо заметить, что в советских лагерях польским военнопленным категорически запрещалось иметь при себе деньги на сумму свыше 100 руб., или 100 злотых, ценные вещи, воинские документы, предметы военного снаряжения и т. д. В частности, пункт 10 “Временной инструкции о порядке содержания военнопленных в лагерях НКВД” от 28 сентября 1939 г., в соответствии с которой содержались в Козельском лагере пленные поляки, предписывал: “Принятые лагерем военнопленные перед тем, как разместить их в бараки, проходят осмотр... Обнаруженное оружие, ВОЕННЫЕ ДОКУМЕНТЫ и другие запрещенные к хранению в лагере предметы отбираются”.   Категорическое требование о безусловном и тщательном изъятии любых вещей, позволяющих опознать личность расстрелянного, содержалось и в долж­ностной инструкции НКВД СССР по производству расстрелов, которой сотруд­ники наркомата неукоснительно придерживались при любых условиях и в самых тяжелых ситуациях. К примеру, немцы летом — осенью 1941 г. в пропагандистских целях публично вскрывали в оккупированных советских городах могилы, в которых были захоронены люди, действительно расстрелянные сотрудниками НКВД. Однако никаких документов или именных вещей в тех могилах обнаружить не удалось — жертвы опознавались только на основании показаний родственников или знакомых.   Не было найдено никаких документов, позволяющих установить ли­чности, на трупах заключенных тюрем Западной Украины, Западной Белорус­сии и Прибалтики, которых в конце июня — начале июля 1941 г. при отступле­нии в спешке расстреляли сотрудники НКВД и НКГБ по причине невозмож­ности эвакуации. А в Козьих Горах на 2 815 опознанных трупах было найдено 3 184 пред­­мета, позволявших установить личность погибших (Катын­ский синдром. С. 156). Немцы в отношении пленных польских офицеров старались придерживаться Женевской “Конвенции о содержании военнопленных” от 27 июля 1927 г., ста­тья 6 которой гласила: “Документы о личности, отличительные знаки чинов, ордена и ценные предметы не могут быть отняты от пленных”. Выводы напрашиваются сами. Вместе с тем нельзя умолчать о главе “Мои катынские открытия” книги “Катынь” Ю. Мацкевича. В ней польский журналист из Вильно описывает свои впечатления от посещения Катыни в апреле 1943 г. Его поразило, что лес в окрестностях могил “был усеян множеством таких газетных лоскутьев, наряду с целыми страницами и даже целыми газетами... датировка этих газет, найденных на телах убитых, указывает, если рассуждать здраво и честно, на не подлежащее никакому сомнению время массового убийства: весна 1940 года”.   Ю. Мацкевич особо акцентирует значение газет как “вещественного дока­зательства в разрешении загадки: когда было совершено массовое убийство?”. Советские газеты, датируемые началом 1940 г., находили на катын­ских трупах повсюду — в карманах, в голенищах сапог, за отворотами шинелей. Уже упомянутый чешский эксперт Ф. Гаек отмечал: “Невозможно поверить, что по истечении 3-х лет их целостность и читаемость была такая, в какой их действительно обнаружили” (http://katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id= 739&page=1) .   В политдонесении из Козельского лагеря от 4 февраля 1940 г. сообщалось, что Козельский лагерь получал всего 80 экз. “Глоса Радзецкого” на польском языке, то есть 1 экз. на 55 человек. Газет на русском языке было еще меньше. При этом газеты пленным на руки, как правило, не выдавались. В основном они имелись лишь на специальных стендах и в виде подшивок в “красных угол­ках”. Остается только предполагать, откуда в таких условиях могли попасть в карманы трупов “сотни и сотни советских газет от марта-апреля 1940 г.”.   Газеты в катынских могилах могут быть как косвенным доказательством вины НКВД, так и прямым доказательством правоты свидетельств К. Девалье и К. Йоханссена о фальсификации немцами катынских вещественных доказа­тельств.   Польская версия в основном построена на косвенных и двусмысленных доказательствах. К таким относятся показания поручика запаса, профессора экономики Станислава Свяневича, которого польская сторона представляет чуть ли не очевидцем расстрела польских офицеров в Катыни.   Л. Ежевский в своем исследовании “Катынь” пишет, что после прибытия 29 апреля 1940 г. эшелона с восемнадцатым этапом польских офицеров из Козельского лагеря на железнодорожную станцию Гнёздово Свяневича перевели в другой вагон и заперли в пустом купе. “Проф. Свяневич взгромоздился на верхнюю полку, откуда через щелку мог видеть все, что происходило снаружи. ...Он единственный польский офицер, который в момент катын­ского расстрела находился в трех км от места преступления и собствен­ными глазами видел, как людей уводили на казнь... Все без исключения товарищи проф. Свяневича по несчастью из 18-го этапа 29 апре­ля 1940 года были найдены в катынских могилах” (Е ж е в с к и й.  Глава “Смерть в лесу”).   Но что, собственно, видел Свяневич? Только то, что пленных офицеров из Козель­ского лагеря грузили в автомашины и увозили. Куда? Если бы к месту казни, то, учитывая сверхсекретный характер операции, судьба Свяневича была бы предрешена. Он или разделил бы позднее участь своих товарищей, или сгинул навсегда в лагерях. То, что Свяневич остался в живых, вышел на свободу и был выпущен за границу, — весомое свидетельство в пользу версии, что поляков увозили не на расстрел, а в лагерь.   Эту версию косвенно подтверждает публикация в испанской франкистской газете “ABC” (от 27 апреля 1943 г.), в которой корреспондент, побывавший в Катыни еще до сообщения “Радио Берлина” 13 апреля 1943 г., упоминает найденные при раскопках дневниковые записи расстрелянного польского офицера о том, что на расстрел его товарищей уводили ночью из лагеря (ГАРФ, ф. 4459, оп. 27, ч. 1, д. 1907, л. 225).   Из предъявленных испанскому корреспонденту записей неясно, когда (в 1940 или 1941 г.) производился расстрел. Логично предположить, что немцы в даль­нейшем скрыли этот дневник именно по причине наличия в нём указа­ний на события осени 1941 г. Заметка в газете “ABC” лишний раз свидетель­ствует о том, что обстоятельства расстрела польских офицеров в Катыни до конца не выяснены.   ЗАПЛАНИРОВАННЫЙ ГЕНОЦИД, ВНЕЗАПНЫЙ РАССТРЕЛ ИЛИ ЛАГЕРЯ?   Говоря о катынском преступлении, польская сторона квалифицирует его как заранее спланированное “уничтожение 27 тысяч представителей руко­водящей элиты польского общества” и “геноцид” (“Rzeczpospolita”, 7—8 авг. 2005 г.).   Бывший военнопленный, майор армии Андерса, известный польский импрессионист граф Юзеф Чапский упоминал в своих воспоминаниях ряд представителей польской научной и культурной элиты, содержавшихся в советских лагерях для военнопленных. Поэтому не подлежит сомнению, что определенная часть польской элиты погибла на территории СССР. Однако речь может идти о гибели максимум полутора-двух тысяч человек. Это также невос­полнимая потеря для Польши, но согласиться с утверждениями о гибели 27 тысяч представителей “руководящей польской элиты”невозможно.   Нельзя же всерьез считать, что подпоручики, жандармы, полицейские или тюремные надзиратели, составлявшие около 80% всех польских военнопленных, автоматически становились представителями “польской элиты” только потому, что попали в советский, а не в немецкий плен!   В Польше усиленно насаждается ложное мнение о том, что если бы поляки в 1939 г. попали в плен к немцам, то они остались бы живы (Е ж е в с к и й.  Глава “Польские пленные в Советском Союзе”). Возможно, из простых пленных кое-кто бы уцелел. Но утверждение о том, что представители “руководящей польской элиты” выжили бы в немецком плену, не выдерживает простого вопроса: а почему немцы, безжалостно и методично осуществлявшие акцию “АБ”, оставили бы их в живых? Известно, что в соответствии с приказом Гитлера войска СС в Польше проводили специальную акцию “АБ”, целью которой была “ликвидация польской элиты”. Для этого в сентябре 1939 г. шеф СС Гиммлер вслед за наступающими частями вермахта ввел в Польшу пять айнзацгрупп, в свою оче­редь поделенных на четыре айнзацкоманды, основной целью которых было выполнение акции “АБ”. Гейдрих, подручный Гиммлера, уже 27 сентября 1939 г. докладывал: “От польской высшей прослойки осталось во всех оккупи­рованных районах максимум три процента” (Х ё н е.  История СС. С. 354.).   Джон Толанд, известный американский публицист и историк, лауреат Пулитцеровской премии, к этому добавляет: “К середине осени были ликви­дированы три с половиной тысячи представителей польской интелли­генции...” (Т о л а н д.  А.  Гитлер. С. 79).   В то же время командующий Союза вооруженной борьбы (СВБ) — подпольной организации, действовавшей на территории Западной Украины и Белоруссии — полковник Ровецкий в своих донесениях отмечал, что “больше­вики не так склонны к расстрелам людей по любому поводу или без повода, как немцы” (М е л ь т ю х о в.  Сов.-польские войны. С. 613). Но в современной Польше об этом предпочитают не вспоминать, зато усиленно муссируется тема планов советского руководства по “уничтожению польской элиты”.   Однако существуют и сомнения в наличии таких планов. Польский профес­сор Ч. Мадайчик в статье “Катынь” пишет: “Возникают сомнения, действи­тельно ли с самого начала планировалась физическая ликвидация военно­пленных из спецлагерей в том объеме, в каком она была впоследствии осуществлена...   Лучший знаток документов по Катыни Н. С. Лебедева не обнаружила материалов, однозначно объясняющих обстоятельства и причины вынесения решения о казни всех польских офицеров, находившихся в совет­ском плену. Несмотря на это, мнение самой Лебедевой вполне определенно. Она считает, что физическая ликвидация пленных была направлена на разрушение устоев польской государственности и ее подготовка началась значительно раньше, еще в декабре 1939 г.” (М а д а й- ч и к.  Катынь. Сборник “Другая война. 1939—1945”).   На самом деле Лебедева, выступая 29 ноября 2005 г. в московском Цен­траль­ном доме литераторов, заявила, что “к началу февраля все дела на Особое совещание были подготовлены, и к концу февраля по 600 делам уже были вынесены приговоры — от 3 до 8 лет лагерей на Камчатке. То есть к концу февраля 1940 г. никакой смертной казни не предусматривалось” (http//katyn.ru/index.php?go=Pages&file=print&id=28) . Как видим, по мнению Н. Лебедевой, ни о какой заранее запланированной подготовке к расстрелу речи не было.   Сталин был крайне последовательный и жесткий в своих действиях праг­матик. Он всегда просчитывал свои политические решения. Трудно поверить в то, что И. Сталин вдруг решил расстрелять 25 тысяч пленных и арестованных поляков без всякого суда, только за их антисоветские настроения.   Напротив, существуют доказательства того, что весной 1940 г. были осуждены к расстрелу лишь те польские военнопленные, которые совершили военные преступления во время польско-советской войны 1919—1920 гг., были причастны к уничтожению пленных красноармейцев, к диверсионно-террори­стической деятельности и шпионажу против СССР или же совершили иные тяжкие преступления.   Об этом косвенно свидетельствует распоряжение начальника ГУГБ В. Н. Мер­­­ку­лова № 641/б от 22 февраля 1940 г., подготовленное на основании не опубли­кованной до сих пор директивы наркома Л. П. Берия о переводе в тюрьмы тех польских военнопленных, на которых имелся компромат (Катынь. Пленники. С. 358, 359, 374, 378). По подсчетам начальника УПВ НКВД СССР П. К. Сопру­ненко, эта группа составляла около 400 человек. Вполне возможно, что в коне­чном итоге она оказалась более многочисленной.   Официальная версия “Катынского дела” также не объясняет, почему нор­маль­ное отношение советского руководства к польским военнопленным вдруг сменилось необоснованным и безжалостным решением их расстрелять. Отсут­ствуют объяснения и того, почему спустя короткое время Сталин вновь карди­нально изменил своё отношение к польским военнопленным.   Были оставлены в живых несколько тысяч взятых в Прибалтике польских офицеров и решено создать национальную польскую воинскую часть, началось освобождение польских офицеров-“тешинцев” из Оранского лагеря. Через год полностью амнистировали всех поляков и на советской территории сформи­ровали и вооружили польскую армию генерала Андерса, подчиненную лондон­скому эмигрантскому правительству.   Документы, датируемые до известного мартовского решения Политбюро 1940 г., свидетельствуют о том, что советское руководство планировало распустить по домам значительное количество офицеров из Козельского и Старобельского лагерей. “Социально опасные” польские военнопленные по решению Особого совещания должны были быть осуждены и этапированы в исправительно-трудовые лагеря на Дальний Восток и Камчатку, что надолго исключило бы для них возможность участия в “контрреволюционной” деятель­ности на территории бывшей Польши.   Особый интерес в этом плане представляет записка начальника особого отделения Осташковского лагеря Г. В. Корытова. В этой записке Корытов информирует свое областное руководство о состоявшемся в Москве совещании по поводу “отправки военнопленных после вынесения решений Особым совещанием” (Катынь. Пленники. С. 382).   Известно, что совещание с начальниками особых отделений лагерей в УПВ НКВД СССР проводилось 15 марта 1939 г. Об этом свидетельствует телеграмма, в которой начальнику Осташковского лагеря П. Ф. Борисовцу предлагается не­за­медлительно прибыть в Москву “...совместно (с) начальником особого отделения Корытовым пятнадцатого утром...” (Катынь. Расстрел. С. 52). В сбор­нике документов “Катынь. Расстрел...” утверждается, что на этом совещании обсуждались вопросы организации расстрела 14 тысяч поляков (Катынь. Расстрел, С. 20).   Однако Корытов в своей записке пишет только о подготовке к отправке поль­ского контингента после осуждения. Причем в записке названа мера нака­зания, которая ждет осужденных: “Из представленных нами 6 005 дел пока рассмотрено 600, сроки 3—5—8 лет (Камчатка), дальнейшее рассмотрение наркомом пока приостановлено” (Катынь. Пленники. С. 383).   Об отправке поляков на Дальний Восток свидетельствует замечание Корытова о том, что “...каждая партия осужденных должна находиться в пути следования не менее месяца, а всего таких партий будет четыре”. Ничего о намечаемых расстрелах этот очень “инициативный” и, вероятно, “любознательный” сотрудник НКВД не пишет. Если вопрос расстрелов был засекречен, то Корытов не стал бы уточнять, сколько партий заключенных будет отправлено и срок их пребывания в пути.   Как видим, ситуация с принятием решения Политбюро о расстреле польских военнопленных была непростой, и она практически не исследована. Чтобы снять вопиющие противоречия между официальной версией и содержанием “рапорта Корытова”, принято считать, что якобы в марте 1940 г. в Москве состоялись два принципиально разных совещания. На первом обсуждали вопросы этапи­рования военнопленных поляков в лагеря на Дальний Восток, на втором — вопросы организации их расстрела. Не будем спорить, на каком из этих совещаний присутствовал Корытов. Ясно одно — решение расстрелять поляков, если оно вообще было принято в марте 1940 г., было принято внезапно.   Однако существуют косвенные доказательства, что часть “катынских” поля­ков всё же была осуждена к лагерям в районах Дальнего Востока. В книге воспо­ми­наний “Без последней главы” генерал В. Андерс утверждает, что “поляки прибыли на Колыму еще в 1940 г. двумя этапами по несколько тысяч человек” (А н д е р с.  Глава “Колыма”).   Януш Бардах в книге “Человек человеку волк”, повествующей о его злоклю­чениях в лагерях НКВД, рассказывает, что в марте 1942 г. он по этапу попал в бухту Находка, где два месяца ожидал парохода на Север. Его опре­делили в барак с польскими офицерами и интеллигентами. Я. Бардах называет польские фамилии, звучавшие в разговоре: капитан Выгодзки, губернатор Степневски, пан Ясиньски, депутат польского парламента Богуцки, профессор Яворски и офи­цер польских ВВС без фамилии (Б а р д а х.  Человек человеку волк. С. 126—127).   Весной 1990 г. житель Калинина А. Е. Богатиков сообщил тверскому “Мемориалу” о том, что в 1943 г. он отбывал срок заключения в лагере на Дальнем Востоке. Вместе с ним сидел поляк из Осташковского лагеря, расска­завший, как в начале 1940 г. в Осташково среди военнопленных отбирали специалистов по радиоделу. Остальных позднее отправили в Мурманск (http://katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=626) .   Однако расследования этих фактов не проводилось, вероятно, потому, что судьба многих польских пленных офицеров стала разменной монетой при отстаивании удобной для всех официальной версии. Проще считать, что они расстреляны в Катыни, Медном и Пятихатках.   “НАУЧНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА”   Как уже говорилось, существенный удар по советской версии катынского преступления нанесла “научно-историческая экспертиза” Сообщения комиссии Н. Н. Бурденко 1944 г., осуществленная в 1988 г. членами двусто­ронней советско-польской комиссии, польскими профессорами-историками Я. Мачишевским (сопредседатель комиссии), Ч. Мадайчиком, Р. Назаревичем и М. Войцеховским. Профессора признали выводы комиссии Н. Н. Бурденко, мягко говоря, “несостоятельными” (Катынь. Расстрел, С. 443).   Польская экспертиза стала ответом на позицию советской стороны в двусто­ронней комиссии по истории отношений между двумя странами, созданной в мае 1987 г. На втором пленарном заседании комиссии (1—3 марта 1988 г.) поляки выразили недовольство отсутствием у советской стороны “содержательной позиции” по катынской проблеме. Без ответа был оставлен очень важный для поляков документ — рапорт бывшего генерального секретаря Польского Крас­ного Креста К. Скаржиньского о работе Технической комиссии ПКК в Катыни в 1943 г. Он был передан советской стороне ещё осенью 1987 г.   Наконец, по настоянию поляков катынская проблема всё же была внесена на обсуждение. И здесь начались коллизии. Советский академик А. Л. Наро­чницкий выступил с обширной речью в защиту выводов комиссии Н. Бурденко. Польские профессора не согласились с подобной позицией, и возник вопрос о целесообразности существования комиссии.   Тогда советский профессор О. А. Ржешевский предложил польским коллегам ещё раз проанализировать логичность и доказательность выводов комиссии Н. Бурденко. В течение двух месяцевпольские профессора осуще­ствили экспертизу Сообщения комиссии Н. Бурденко. Выводы для советской стороны оказались неутешительными (Катынский синдром. С. 259—261).   В книге “Катынский синдром” утверждается, что польские эксперты в 1988 г. “не оставили камня на камне от всей системы доказательств комиссии Н. Н. Бурденко... Ложная версия о содержании польских военнопленных до сентября 1941 г. в трех лагерях особого назначения с использованием на дорожно-строительных работах и о проведении расстрелов немцами была убедительно опровергнута... Как следует из справок МБ РФ, таких лагерей в 1940 г. и последующих годах не суще­ствовало. Так называемый майор Ветошников (начальник лагеря № 1-ОН фигурировал как свидетель в сообщении комиссии Бурденко) службу в системе госбезопасности не проходил и является вымышленной фигурой” (Катынский синдром. С. 370, 371, 476).   Не будем касаться всей системы доказательств комиссии Н. Бурденко. Надо полагать, что недостатки в ней были.   Остановимся лишь на отрицании факта существования лагерей особого назначения, который являлся одним из краеугольных камней в системе дока­зательств комиссии Н. Н. Бурденко. Игнорировать существование этих лагерей польским профессорам позволило плохое знание ими советской системы и, прежде всего, советского секретного делопроизводства, а также косность советских чиновников. В СССР, а теперь и в России, если что-то засекречено, то засекреченная вещь, событие, человек, организация формально как бы перестают существовать. Так было и в ситуации с “лагерями особого назначения” под Смоленском, информация о которых засекречена до сих пор.   По поводу “вымышленности” личности начальника лагеря “особого назна­чения” № 1-ОН В. М. Ветошникова необходимо заметить следующее. В 1991 г. даже на официальные запросы следователей Главной военной прокуратуры СССР о местонахождении бывшего начальника Калининского областного управления НКВД генерала Токарева Д. С. приходили ответы, что такими сведениями КГБ не располагает (Катынский синдром. С. 354). Но разве это повод считать Токарева мифической личностью? Почему же Ветошникова польские профессора без всяких сомнений зачислили в вымышленные фигуры?   Как полагает журналист В. Абаринов, показания майора НКВД Ветошникова были изъяты из показаний свидетелей по “Катынскому делу” в связи с подготовкой к Нюрнбергскому процессу.“Советское обвинение в Нюрнберге стремилось исключить из Катынского дела какие-либо упоминания о том, что лагеря находились в ведении НКВД” (А б а р и н о в.  Глава 5. “Нюрн­бергский вариант”). Вот почему лагеря особого назначения стали “мифи­ческими”.   В настоящий момент авторами найдены доказательства существования в 1940—1941 гг. в системе Вяземского исправительно-трудового лагеря НКВД СССР к западу от Смоленска трех лагерей “особого назначения” — Тишинского лагеря № 1-ОН (он же Купринский АБР № 10), Катынского лагеря № 2-ОН (он же Смо­ленский АБР № 9) и Краснинского лагеря № 3-ОН (он же Краснинский АБР № 11). Прежде всего, это отчетные бухгалтерские документы Вяземлага за 1941 г. (объяс­нительная записка к годовому отчету Вяземлага НКВД СССР за 1941 г. по строи­тельству автомагистрали Москва—Минск. ГАРФ, ф.  8437, оп. 1, д. 45).   О существовании Катынского лагеря (№ 2-ОН) под Смоленском свидетель­ствует рассказ А. А. Лукина, бывшего начальника связи 136-го отдельного конвойного батальона конвойных войск НКВД СССР журналисту В. Абаринову. А. Лукин уверенно заявил, что в 1941 г. 136-й батальон охранял “три лагеря: Юхнов, Козельск и Катынь. Это я знаю”. Лукин, несмотря на давление Абари­нова, всякий раз уверенно утверждал, что лагерь в Катыни существовал.   А. Лукин также рассказал, как проводилась в июле 1941 г. “операция по вывозу польского населения” Катынского лагеря. “Вопрос был очень сложный: надо эвакуировать, а немецкие самолеты над шоссейной дорогой летают на высоте 10—15 метров, все дороги загромождены беженцами, и не только шоссе, а и проселки. Очень трудно было, а машин было очень мало. Мы пользовались теми машинами, которые останавливали, высаживали беженцев, отнимали машины и в эти машины грузили польское население из лагеря Катынь”   (А б а р и н о в. Глава 2. “Конец польского эксперимента”).   Рассказ А. Лукина фиксировала на видеокамеру группа редактора польского телевидения Анджея Минко. Но польская сторона принципиально избегает любых упоминаний о Лукине. И не только о нём. Всё, что противоречит польской версии, в Польше находится под негласным запретом.   Срыв эвакуации лагерей особого назначения произошел по распростра­ненной причине советских времен, усугубленной войной. Вяземлаг со 2 июля 1941 г. согласно приказу НКВД СССР № 00849 от 2 июля 1941 г. перешел в подчинение от Главного управления лагерей железнодорожного строительства (ГУЛЖДС) к Главному управлению аэродромного строительства (ГУАС). В неразберихе первых дней войны Вяземлаг элементарно “потерялся” между двумя ведомствами.   Эвакуацию всех трех лагерей не удалось осуществить не только из-за стре­мительного прорыва немцев к Смоленску, но и из-за организационной чехар­ды — никто не хотел брать на себя ответственность за эвакуацию заключенных без приказа свыше. Ко всему этому добавилось и противодействие польских заклю­ченных, которые использовали любую возможность для неповиновения лагерной администрации или для побега.   Польские профессора, проводившие в 1988 г. научно-историческую экспертизу выводов комиссии Бурденко, на основе “тщательного анализа линии перемещения фронта и обстоятельств взятия Смоленска”, будучи в Варшаве (!), установили, что версия о невозможности эвакуации лагерей с польскими военнопленными является “абсолютно неправдоподобной” (Катын­ский синдром. С. 479).   Удивительный вывод, если учесть, что даже российские историки и вете­раны, непосредственные участники военных событий, по многим эпизодам войны, особенно начального периода, не могут выработать единого мнения. Великая Отечественная война отличалась большим количеством “неправдо­подобных” эпизодов. Кто мог предполагать, что вермахт через две с половиной недели после начала военных действий окажется под Смоленском?   Но вернемся к лагерям особого назначения. Их существование, а также  то, что под Смоленском летом 1941 г. содержались польские офицеры, под­тверждают свидетели. Бывший курсант Смоленского стрелково-пулеметного училища, ныне полковник в отставке Илья Иванович Кривой в своем заявлении в Главную военную прокуратуру РФ от 24 октября 2004 г. подробно описал факты встречи им летом 1940 г. и в начале лета 1941 г. подконвойных военно­пленных польских офицеров и польских рядовых солдат.   Анна Рогаля (до своей смерти в 2004 г. проживала в Тюмени под фамилией Яковленко), дочь польского поручика Поликарпа Рогаля (Rogala), эксгуми­рованного в 1943 г. в Катыни под № 1757, рассказывала родственникам, что она приехала в Смоленск с матерью Катажиной Рогаля в 1940 г. после того, как они узнали, что отца из Козельского лагеря перевели в лагерь под Смоленском. Им удалось дать о себе знать П. Рогалю, который сбежал из лагеря и несколько дней жил с ними. Его поймали и вернули в лагерь, но он ухитрялся общаться с семьей и после этого, пока с началом войны не ужесточился лагерный режим.   После ареста Катажины Рогаля в начале июля 1941 г. жительница Смоленска Инесса Яковленко выдала Анну за свою родственницу и отправила её в эвакуацию в Сибирь. В 1943 г. И. Яковленко прислала Анне Рогаля-Яковленко письмо, в котором сообщила, что её отца Поликарпа Рогаля вместе с другими польскими пленными немцы расстреляли в Козьих Горах ранней осенью 1941 г. (письмо хранится в семье А. Яковленко).   Москвич Ксенофонт Агапов, бывший спектрометрист металлургического завода № 95 в Кунцево, сообщил о том, что с 31 октября по 26 ноября 1941 г. он ехал из Москвы до г. Верхняя Салда Свердловской области в одном эвакуа­ционном эшелоне вместе с 80 пленными польскими офицерами, сумев­шими уйти из лагеря под Смоленском.   Ветеран войны М. Задорожный, бывший разведчик 467-го корпусного артиллерийского полка, написал письмо в газету “Рабочий путь” (Смоленск), в котором сообщил, что в августе 1941 г., во время выхода 467-го артиллерийского полка из окружения недалеко от Смоленска, в расположение его подразделения прибежал солдат в форме погранвойск НКВД и сообщил, что “немцы ворвались в расположение лагеря военнопленных поляков, охрану перестреляли и расстреливают поляков. А этому солдату удалось убежать” (“Рабочий путь”, № 7 (20189). 9 января 1990 г.).   В № 4 “Военно-исторического журнала” за 1991 г. было опубликовано интервью с бывшим командиром взвода 1-го автомобильного полка Войска Польского Борисом Тартаковским, который утверждал, что лично общался с пятью бывшими узниками Катынского лагеря (№ 2-ОН), трое из которых служили под его командованием. По их рассказам, в июле 1941 г., в момент захвата лагеря немцами, им удалось бежать из лагеря, а двое других ушли с советской охраной на восток.   Б. П. Тартаковский в своем письме в “Комсомольскую правду” сообщил еще один факт. Когда воинская часть Тартаковского была расквартирована в городе Гродзиск-Мазовецки, то хозяйка его квартиры показывала ему письмо от мужа из Катынского лагеря, датированное сентябрем 1941 года  (Ш у т-к е в и ч.   “Комсомольская правда”. 19.04.1990).   В Архиве внешней политики РФ хранится уникальный документ — письмо в советское посольство в Варшаве, написанное 5 февраля 1953 г. гражданином Польши Вацлавом Пыхом. В 1940—41 годах В. Пых содержался в качестве военно­пленного в Львовском лагере НКВД и активно сотрудничал с советской лагерной администрацией. После начала Великой Отечественной войны он вместе с дру­гими польскими пленными был эвакуирован в Старобельский лагерь, а оттуда командирован НКВД под Смоленск с целью оказания помощи в организации эвакуации лагерей с польскими офицерами. Пых попал в лагерь № 2-ОН за несколько часов до захвата лагеря немцами.   По его словам, в тот момент в лагере всё было готово к эвакуации, но поль­­ские офицеры эвакуироваться не собирались, “лежали в бараках на кроватях” и фактически саботировали отъезд. Попытки В. Пыха убедить их начать эваку­ацию ни к чему не привели. Более того, некоторые офицеры стали угрожать ему физической расправой.   Пых был захвачен немцами в лагере, но ему удалось бежать. Он сумел связаться с партизанами и переправился на контролируемую советскими вой­сками территорию. После лечения в госпитале, поздней осенью 1941 г., Вацлав Пых прибыл в Тоцкое и поступил на службу в армию Андерса.   Его “коллеге” Роланду Мерскому удалось уйти из лагеря № 2-ОН до прихода немцев. Позднее они служили вместе с В. Пыхом в армии Андерса. Весной 1944 г. в Италии Р. Мерский попытался сообщить англичанам о фальсификации “Катын­ского дела” и об истинных обстоятельствах занятия немцами лагеря № 2-ОН, после чего был убит польским контрразведчиком. Пых от смерти спасся чудом (АВП, ф. 07, оп. 30а, п. 20, д. 13, л. 48—80).   К сожалению, в 1953 г. заявление В. Пыха осталось без внимания, так как считалось, что все точки над “i” в катынском вопросе поставило Сообщение комиссии Бурденко.   О том, что после оккупации немцами Смоленска в его окрестностях находи­лись польские офицеры, свидетельствует рапорт командира айнзатцгруппы при штабе группы армий “Центр” Франца Стаглецкера на имя начальника Главного управления имперской безопасности Рейнхарда Гейдриха о действиях группы за период с августа по декабрь 1941 г., в котором указывается: “...Выполнил главный приказ, отданный моей группе, — очистил Смоленск и его окрест­ности от врагов рейха — большевиков, евреев и польских офицеров” (оригинал хранится в архиве нью-йоркского “Идиш сайнтифик инститьют”, копия — в архиве Союза антифашистских борцов в Праге).   Вышеперечисленные свидетельства и факты доказывают, что лагеря особого назначения под Смоленском существовали. С учетом вышеизло­женного экспертиза польских профессоров Сообщения комиссии Н. Н. Бурденко вряд ли может претендовать на определение “научно-историческая”.   НКВД ИЛИ НАЦИСТЫ?   Поскольку доказательства о причастности сотрудников НКВД к расстрелу польских офицеров широко известны, сделаем упор на те факты, которые свиде­тельствуют, что нацисты также расстреливали польских военнопленных.   Вернемся к известному нам “лейтенанту Красной Армии” Катарине Девилье. А. Деко отмечает, что во время её пребывания в Катыни у неё было большое преимущество перед западными журналистами: она могла непосредственно, без контроля органов НКВД, общаться с населением. Местные жители сообщили Катарине, что немцы из 537-го полка связи, дислоцированные в Катыни, “по пьянке многое рассказывали”. В частности, они говорили: “Связной полк 537? Чушь. На самом деле они принадлежат к группе десанта “айнзатц-коммандо” СС II, а сейчас они прибыли с Украины, где уничтожили всех киевских евреев. А кого же они убивают здесь? Тоже евреев? Солдаты смеялись. О нет, более тонкая, ручная работа с револьвером...” (Д е к о.  Великие загадки... С. 273—274).   Местные жители даже назвали К. Девилье имена некоторых военнослу­жащих, многие из которых впоследствии звучали на Нюрнбергском трибунале. А. Деко был хорошо осведомлен относительно провального для советской стороны допроса 1 июля 1946 г. в Нюрнберге командира 537-го полка войск связи Ф. Аренса. (Д е к о.  Великие загадки... С. 266). Однако, ссылаясь на сви­де­тель­ство К. Девилье, он тем не менее назвал этот полк в связи с “Катынским делом”. Случайно ли? Возможно потому, что, по мнению Деко, 537-й полк войск связи служил прикрытием, как утверждали немецкие солдаты, для “айнзатц-командо” СС II?   Во время передачи “Трибуна истории” на французском телевидении, которую вел А. Деко, К. Девилье подверглась перекрестному допросу в прямом эфире со стороны ведущего французского специалиста по вопросам Центральной Европы Г. Монфора и бывшего польского военно­пленного в советских лагерях, майора армии Андерса Ю. Чапского. Она вела себя очень уверенно и достойно выдержала это испытание, убедительно ответив на все вопросы (Д е к о.  Великие загадки... С. 304).   Свидетельство К. Девилье заслуживает тщательного расследования, если учесть, что А. Деко также упомянул показания берлинского булочника Пауля Бредок, служившего осенью 1941 года под Смоленском. П. Бредоу в 1958 г. в Варшаве, во время процесса над Э. Кохом, одним из нацистских палачей, под присягой заявил: “Я видел своими глазами, как польские офицеры тянули телефонный кабель между Смоленском и Катынью”. Во время эксгумации в 1943 г. он “сразу узнал униформу, в которую были одеты польские офицеры осенью 1941 г.”   (Д е к о   А. “Великие загадки…” С. 275).   П. Бредоу также сообщил, что он лично слышал телефонные переговоры между Кохом и фон Боком о перевозке поляков на Восток, где их расстреливали. Известно, что связь для штаба группы армий “Центр” обеспечивал тот самый 537-й полк связи, в причастность которого к расстрелу польских военнопленных не поверили в Нюрнберге (“Эрих Кох перед польским судом”. С. 161).   Ален Деко встречался с бывшим узником Шталага IIВ, расположенного в Померании, Рене Кульмо, который заявил, что в сентябре 1941 г. в их Шталаг прибыло с Востока 300 поляков. “Помню одного капитана, Винзенского. Я немного понимал по-польски, а он по-французски. Он рассказал, что фрицы там, на востоке, совершили чудовищное преступление. Почти все их друзья, в основном офицеры, были убиты. Винзенский и другие говорили, что СС уничтожили почти всю польскую элиту” (Д е к о.  Великие загадки... С. 277, 278).   А вот какие показания 5 июня 1947 г. немецкий гражданин Вильгельм Гауль Шнейдер дал американскому капитану Б. Ахту в г. Бамберге, в американской зоне оккупации Германии. Шнейдер заявил, что во время пребывания в след­ственной тюрьме “Tegel” зимой 1941—1942 гг. он находился в одной камере с немецким унтер-офицером, служившим в полку “Regiment Grossdeutschland”, который использовался в карательных целях. Унтер-офицер рассказал Шнейдеру, что “поздней осенью 1941 г., точнее, в октябре этого года, его полк совершил массовое убийство более десяти тысяч польских офицеров в лесу, который, как он указал, находится под Катынью. Офицеры были доставлены в поездах из лагерей для военнопленных, из каких — я не знаю, ибо он упоминал лишь, что их доставляли из тыла” (Архив внешней политики Российской Федерации. Ф. 07, оп. 30а, п. 20, д. 13, л. 23). Вспомним дневник польского офицера, который был опубликован в испанской газете “ABC”. Совпа­дение налицо.   Известно, что в Фонде Управления Командующего ВВС РККА в Центральном архиве Министерства обороны (ЦАМО) под грифом “секретно” хранится протокол допроса сотрудниками СМЕРШа немецкого военнопленного, при­ни­мав­шего личное участие в расстреле польских офицеров в Катыни (ЦАМО, ф. 35, оп. 11280, д. 798, л. 175). Но обнародовать его пока не удается.   Это только часть свидетельств о том, что в Катыни польских офицеров расстреливали нацисты. Однако такие свидетельства пока игнорируются как польской, так и российской стороной. СВИДЕТЕЛИ УТВЕРЖДАЮТ   В опубликованных катынских документах приводятся десятки свидетельских показаний. Многие из них противоречат друг другу, указываемые в них даты и подробности нередко не вписываются ни в какие версии. То, как трудно отделить правду от лжи, мы попытаемся показать на свидетельских показаниях, которые являются общепризнанными.   При этом следует заметить, что российские исследователи, желавшие ознакомиться с показаниями бывших сотрудников НКВД (Д. С. Токарева, П. К. Сопруненко и М. В. Сыромятникова) в рамках уголовного дела № 159 “О расстреле польских военнопленных из Козельского, Осташковского и Старобельского спецлагерей НКВД в апреле—мае 1940 г.”, были вынуждены самостоятельно переводить их с польского языка на русский!   Показания 89-летнего генерала КГБ в запасе, бывшего начальника УНКВД по Калининской области Д.С. Токарева во время допроса, состоявшегося 20 марта 1991 г., следователь ГВП А. Ю. Яблоков охарактеризовал как “бесценные и подробные”, позволившие “детально раскрыть механизм массового уничтожения более 6 тысяч польских граждан в УНКВД по Калининской области (Катынский синдром. С. 358).   Токарев охотно и даже “артистично” (?!) рассказывал подробности рас­стрела польских полицейских. Он сообщил, что из Москвы был прислан майор госбезопасности В. М. Блохин с “целым чемоданом немецких “вальтеров” и командой помощников. Поляков, по 250—300 человек за ночь, Блохин расстреливал в специально подготовленной камере. Потом трупы выносили во двор, где грузили в крытый грузовик. “На рассвете 5—6 машин везли тела в Медное, где уже были выкопаны экскаватором ямы, в которые тела как попало сбрасывали и закапывали...”. Токарев также сообщил о захоронениях расстрелянных поляков в районе поселка Медное (Катынь. Расстрел. С. 36. Ка­тын­ский синдром. С. 356—358, 469. http://www.etver.ru/lenta/index.php?newsid=17627 ).   В показаниях Токарева сомнение вызывают некоторые маловероятные под­робности. Посещение авторами в ноябре 2006 г. здания бывшего областного управления НКВД Калинина (в настоящее время это здание Тверской медака­демии) породило сомнение — действительно ли здесь в течение месяца было расстреляно более 6 тысяч поляков?!   Здание находится на центральной людной улице Твери — Советской. В 1940 г. это также был центр города. Подвал здания, в котором размещалась внутренняя тюрьма УНКВД и в котором, по утверждению Токарева, была оборудована “расстрельная камера”, сохранился практически в первозданном виде. Он представляет собой полуподвальный цокольный этаж (до 6 м высотой, из них 2 м над землей) с большими окнами под потолком, выходящими на улицу. В самом здании перед войной работали сотни сотрудников и вольнонаемных. Двор Калининского УНКВД до войны не являлся закрытым по периметру и частично просматривался из соседних домов. Режим скрытного проведения массовой расстрельной акции в таком здании обеспечить было практически невозможно.   Сложно также поверить в то, что за темное время суток (на широте Твери оно в начале апреля составляет всего 9 часов, а рано утром 4-этажное здание УНКВД заполняли сотрудники) в единственной камере расстреливали по 250—300 чел. Особенно если принять во внимание уточнения Токарева: “Из камер поляков поодиночке доставляли в “красный уголок”, там сверяли данные — фамилию, имя, отчество, год рождения. Затем надевали наручники, вели в приготовленную камеру и били из пистолета в затылок” (Катынь. Расстрел. С. 35).   Вызывает сомнение и возможность одновременного размещения в под­валь­ных камерах Калининского УНКВД 250 человек (их площадь для этого явно недостаточна).   В то же время надо заметить, что “фрагменты польской военной формы обнаруживались на территории следственного изолятора № 1 города Кали­нина”, который в 1940 г. находился на окраине деревни Ново-Константиновка (ныне это площадь Гагарина в Твери)   (М а н г а з е е в.   Зачем нужен мемориал в Медном?). Однако этот факт не привлек внимания ни польских археологов, ни российских следователей.   Не вполне убедительными выглядят показания бывшего сотрудника Смо­лен­ского УНКВД Петра Климова, который в заявлении в областную комиссию по реабилитации жертв репрессий писал, что поляков расстреливали “в помещении Смоленского УНВД или непосредственно в Катынском лесу” (Катынский синдром. С. 363). П. Климов утверждал, что он “был в Козьих Горах и случайно видел: ров был большой, он тянулся до самого болотца, и в этом рву лежали штабелями присыпанные землей поляки, которых рас­стреляли прямо во рву... Поляков в этом рву, когда я посмотрел, было много, они лежали в ряд, а ров был метров сто длиной, а глубина была 2—3 метра” (Ж а в о р о н к о в.  О чем молчал Катынский лес... С. 109, 110).   Необходимо заметить, что самая большая могила в Козьих Горах, по данным немецкого профессора Бутца, имела длину 26 метров (отчет Бутца из “Amtli­ches Material zum Massenmord von Katyn”). Эти данные были подтверждены поляками (отчет Мариана Глосека) во время эксгумационных раскопок в 1994/95 гг. Где же Климов видел ров-могилу длиной в 100 метров?   Как видим, даже с определением места расстрела поляков возникает немало вопросов. Удивительно, но нестыковки в версиях о местах расстрела при­сут­ствуют в показаниях о всех трёх местах (Калинин, Харьков и Смо­ленск) предполагаемых массовых расстрелов поляков. Что это значит? Ответа на этот вопрос пока нет. Однако вернемся к показаниям генерала Токарева.   Генерал сообщил, что расстрелянные поляки захоранивались на территории дачного поселка Калининского УНКВД вблизи поселка Медное. В то же время достоверно известно, что на этом спецкладбище были также захоронены репрес­сированные в 1937—1939 годах советские люди. Однако, как уже говорилось, их захоронения не могут обнаружить.   Можно предположить, что в Медном, как и в киевской Быковне, “польскими захоронениями” объявлены могилы расстрелянных советских людей. Воз­можно, там захоронены не 6311 поляков, а 297 расстрелянных польских офицеров полиции, жандармерии, погранвойск, а также разведчиков и провокаторов из Осташковского лагеря, на которых имелся “компромат”.   Противоречат показаниям Токарева и факты, приводимые в польском сборнике “Катынское преступление. Дорога до правды”, хотя, на первый взгляд, они подтверждают его версию о “чемодане “вальтеров”: “При раскопках 1991 года в Медном найдено 15 пистолетных гильз и 20 пуль Браунинг 7.65 (такие патроны подходят и для “вальтеров”), а также 2 пули от нагана 7.62. На 14 гильзах идентифицирован производитель — Deutsche Waffen-und Muni­tionsfabriken “ (Статья Ярослава Росяка “Исследования элементов боеприпасов и огнестрельного оружия, найденных во время эксгумации в Харькове и Медном”. С. 351—362).   Дело в том, что большинство немецких пуль было обнаружено не в черепах казненных, а в верхних слоях могилы, вне трупов. Стреляные же гильзы вообще не должны были попасть в это захоронение, так как, по утверждению Д. С. Токарева, расстреливали поляков не у готовой могилы, а в подвале тюрьмы.   Вызывает удивление, что Токарев во время допроса без усилий опериро­вал цифрами, датами, фамилиями и фактами, которые практически невоз­можно вспомнить по истечении 60 лет. Даже сам Шелепин в статье “История — суро­вый учитель”, опубликованной в газете “Труд” за 14 марта 1991 г., за давностью лет ошибочно утверждал, что в Катыни было расстреляно “15 тысяч польских военнослужащих”, хотя в записке того же Шелепина от 3 марта 1959 г. было указано, что “в Катынском лесу (Смоленская область) расстреляно 4 421 чело­век” (Катынь. Расстрел. С. 684). Бывший председатель КГБ забыл подробности “Катынского дела”, а вот Токарев “помнил”! Или кто-то ему напом­нил? Кстати, когда во время допроса дело касалось уточнения сведений из документов за его собственной подписью, Токарев демонстрировал удиви­тельную забыв­чивость.   Насколько можно доверять Токареву? Возможно, старый генерал КГБ просто решил в “смутное” время согласиться с “желаемой” наверху версией? Однако судьба поляков, содержавшихся в Осташковском лагере, от этого не стала яснее.   Сомнения вызывают и показания бывшего начальника Управления по делам военнопленных НКВД СССР П. К. Сопруненко. Во время допроса 29 апреля 1991 г. он утверждал, что “лично видел и держал в руках постановление Политбюро ЦК ВКП(б) за подписью Сталина о расстреле более 14 тыс. польских военнопленных” (Катынский синдром. С. 360).   Известно, что право ознакомиться с решением Политбюро ЦК ВКП(б) от    5 марта 1940 г. в НКВД СССР было предоставлено лишь наркому Л. Берии. Трудно поверить, что Берия проигнорировал запрет знакомить “кого бы то ни было” с документами “особой папки” без разрешения ЦК и ознакомил Сопруненко с решением Политбюро. В то время Берия был крайне осторожен, так как за месяц до этого, 4 февраля 1940 г., был расстрелян его предшествен­ник, бывший нарком НКВД Ежов.   Хочется напомнить российским прокурорам и авторам сборника “Катын­ский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях” указание, сформулированное Пленумом РКП(б) от 19.VIII.1924 г. и напечатанное на бланках Политбюро ЦК ВКП(б): “Товарищ, получающий конспиративные документы, не может ни передавать, ни знакомить кого бы то ни было, если на это не было специальной оговорки ЦК...”.   Возникает вопрос: мог ли П. К. Сопруненко держать в руках решение Политбюро или это является его фантазией с целью преувеличить значение собственной личности?   Всё вышесказанное даёт повод усомниться в показаниях “очевидцев” катынского преступления. Известно немало фактов, когда, казалось бы, самые убедительные свидетельства в силу различных причин оказывались недосто­верными. Наиболее характерным примером этого является дело об убийстве президента США Джона Кеннеди в декабре 1963 г.   Американское правосудие, абсолютизируя свидетельства “удобных” для официальной версии очевидцев и отдельные вещественные доказатель­ства, приняло решение о том, что убийство Д.-Ф. Кеннеди — дело рук “одиночки” Л.-Х. Освальда. И только спустя десятилетия новые неопровержимые свиде­тельства, в частности, рассекреченная любительская видеосъёмка момента убийства Кеннеди, а также череда таинственных смертей десятков людей, причастных к расследованию смерти президента, убедили американскую общественность в том, что Кеннеди стал жертвой обширного антигосу­дарственного заговора.   С “Катынским делом” происходит нечто подобное. Ситуация с ним карди­нально изменилась бы, если бы документы, хранящиеся в российских архивах и имеющие отношение к катынской трагедии, были рассекречены.

Примечания

А б а р и н о в В. Катынский лабиринт. М., “Новости”, 1991; http://www.katyn. codis.ru/abarinow.htm.

А б а р и н о в В. “Особая папка” снова закрыта. “Совершенно секретно”, № 4, апрель 2006.

А к у л и ч е в А., П а м я т н ы х А. Катынь: подтвердить или опровергнуть. “Московские новости”, 21 мая 1989 г.

А л е к с е е н к о В. Катынь: круглые даты. “Дуэль”, 18 июля 2000.

Amtliches Material zum Мassenmord von Katyn. Berlin, 1943.

А н д е р с В. Без последней главы. Пер. с польского Т. Уманской. После­словие Н. Лебедевой. “Иностранная литература” № 11, 12, 1990; http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth_pages.xtmpl?Key=191728page=7

А п т е к а р ь П. “Я увидел настоящего палача”. “Газета Ру”. 5 марта 2005.

Архивные данные: Документы из “закрытого пакета № 1”: РГАСПИ, ф.17, оп.166, д.621, лл.130-133, л.134, л.135, лл.136—137, л.138, л.139, л. 140.

Архивные данные: РГВА, ф. 38106, оп. 1, д. 14, л. 44.

Архивные данные: РГВА, ф. 38291, оп. 1, д. 8, л. 99.

Архивные данные. Сообщение ТАСС от 27 апреля 1943 г. ГАРФ, ф. 4459, оп. 27, ч. 1, д. 1907, л. 225.

Архивные данные. ГАРФ, ф. 4459, оп. 27, ч. 1, д. 3340, л. 56.

Архивные данные: ГАРФ, ф. 4459, оп. 27, ч. 1, д. 1907, л. 225.

Б а л л и н А. Ледниковый период в центре Европы. Газета “Россiя”. 10—16 ав­-густа 2006.

Б а р д а х Я., Г л и с о н К. Человек человеку волк. Выживший в Гулаге. Пер. с англ. М.: Текст. Журнал “Дружба народов” 2002.

Б у ш и н В. “Преклоним колена, пани…” “Мы и время”. № 27—28. Июль 1993. Минск.

В о л ж а н и н Р. Некоторые соображения полковника МВД по поводу Катынского дела. Интернет-сайт “Правда о Катыни”, 6 мая 2006.

Военно-исторический журнал, № 6, 11, 12, 1990; № 4, 6, 7, 8, 9, 1991. Серия статей под общей рубрикой “Бабий Яр под Катынью”.

H a j e k F. Dukazy Katynske. Praha. 1946. (Ф р а н т и ш е к Г а е к. “Катынские доказательства”. Прага, 1946. http://katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id= 739&page=0).

“Газета Выборча”/Gazeta Wyborcza (Польша). 12 июля 2006 г. Интервью посла РФ в Польше В.М.Гринина.

Г л и н с к и й В. Катынь, как реперная точка конспирологического сознания. Информационное агентство “Blotter.ru”, 27 апреля 2006.

Г о р б а ч е в М. С. Жизнь и реформа. Кн. 2. М., РИА “Новости”, 1995.

Г р и в е н к о В. 100 тысяч квадратных километров и другая арифметика. “Дипкурьер НГ”, 28 сентября 2000.

Д е к о А. Катынь: Гитлер или Сталин. В книге “Великие загадки XX века”. Москва, “Вече”, 2004.

Документальный фильм “Память и боль Катыни”. ТОО “Лад-фильм”, 1992.

Е ж е в с к и й Л. Катынь. 1940. 2-е изд., сокр. Пер. с польского О. и Э. Штейн. Редактор А. Серебренников. © by TELEX 1983. http://katyn.codis.ru/ezhevsky.htm.

Ж а в о р о н к о в Г. О чем молчал Катынский лес, когда говорил академик Андрей Сахаров. М., Дипак, 2006.

Журнал “Zeszyty Historyczny”, Paris (France), № 45, 1978.

З а в о р о т н о в С. Харьковская “Катынь”. Харьков. “Консум”. 2003.

Е р м о л о в и ч Н. “Катынь — злодеяние высшего руководства партии большевиков”. “Известия”. 16 октября 1992.

И з ю м о в Ю. Катынь не по Геббельсу. Беседа с В. Илюхиным. Досье. № 40, 2005.

Катынская драма: Козельск, Старобельск, Осташков: судьба интернированных польских военнослужащих. М., Политическая литература, 1991.

Катынь. Пленники необъявленной войны. Документы, материалы. Отв. составитель Н. С. Лебедева. М., Демократия, 1999.

Катынь. Март 1940 — сентябрь 2000. Расстрел. Судьбы живых. Эхо Катыни. Документы. Отв. составитель Н. С. Лебедева. М.: Изд-во “Весь мир”, 2001.

К р а л ь В. Преступление против Европы. М.: “Мысль”, 1968.

К р а с н о в с к и й И. “Катынь: если каяться, то перед Богом...”. “Москва”. № 7, 2006.

К е р е с Л. Планомерное истребление. Новая Польша. № 3, 2005.

К о т о в Л. “Трагедия в Козьих Горах”. Политическая информация. № 5. Смоленск, 1990.

К о ч е р о в С. “Должна ли Россия покаяться перед Восточной Европой за то, что победила во Второй мировой войне?”. Независимое аналитическое обозре­ние. 5 мая 2005.

К у л е ш а В. “Газета выборча” (Польша). 3 марта 2006.

К у л е ш а В. “Rzeczpospolita” (Польша). 7—8 августа 2005.

К у н ц е в и ч П. Открытое письмо Президенту России В. Путину. “Трибуна”. 03.03.2006.

К у р ч а б - Р е д л и х К. “Доклад Зори”. “Новая Польша”. № 9, 2000 г.

Л е б е д е в а Н. Выступление в ЦДЛ 29 ноября 2005 г. “Катынь - боль не только Польши, но и России”. http//katyn.ru/index.php?go=Pages&file=print&id=28.

Lista Katynska. GRYF, London, 1989.

Л ы н ё в Р. “Пейзаж после битвы”. “РФ сегодня”. 10, 2005 г.

М а д а й ч и к Ч. Катынь. Сборник “Другая война. 1939—1945”. Сост. В. Г. Бушуев, Москва, Российский государственный гуманитарный университет, 1996, с. 225—236.

М а к а р о в Д. Историческая амнезия. “Аргументы и факты”. 4 мая 2005.

М а н г а з е е в И. Зачем нужен мемориал в Медном? Газета “Вече Твери”. 30 ноября 2006.

М а с т е р о в В. Генпрокуратура думает 13 лет. Беседа с директором ИНП Леоном Кересом. “Московские новости”, 2 июля 2004.

М а ц к е в и ч Ю. Катынь. Пер. с польского Сергея Крыжицкого. Изд-во “Заря”. Лондон, Канада. 1988.

М е л ь т ю х о в М. И. Советско-польские войны. — 2-е издание. М.: Яуза, Эксмо, 2004.

М и к к е Ст. “Спи, храбрый, в Катыни, Харькове и Медном”. Пер. с польского. С. Крымова. Варшава, 2001.

М у х и н Ю. Антироссийская подлость. Москва, Крымский мост-9Д, Форум, 2003.

Объяснительная записка к годовому отчету Вяземлага НКВД СССР за 1941 г. по строительству автомагистрали Москва—Минск. ГАРФ, ф. № 8437, оп. № 1, д. № 45.

О р л о в с к и й С., О с т р о в и ч Р. Эрих Кох перед польским судом. М., изд. МГИМО, 1961.

Ответ Института национальной памяти на письмо Главной военной прокуратуры. 6 марта 2006 г. http//www.Ipn.Gov.pl/a_060306_komu.html.

П а м я т н ы х А. Катынская конференция в Королевском замке. “Новая Польша”. № 7—8, 2005.

Память Биковнi. Документи та матерiали. Киев, Рiдний край, 2000.

“Планомерное истребление”. Беседа с директором Института национальной памяти Леоном Кересом. “Новая Польша”, № 3, 2005.

П е ш к о в с к и й З. “…И увидел ямы смерти”. Харьков—Медное—Катынь. Пер. с польского. С. Родевича. Редакция русского издательства Катажина Флиэгер, Сьрем. 1995.

Письмо начальника управления надзора за исполнением законов о федеральной безопасности генерал-майора юстиции В. К. Кондратова Председателю Правления Международного историко-просветительского, благотворительного и правозащитного общества “Мемориал” Рогинскому А. Б.

Показания гражданина Германии В. Шнейдера: Архив внешней политики РФ. Ф. 07, оп. 30а, п. 20, д. 13, л. 23.

Показания гражданина Польши В. Пыха: Архив внешней политики РФ. Ф. 07, оп. 30а, п. 20, д. 13, лл. 48—80.

П о л т о р а к А. И. Нюрнбергский эпилог. Под ред. А. А. Беркова, В. Д. Ежова. 3-е изд. М.: Юрид. лит., 1983.

Польское агентство печати (ПАП). 21 марта 2006 г. Президент Польши Л. Качиньский о польской внешней политике.

Польское агентство печати (ПАП). 6 июня 2006 г. Л.Качиньский: “Важное значение связей с Россией”.

Польское агентство печати (ПАП). 10 апреля 2006 г. “Завершение Катыни”. Беседа с Витольдом Кулешей.

Р о с я к Я. “Исследования элементов боеприпасов и огнестрельного оружия, найденных во время эксгумации в Харькове и Медном”. Сборник “Катынское преступление. Дорога до правды”. Варшава, 1992, на польском языке.

Сборник воспоминаний “Дорогами памяти”, выпуск 3. Издание ГМК “Катынь”, 2005.

С т р о г и н А. В Польше тоже пытаются переписать историю. “Российские вести”. 16—23 марта 2005.

С т р ы г и н С. Рецензия на главу “Катынь” из книги А. И. Шиверских “Разрушение великой страны. Записки генерала КГБ”. http:/forum/smolensk.ws/viewtopic. php?р=96993.

Т о л а н д Д. Адольф Гитлер. Кн. 2. Пер. с англ. М.: Интердайджест, 1993.

Х ё н е Г. Орден “Мертвая голова”. История СС. Пер. с нем. А. Уткина. Смоленск: Русич, 2002.

Ф а л и н В. М. Без скидок на обстоятельства. М.: 1999.

Ф а л и н В. М. Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски. М.: Изд. Центрполиграф. 2000.

Ф и л и н В., М у р а т о в Д., С о р о к и н. Последняя тайна Кремля. “Комсомольская правда”. 15 октября 1992.

Ш в е д В. Игра в поддавки. “Фельдпочта” №11 (117), 27 марта 2006.

Ш и в е р с к и х А. И. Разрушение великой страны. Записки генерала КГБ. Смоленск, 2005.

Ш у т к е в и ч В. О чем молчит Катынский лес. Беседа с Кристиной Керстен. “Комсомольская правда”. 20 января 1990.

Ш у т к е в и ч В. По следам статьи “Молчит Катынский лес”. “Комсомольская правда”. 19 апреля 1990.

Я ж б о р о в с к а я И. С. Я б л о к о в А. Ю. П а р с а д а н о в а В. С. Катынский синдром в советско-польских отношениях. М., РОССПЭН, 2001.

 Наш современник