13.11.07 я выступил с публичной беседой перед активистами новой — по сути, только начинающей формироваться — федеральной молодёжной организации «СЕТЬ». Формат публичной беседы у меня устоялся давно: полчаса–час импровизирую о том, что в данный момент более всего волнует меня самого, но кажется мне интересным и для собравшихся; затем час–два отвечаю на вопросы (пока не кончатся эти вопросы или время аренды зала). В данном случае в основном рассказывал, почему русская цивилизация (а то, что Россия представляет собою именно самостоятельную цивилизацию, сомневает разве что наифанатичнейших либералов) лучше европейской и в чём проявляется эта разница. Тема так заинтересовала руководство организации, что мне предложили побеседовать на эту же тему с региональными активами. 2013.12.02 состоялась беседа во Владивостоке. Надеюсь, в наступившем году смогу ещё несколько раз съездить куда-нибудь. А может быть, темой заинтересуется не только «СЕТЬ» — и география выступлений ещё расширится.

Понятно, импровизация в режиме потока ассоциаций нанизывает на красную нить множество подробностей, связанных с какими-то текущими событиями или с дальнейшим развитием ранее высказанных мыслей. Поэтому даже беседы на одну и ту же основную тему заметно различаются. Нижеприведённый текст, включающий основные тезисы сюжета, заявленного в заголовке, тоже написан по потоку ассоциаций, со множеством обширных отступлений. Несомненно, при каждом возвращении к этой теме рассказ будет выглядеть иначе.

Мои рассуждения о преимуществах русской цивилизации перед европейской в значительной мере основаны на идее, прочитанной в «Мифах о России» Владимира Ростиславовича Мединского (кстати, на мой взгляд, первого за многие годы министра культуры Российской Федерации, заслужившего эту работу). Он отметил, что плотность населения в России всегда (даже когда она не доходила и до Волги, а вся вытянулась вдоль Янтарного пути — из варяг в греки) была в разы меньше, чем в любой из европейских стран к западу от неё. Соответственно ценность каждой человеческой жизни у нас была многократно выше.

Это проявляется, в частности, в нашем отношении ко многим значимым фигурам отечественной и мировой истории. Известнейший пример — Иван IV Васильевич Рюриков, получивший вслед за своим дедом Иваном III Васильевичем прозвище «Грозный» (дед в конечном счёте вошёл в историю как Иван Великий). Я о нём и его эпохе писал в статье «Иосиф Ричардович. О сваливании вины на предшественника». По нашим понятиям, он свирепейший тиран. Вплоть до того, что — единственный среди общерусских правителей! — не попал на установленный в Великом Новгороде памятник Тысячелетия России работы скульптора Михаила Осиповича Микешина (при участии скульптора Ивана Николаевича Шрёдера и архитектора Виктора Эдуарда Александровича Гартмана).

Кстати, тысячелетие России на этом памятнике отсчитывается от момента восшествия Рюрика на великокняжеский престол на княжение в Новгороде. Для правителей, бывших в родстве с Рюриком (хотя бы по женской линии, как Романовы), естественная точка отсчёта. На самом деле единое государство вдоль Янтарного пути возникло на пару веков раньше.

Что интересно — возникло, прежде всего, благодаря усилиям греческих купцов. Тогда по всей Европе установился феодализм. На каждом удобном месте сидел крутой пахан и драл три шкуры со всех, до кого мог дотянуться. С местных брал чуть поменьше, чтобы они с голоду не померли и ему было кого грабить в следующий раз. Зато с проезжими беспредельничал по полной программе. Ему-то они второй раз, скорее всего, не попадутся. По сходной причине качество блюд в вокзальных ресторанах обычно хуже, чем в стационарных: понравился пассажиру корм или его потом всю дорогу тошнит — всё равно он, скорее всего, вторично в этот ресторан не попадёт. Хитрым грекам надоело отстёгивать каждому жлобу с бандой. Вот они и решили выкормить одного крутого так, чтобы башлять только ему, а он за это гасил всех беспредельщиков на маршруте. Выбрали киевского пахана потому, что через Киев проходила северная ветка Шёлкового пути, так что в этом месте скапливались деньги ещё и оттуда, и для выращивания достаточно серьёзной банды грекам надо было платить меньше. Вот и получилось единое большое государство в то время, когда в остальной Европе грызлись все со всеми. Эта история кратко описана в моей статье «Русь из варяг в греки». Она доступна в главе «Национальные вопросы» раздела «Политика» моего сайта.

Как бы то ни было, Иван Грозный считается кровавым беспредельщиком. В самом деле, собственноручно составил список для поминовения в церкви — три с половиной тысячи знатных деятелей, казнённых согласно его распоряжениям. Вдобавок с каждым из них погибали несколько родственников и подельников, так что всего на том, что Иван Васильевич использовал в качестве совести, примерно пятнадцать тысяч душ. Чудовищно много!

Только в одно время с Иваном IV было немало других правителей. Например, Шарль IX Анрич Валуа прославился, помимо прочего, организованной им Варфоломеевской ночью. За одну эту ночь — накануне дня святого Варфоломея — во Франции убито с его подачи тридцать тысяч протестантов (там их называли гугенотами — по французскому произношению немецкого Eidgenosse — собрат, союзник; во Францию эта вариация христианства пришла из Швейцарии). Вдвое больше, чем за всю деятельность Ивана Грозного. Причём среди протестантов было немало высшей знати, не желающей делиться доходами с далёким папой римским, так что и по части уничтожения особо заметных соотечественников Шарль изрядно превзошёл Ивана. И никто его не считает кровавым тираном. По европейским меркам обычный правитель, всерьёз заботящийся о единстве своей страны. Ничего особенного.

Совпала с правлением Ивана Грозного и значительная часть правления английской династии Тъюдор. Основатель династии — Хенри VII Эдмундович — личность особо выдающаяся. Его портрет выразительно нарисовал Уильям Джонович Шэйкспир в пьесе «Ричард III». Правда, там этим портретом наделён заглавный Ричард III Ричардович Йорк. Не удивительно: Ричарда сверг именно Хенри, и почти всё творчество Шэйкспира проходило при Тъюдорах, так что ему приходилось их рекламировать. Но практически все гнусности, приписанные в пьесе Ричарду, списаны с Хенри. Особо отмечу один его трюк. В войне Алой и Белой Роз (Хенри Тъюдор в родстве и с Йорками, и с Ланкастерами, поэтому его поддержали многие ради прекращения этой гражданской войны) все короли исчисляли своё правление с момента свержения предшественника. Хенри начал отсчёт с момента, когда поднял мятеж. Таким образом все, кто поддержал законную власть, оказались объявлены изменниками со всеми вытекающими последствиями, включая казнь и конфискацию имущества.

Замечу: король — именно Хенри, а не Генри. Наша современная письменная традиция сложилась в основном в XVII–XVIII веках при активном участии уроженцев юга Руси, а в южнорусских диалектах звук «Г» представляет собою звонкую версию не звука «К», как в центре и на севере, а звука «Х». Поэтому мы обычно передаём начальное «Х» в европейских словах буквой «Г»: пишем «Гельвеций» и «Гитлер», хотя сами носители этих фамилий вполне отчётливо произносили их как «Хельвеций» и «Хитлер»)

Сын этого замечательного короля — Хенри VIII Хенрич — более всего известен своими шестью жёнами. Двух из них он казнил, ещё с двумя развёлся. Церковь отказалась утверждать его развод с первой женой. Тогда он провозгласил себя главой католиков Англии. По сей день британские короли по совместительству руководят местной церковью. Заодно он воспользовался удобным поводом и разграбил монастыри.

Кстати, по христианским канонам допускалось не более трёх браков. Иван IV столкнулся со сходной проблемой: церковь отказалась утверждать его четвёртую женитьбу. Он получил специальное соборное разрешение, поклявшись, что за две недели между свадьбой и скоропостижной смертью третьей жены ни разу не взошёл к ней на ложе вследствие её болезни. Правда, историки насчитывают ещё трёх его жён, но сведения о них довольно противоречивы. Во всяком случае, ни одну жену он не убил: надоевших отправлял в монастыри, а обе умершие при его жизни если и умерли не своей смертью, то несомненно от отравления его династическими конкурентами.

Но известнейшее деяние Хенри VIII — далеко не опаснейшее. Куда больше последствий имел принятый при нём закон о бродяжничестве, творчески развивающий уже тогда весьма давнюю традицию британских законов о бедных.

Первый — указ о работниках от 1349.06.18 Эдуарда III Эдуардовича Плантагенета — предписал обязательность труда всех трудоспособных (кто там нынче возмущается советским преследованием тунеядцев?) и сохранение уровня заработной платы, бывшего до эпидемии чумы 1348–50?го годов. Чума унесла примерно 0.3–0.4 населения страны, причём бедных затронула куда больше, чем богатых (бедным несравненно сложнее изолироваться от контактов с потенциальными носителями заразы). Предприниматели столкнулись с нехваткой рабочей силы и естественным ростом желаемой заработной платы: когда спрос превышает предложение, цена превышает стоимость. Закон помог сохранить прежнее — выгодное богатым — распределение уровней благосостояния.

Вышеупомянутый Хенри VII столкнулся с другой проблемой — избытком рабочей силы. При нём — в 1495?м — парламент распорядился «хватать всех таких бродяг, бездельников и подозрительных и заковывать в колодки [то есть жёстко фиксировать руки и ноги, так что человек находился в неестественной позе без возможности двинуться. — прим. авт.] и держать их так три дня и три ночи на хлебе и воде; и по истечении этих трёх дней и трёх ночей выпускать их на волю, приказывая, чтобы те больше не появлялись в городе». Понятно, проблему это не решило: люди просто брели в другое место в надежде найти работу там. Поэтому Хенри VIII в 1530?м усилил воздействие: человек без определённого места жительства и определённого занятия, не являющий признаков нетрудоспособности, подлежал порке. Больным, инвалидам и старикам, впрочем, с 1531?го разрешалось просить подаяние. А регулярные порки могут довольно скоро сделать больным и даже инвалидом.

Конечно, телесные наказания усилили конкуренцию за рабочие места, и цена рабочей силы в Англии заметно упала. Но рабочих мест от этого почти не прибавилось (привет нашим либералам, уверяющим, что безработицу порождает слишком высокая зарплата). Поэтому детям Хенри VIII пришлось продолжить поиск путей сокращения бродяжничества.

При Эдуарде VI — главном герое романа «Принц и нищий» Сэмюэла Лэнгхорна Джон-Маршалловича Клеменса aka Марк Твен — в 1547?м принят новый закон. Бродяга, просящий милостыню, на два года попадал на каторгу и получал клеймо в виде буквы V, дабы можно было его опознать при повторной поимке: в этом случае его казнили. Оценить долгосрочные результаты закона король не успел: 1553.07.06, в 16 лет, он умер от туберкулёза.

Мария I в судьбы бедняков почти не вмешивалась, зато попыталась восстановить в стране католическое вероисповедание с подчинением Риму. Многие церковные и светские деятели, уже почувствовавшие вкус денег, ранее шедших в папскую казну, воспротивились. С февраля 1555?го их стали казнить (в основном — сжигать на кострах). До смерти королевы 1558.11.17 — за три с лишним года — около трёхсот человек. Результат довольно скромный по европейским меркам — вероятно, именно вследствие такого контраста с нормой Мария получила прозвище «кровавая» (в её честь назван известный слоистый коктейль — водка и томатный сок), как ехидные школьники называют толстяка щепкой.

Зато Элизабет I распространила на всех бродяг меры, принятые её братом к попрошайкам: любому пойманному за бродяжничество протыкали ухо. Назойливых же попрошаек, как и упорствующих (то есть пойманных повторно), вешали. По приближённым (бедняков тогда толком не считали) оценкам историков, всего за бродяжничество казнено не менее 80 тысяч человек — примерно 1/50 максимального за этот период населения страны — за время, сопоставимое со временем существования советской власти, когда общее число казнённых по политическим мотивам или умерших в заключении после осуждения по тем же мотивам — примерно полтора миллиона — составило несколько менее 1/100 населения СССР на 1937?й год (а если считать умерших по причинам, которые можно хоть как-то связать со ссылкой или высылкой — около двух миллионов).

Были у Элизабет и другие рекорды.

Она — единственная из всех монархов — официально вкладывала деньги в пиратские экспедиции (и получала от них громадную прибыль). Правда, флот, выросший на этих экспедициях, успешно уничтожил ни много ни мало восемь (!) Непобедимых Армад — морских экспедиций, подготовленных Испанией для поддержки католической Ирландии и захвата Англии. В историю вошёл разгром первой Армады, ибо не только в Испании, но и во всей тогдашней Европе в момент её отправки все были уверены в неизбежности её победы над Англией. Восемь провалов подряд окончательно убедили даже самих испанцев: ресурсы их империи, существенно сокращённые этими неудачами, придётся направить не на захват нового, а на удержание уже приобретённого (что позволило империи ещё пару веков продержаться почти в прежних границах).

Она — первая, кто официально казнил монарха, пусть и низложенного его же подданными. Мэри Джэймсовна Стъюарт правила Шотландией формально с младенчества: она родилась 1642.12.08, а её отец Джэймс V Джэймсович умер уже 1642.12.14. Реальную власть она получила 1561.08.19, успев до того побывать замужем (с 1558.04.24 по 1560.12.05) за королём Франции (с 1559.07.10) Франсуа II Анричем Валуа (1544.01.19–1560.12.05). Но уже в 1567?м очередной заговор против неё перешёл в открытую форму (чему способствовали слухи о том, что она сама организовала убийство второго мужа, чтобы выйти замуж за третьего), и 1567.06.15 верные ей войска разбежались, а 1567.07.24 она отреклась от престола в пользу своего сына от второго брака Джэймса VI Хенрича Стъюарта. 1568.05.02 она попыталась вернуть себе власть, но после разгрома 1568.05.13 её небольшой армии бежала в Англию, к тёте: Мэри была правнучкой, а Элизабет внучкой Хенри VII Эдмундовича Тъюдора. Но там она попала почти под арест в Шэффилдском замке: по католическим понятиям Элизабет считалась незаконнорождённой, и у Мэри было больше прав на престол (да и короли Франции — а она побывала королевой и там! — претендовали на этот престол, ибо Уильям I Робертович Нормандский до завоевания Англии — 1066.10.14 при Хастингсе он разгромил войска Харолда II Годвиновича Уэссекского — был вассалом французского короля). Многочисленные заговорщики против Элизабет обрели символ для возведения на трон (а опыт правления Мэри в Шотландии давал им основания надеяться, что они смогут держать её под контролем, угрожая новым свержением). Очередная группа заговорщиков вступила с Мэри в переписку, это обнаружили (а по мнению многих, организовали сам заговор) сотрудники английской контрразведки, Мэри отдали под суд и 1587.02.08 казнили. До того коронованных особ убивали только тайно, так что Элизабет создала опасный прецедент: корона уже не спасала от плахи.

Элизабет вошла в историю под прозвищем Девственницы (в её честь названа британская колония Виргиния в Новом Свете, ставшая 1776.07.04 одним из 13 Соединённых Государств Америки). Естественно, никто не проверял её на гинекологическом кресле. Но в официальных браках она не состояла; многие предполагаемые любовники не подтверждали эти предположения ни словом, ни заметным действием; в беременности её не замечали. В результате после её смерти 1603.03.24 династия Тъюдор прервалась, и вышеупомянутый король Шотландии Джэймс VI Хенрич Стъюарт стал по совместительству королём Англии Джэймсом I (по этому поводу есть шуточная загадка: «Сколько королей короновались в Вестминстерском аббатстве? Один: Джэймс I. Королями официально становятся только после коронации, и только он был королём ещё до неё»). Кстати, его сын Чарлз I пал жертвой прецедента, созданного Элизабет: свергнутый своим парламентом в гражданской войне, он казнён 1649.01.30.

Но по общему числу человеческих жертв все заговоры, разгромленные Элизабет, и даже сражения с испанскими Армадами, похоже, не достигают результата доработанного ею закона о бродяжничестве.

Правда, при той же Элизабет приняты (в 1597?м и 1601?м) законы, систематизирующие помощь нетрудоспособным (за счёт местных жителей, конечно: не хватало ещё тратить на них казённые средства). Да и упорствующим бродягой человека признавали после того, как ему трижды предлагали нормальную работу со среднерыночной оплатой, а он от неё отказывался. Но судя по изобилию казнённых, тогдашняя среднерыночная оплата значила голодную смерть — не менее верную, чем в петле, зато более медленную и мучительную. Когда желающих работать существенно больше, чем возможностей работы, рынок понижает оплату до уровня, не гарантирующего не только воспроизводство рабочей силы, но даже выживание.

Куда же девались эти рабочие места?

Ещё в разгар Войны Алой и Белой Роз в Нидерландах (тогда принадлежавших Испании, поскольку в ней правили представители той же династии Хабсбург, что и в Священной Римской империи германской нации) начало бурно развиваться мануфактурное ткачество. Возрос спрос на английскую шерсть. Стало выгодно превращать пахотные земли в пастбища для овец. Но эта возможность была ограничена: большинство сельскохозяйственных угодий было в долгосрочной аренде — зачастую уже по нескольку веков. Зато по окончании войны — уже при Хенри VII — положение стабилизировалось настолько, что строить мануфактуры начали в самой Англии, не опасаясь их разрушения. Шерсть стала столь востребована, что все законы и обычаи, ограничивающие превращение пахоты в пастбища, оказались забыты или обойдены. Простейшим приёмом оказалось огораживание земель, принадлежащих лордам, но пребывающим в общем пользовании крестьян — например, дорог от деревень к полям. Да и сами поля лорд мог обнести забором: пахать я, конечно, не запрещаю — но забор мой, и его не трогайте. Уже к 1500?му году было огорожено не менее 4/10 сельскохозяйственных земель Англии. Поэтому вся эпоха разорения крестьян названа «огораживанием». Хотя были и другие способы выжить крестьян с земли — например, подъём арендной платы при малейшей возможности (скажем, при перезаключении договора с наследниками прежнего арендатора после его смерти). Новопостроенные мануфактуры требовали рабочих рук — но в несравненно меньшем числе, чем прежние щедрые поля доброй старой Англии. Отсюда и громадная безработица.

Правда, некоторые историки полагают главной причиной безработицы не огораживание, а сам рост населения страны — за XVI век с 2.5 до 4 миллионов. Рынок труда оказался переполнен. Более того, время от времени поля становились выгоднее пастбищ: растущее население нуждалось в пропитании хотя бы хлебом. Но на мой взгляд, тогдашнее изобилие земель, пригодных для обработки, могло поглотить практически всю массу новых трудящихся: почти все они родились в деревнях или малых городах и с детства были привычны к сельской работе. Так что избыток народу сам по себе вряд ли вызвал бы такие последствия. Мы привыкли представлять картину аграрного перенаселения по Центральной России в эпоху от отмены крепостного права в 1861?м до коллективизации в 1929–33?м: тогда средний надел на одного крестьянина обеспечивал разве что выживание впроголодь. Но значительная часть тогдашних проблем связана с тем, что размер надела не позволял применить уже имеющуюся эффективную высокопроизводительную сельскохозяйственную технику. Поэтому, собственно, и понадобилась коллективизация. Английский же климат заметно благоприятнее для сельского хозяйства, и там даже простейшие технологии обеспечивали куда лучший, чем в центре России, урожай. Поэтому тогдашняя Англия вполне могла прокормить всё своё население, если бы ему дали возможность хозяйничать на её земле. Вообще переполнить рынок труда можно, только если непомерная часть средств, зарабатываемых теми, кто уже трудится, сверх того, что необходимо для их собственного существования и размножения, уводится на сторону вместо создания новых рабочих мест.

Тем не менее сама мысль об избытке населения, выраженная этими историками, на мой взгляд, очень типична не только для Англии, но и для всей европейской культуры. Там действительно практически всегда больше людей, чем задач, которые им ставят со стороны. А самодеятельность, самостоятельный поиск сферы деятельности постоянно натыкается на внешние ограничения. Так, цеховая система в средневековой Европе допускала к любой серьёзной работе только после многих лет обучения — то есть фактически вспомогательной работы на мастера за ничтожную оплату — и сдачи экзамена, когда chef d’oevre — главное дело — придирчиво оценивали те, кто видел в новичке прежде всего конкурента себе. А уйти куда глаза глядят, как на Руси, невозможно: каждый клочок земли принадлежит какому-либо желающему чужими руками выжать из неё свой доход. Да и в наши дни усиленно рекламируемой свободы предпринимательства достаточно взглянуть на свод регламентов каждого рода занятий, чтобы понять: хвалёный малый бизнес выживает пока и постольку, пока и поскольку не мешает сильным мира сего получать прибыль (более того, малый бизнес опирается прежде всего на самоэксплуатацию, то есть на готовность мелкого предпринимателя работать куда больше, чем наёмный работник того же профиля, в надежде получить хоть немного большее, чем зарплата).

Зато в нашем отечестве людей всегда существенно меньше, чем нужно для решения стоящих перед нами очевидных задач. Начиная с задачи обороны: страна, лишённая естественных препятствий на протяжённых границах с очевидно враждебными соседями, вынуждена тратить на самозащиту несравненно больше сил, чем эти соседи — на нападения.

Даже вышеупомянутое аграрное перенаселение было весьма условным. В восточной части Российской империи к тому времени хватало земель, пригодных для эффективной обработки. Переселение туда тормозилось, по сути, искусственно: сперва крепостным правом, потом сохранением круговой поруки общины за налоговые недоимки каждого её члена, наконец (когда Пётр Аркадьевич Столыпин сломал общину — что поставило под угрозу физическое выживание каждого крестьянина — и попытался организовать массовое движение крестьян на восток) катастрофической нераспорядительностью чиновничества, к тому времени накопившего уверенность в своей незаменимости и соответственно утратившего желание работать в полную силу.

Кстати, тот же упадок управленческой машины проявился и во многих иных отношениях, совокупно породивших упадок империи, известный нам в основном по поражению от Японии в условиях, гарантировавших победу при элементарно грамотных действиях командования и политического руководства, да неспособности отечественной промышленности приспособиться к требованиям Первой Мировой. Идея смены высшего руководителя страны в разгар тяжелейших боевых действий, породившая государственный переворот в марте (по юлианскому календарю — феврале) 1917?го, тоже вряд ли могла бы появиться при нормальной работе — и нормальном самоощущении — управленцев.

В советское время с аграрным перенаселением покончили технократически — создали для десятков миллионов крестьян рабочие места в промышленности. Легендарная индустриализация сопровождалась столь же легендарной коллективизацией: мельчайшие крестьянские наделы — порою немногим шире межевых канавок между ними — объединили в площадки достаточно большие, чтобы на них могла работать большая и высокопроизводительная техника (пусть даже сперва на привычной конной тяге). Саму эту технику разместили на машинно-тракторных станциях (МТС), достаточно крупных, чтобы платы за обработку окрестных земель хватало на содержание полноценных ремонтных служб и закупку нового оборудования. После некоторого начального периода выработки оптимальных способов взаимодействия работников коллективизированных деревень между собою и с внешними партнёрами (увы, этот период ознаменовался немалыми сбоями и даже большим голодом — для его изучения отсылаю к книге Елены Анатольевны Прудниковой и Ивана Ивановича Чигирина «Мифология голодомора») производительность труда на селе выросла в разы. Крестьяне впервые за добрый век смогли поесть досыта и снабдить продовольствием непрерывно растущий город. Да и город рос как раз благодаря тому, что потребность села в рабочей силе сократилась в разы.

К сожалению, при Никите Сергеевиче Хрущёве МТС уничтожили, а всё их имущество принудительно продали коллективным — принадлежащим всем, кто в них работает — и советским — государственным — хозяйствам. Значительная часть этих колхозов и совхозов не располагала доходами, достаточными для самостоятельного содержания всего нужного для обработки их земель: ведь одна МТС обслуживала, как правило, добрый десяток близлежащих сельхозпредприятий, то есть могла использовать меньше машин в расчёте на единицу обрабатываемой площади. Впрочем, история многочисленных попыток Хрущёва развалить всё — в том числе и сельское — хозяйство страны заслуживает отдельного обсуждения.

То, что коллективизация продиктована прежде всего технической — а не политической! — необходимостью, видно из опыта Соединённых Государств Америки. В них долгое время основой продовольственного производства были семейные фермы. Их площади были куда больше наделов крестьян в центре России, поскольку континент осваивали сравнительно немногочисленные поначалу переселенцы. По закону, принятому 1862.05.20 и вступившему в силу 1863.01.01, каждый гражданин СГА, не воевавший за Юг против Севера, мог получить 160 акров (65 гектаров) за регистрационный сбор в $10, и через 5 лет работы на этой земле она становилась его собственностью. Но к середине 1920?х появились тракторы и комбайны, слишком дорогие для покупки за доход с такого участка и слишком производительные, чтобы им ограничиваться. Задачу приспособления производственных отношений к новым производительным силам решила начавшаяся 1929.10.24 Первая Великая депрессия. В начальный её период резко подешевела сельскохозяйственная продукция, ибо средний гражданин не мог себе позволить прежнее питание — доходы-то упали! Фермеры не могли возвращать кредиты, взятые в расчёте на прежний заработок, и платить налоги. Поскольку собственники в одночасье стали неэффективными, их собственность пошла на аукционы и перешла в руки тех, кто мог себе позволить такие затраты. А былые фермеры в лучшем случае стали батраками и сезонниками у новых владельцев: для работы с повышенным напряжением и пониженным заработком их эффективности хватало. Правда, новым хозяевам требовалось куда меньше рабочих рук, чем трудилось на той же земле прежде: затевалось-то всё ради внедрения новой высокопроизводительной техники. А новые промышленные предприятия СГА — в отличие от СССР — не создавали: в условиях депрессии даже старые останавливались. Вот и пошли десятки миллионов фермеров по миру — сбивать цену рабочей силы (что весьма выразительно описал Джон Эрнст Джон-Эрнстович Стейнбек в «Гроздьях гнева», вышедших в 1939?м; правда, Нобелевскую премию по литературе в 1962?м он получил за другие труды, но премия Пулитцера в 1940?м получена именно за этот почти документальный роман) да искать благотворительную похлёбку. Демографический спад (то есть разница между фактическим населением и оценкой, исчисленной по предыдущим и последующим темпам роста) за 1930?е годы в СГА составляет 5–10 миллионов человек — правда, современные исследователи нашли этому множество объяснений, не связанных со страшными словами «смерть от голода и/или его последствий».

Индустриализация СССР, конечно, ни в коей мере не вызвана благотворительным желанием куда-то пристроить крестьян, высвобожденных техническим прогрессом на селе. Она тоже порождена жёсткой необходимостью. На 1?й всесоюзной конференции работников социалистической промышленности Иосиф Виссарионович Джугашвили 1931.02.04 сказал: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в 10 лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Он ошибся в оценке дистанции менее чем на пять месяцев: Великая Отечественная война началась 1941.06.22. И в этой войне мы завалили противника — вопреки расхожему мнению — не телами своих воинов, а снарядами из боевой техники, выпущенной новыми заводами.

Саму басню «телами завалили» сочинили опять же носители европейской культуры. Ещё в Первой Мировой войне они без тени сомнения гнали солдат толпами на пулемёты. Легенды о финских (в Зимнюю войну) и немецких (в Великую Отечественную) пулемётчиках, сходящих с ума от необходимости стрелять во всё новых и новых солдат, карабкающихся через гору своих мёртвых соратников — отголосок сражений как раз Первой Мировой: средства обороны на несколько лет стали куда сильнее средств нападения, и генералы искали способы сокращения этого разрыва любой ценой (как я не раз писал, любую цену всегда платят из чужого кармана). Зато на русском фронте позиционный тупик почти не ощущался, и довольно скоро выработались способы успешного прорыва. Немецкие штурмовые отряды, во второй половине войны прогрызавшие французские траншеи с минимальными своими потерями, возникли с учётом опыта русских пластунов. Да и прорыв австрийского фронта 1916.06.03 под командованием генерала от кавалерии Алексея Алексеевича Брусилова, хотя и остановился уже 1916.08.13 в 80–120 километрах западнее (тогдашний транспорт не позволял быстро организовать полноценное снабжение столь глубоко продвинутых войск), вошёл в историю как образец успешного наступления при почти равных силах (в полосе русского Юго-Западного фронта поначалу было примерно 512 тысяч российских военнослужащих против примерно 420 тысяч германских и австрийских) на глубоко эшелонированную и хорошо укреплённую оборону. Кстати, статистика потерь в этом прорыве доказала эффективность отечественной технологии боевых действий: Россия потеряла примерно 500 тысяч человек (из них 62 тысячи убиты или умерли от ран, 40 тысяч пропали без вести, остальные ранены), а её противники примерно полтора миллиона (в том числе убиты или умерли от ран 300 тысяч, пленены 500 тысяч).

Кстати замечу: суворовское правило «воюют не числом, а умением» относится к индивидуальной подготовке военнослужащего — легендарная «Наука побеждать» описывает методы тренировки и организации быта рядового состава. Полководческое же умение состоит, прежде всего, в организации числа — выборе ключевого направления боевых действий и сосредоточении на нём сил, существенно превосходящих противника. В частности, Брусилов, не располагая достаточными сведениями для выбора единственного направления (и опасаясь закрытия прорыва фланговыми ударами противника), организовал сразу 13 точек наступления, а потом маневрировал силами, продвигаясь там, где сопротивление ослабевало. Хотя многие оппоненты считают эту тактику проявлением слабости: мол, не решился бить в одну точку. Впрочем, эти оппоненты не могут похвастаться сравнимыми собственными успехами.

Хорошо помню свою тяжкую ошибку. В первую книгу Владимира Богдановича Резуна, всклепавшего на себя псевдоним «Виктор Суворов», я поверил сразу и безоговорочно. Она сыграла важную роль в становлении моего затяжного антисоветизма. Правда, уже во второй его книге я увидел противоречия не только с первой книгой (что неизбежно при развитии исследований), но и внутри текста (что доказывает ошибочность какой-то части рассуждений). А при чтении третьей книги твёрдо понял: автор не заблуждается, а вполне сознательно лжёт. Увы, способ лжи я, к стыду своему, так и не понял. Только книга Алексея Валерьевича Исаева «Антисуворов» объяснила мне: Резун систематически применяет на стратегическом уровне тактические правила. Например, он говорит: для успешного наступления нужно трёхкратное превосходство в силе — у Германии такого превосходства над СССР не было — значит, Германия не собиралась нападать на СССР. Правда, у СССР тоже не было трёхкратного превосходства над Германией — но об этом Резун молчит, живописуя только танки и самолёты: по их числу мы действительно превосходили немцев. Но главное — трёхкратное превосходство нужно только на тактическом уровне, в уже завязавшемся бою. Стратег же может обеспечить в выбранном месте хоть трёхкратное, хоть десятикратное превосходство. Рассмотрим численный пример. У Вас десять дивизий, у меня восемь. Я оставляю против каждой Вашей дивизии половину своей: у Вас нигде нет трёхкратного превосходства, и наступать Вы не рискнёте. Высвобожденные три дивизии я собираю против одной Вашей, добавляя к уже имеющейся там половине дивизии. При трёхсполовинойкратном перевесе я стираю эту Вашу дивизию с линии фронта. Затем беспрепятственно гуляю по Вашим незащищённым тылам, отрезая остальные Ваши дивизии от снабжения и тем самым лишая их боеспособности, так что с каждой из них без труда справится оставленная мною половина дивизии.

Правда, Александр Васильевич Суворов чаще всего не располагал численным перевесом даже в ходе уже завязавшегося боя. Например, в одном из знаменитейших своих сражений — в районе реки Рымник — под его командованием было около 7 тысяч российских военнослужащих и 18 тысяч австрийских, а в каждом из четырёх турецких укреплённых лагерей было не менее 20 тысяч бойцов, причём три группы находились так близко друг к другу, что представляли, по сути, единую силу. Но тут уж сказалось преимущество индивидуальной выучки. А ещё больше — превосходство организации: когда конница ворвалась в главный лагерь через недостроенное укрепление, турки впали в панику, а русские войска при сходных обстоятельствах не раз сплачивались и били прорвавшегося противника, пока он не успевал накопить силы. Так что правило трёхкратного перевеса работает только при прочих равных условиях.

Объясняется это правило довольно просто. Один из пионеров автостроения и аэродинамики Фредерик Уильям Хенри-Джонович Ланчестер ещё в1916?м вывел два уравнения, позволяющих оценить соотношение скоростей боевых потерь. Если каждый из участников боевого столкновения может дотянуться только до ближайших к нему противников или если каждая из противостоящих сторон ведёт неприцельный огонь по занятым другой стороной площадям, то это соотношение обратно пропорционально соотношению численностей сторон, а если благодаря достаточно дальнобойному оружию каждый может в принципе поразить каждого участника с другой стороны и старается стрелять прицельно по ещё не поражённым целям, то соотношение скоростей потерь обратно пропорционально соотношению квадратов численностей. Меньшая сторона теряет силы быстрее, соотношение меняется не в её пользу — и скорость её потерь растёт. Проинтегрировав уравнение, получим: если в начальный момент боя соотношение сил было 3 к 1, то к моменту полного уничтожения слабейшей стороны сильнейшая при столкновении на холодном оружии потеряет менее 1/10 своей численности, а на огнестрельном — менее 1/20. По военным меркам такие потери приемлемы, ибо практически не нарушают организационную структуру войск — значит, не ослабляют боеспособность.

Отсюда, между прочим, видно, почему Ханнибал Хамилькарович Барка победил при Каннах. Окружённые римляне сбились тесной толпой. Лишь ничтожно малая их часть — на краю толпы — билась с карфагенянами. А те располагали более длинными копьями, чем римские, и на каждого римлянина, реально вовлечённого в бой, приходилось по 3–4 противника из разных рядов карфагенского строя. Поэтому в каждый данный момент карфагеняне обладали преимуществом, достаточным для почти безнаказанного истребления противника, и не давали римлянам перестроиться для ввода в действие основной массы сил. Сейчас механизм уничтожения окружённых иной: они оказываются отрезаны от всех видов снабжения и быстро утрачивают боеспособность (да ещё и немалая часть тыловых служб, вовсе не приспособленных к прямому соприкосновению с противником, оказывается под ударом и быстро разрушается). Но общий принцип тот же: окружённый может противопоставить окружившему лишь малую долю своих сил, а потому проигрывает в уравнении Ланчестера.

Уравнения Ланчестера объясняют также, почему при равном (и достаточно дальнобойном) вооружении побеждают лучше обученные и/или управляемые войска: они умеют концентрировать огонь, быстро выбивая одну цель за другой, тогда как огонь слабо организованного противника распылён, и вероятность поражения от этого огня меньше.

Например, судьбу сражения при Цусиме решил манёвр адмирала Накагоро (с 13 лет — Хэйхатиро) Кичидзэмоновича Того: его корабли, хорошо обученные совместным манёврам, пересекли курс эскадры Зиновия Петровича Рожественского, способной двигаться только кильватерным строем, ибо на протяжении всего громадного пути через три океана кораблям подвозили только запас угля на кратчайший маршрут экономическим ходом и они не могли обучаться совместному маневрированию на боевых скоростях. Головной корабль русского строя оказывался под сосредоточенным огнём всех 6 японских броненосцев и 6 броненосных крейсеров и быстро выходил из строя. Русские же корабли, лишённые единого командования (ибо тогда радио находилось ещё в зачаточном состоянии, а флажные сигналы на корабле, пребывающем под мощным огнём, не поднять), распыляли свой огонь по всему строю противника, и вероятность поражения каждого японского корабля была довольно мала. Были и многие иные факторы, определившие соотношение потерь в том бою. Например, русские снаряды были оптимизированы под глубокое проникновение в особо уязвимые и потому бронированные части вражеского корабля на дистанции в пару миль, а японцы стреляли с большей дистанции фугасами, чьё действие по небронированной большей части борта почти не зависело от расстояния. Но без охвата японцами головы русского строя результат был бы далеко не столь печальным: все японские корабли остались в строю, а из 14 русских кораблей главной линии — 8 эскадренных броненосцев, 3 броненосца береговой обороны, 3 броненосных крейсера — погибли (или затоплены экипажами ввиду невозможности сопротивления) 6 эскадренных броненосцев, 1 броненосец береговой обороны, 3 броненосных крейсера, а остальные сдались в плен.

Последнее было для русского флота неслыханно: до того за всю его историю в плен попали всего 2–3 корабля. Это, впрочем, неудивительно: нашим противником на море чаще всего была Турция, чей флот отродясь не отличался высокой организованностью (ведь турки вышли к Средиземному морю в период сравнительного упадка всех прочих его соседей, а потому очень долго пользовались неоспоримо громадным численным перевесом). Это выявилось ещё в битве близ порта Навпакт, то есть Кораблестроительный (в средние века — Лепанто) 1571.10.07: турецкий флот был практически равен флоту объединённой Европы, но погиб почти полностью, тогда как Священная лига потеряла чуть более 1/20 своих сил (кстати, Мигель Родригович де Сервантес Сааведра получил в битве ранение в левую руку, повредившее нервы так, что до конца жизни он не мог ею пользоваться; пришлось ему переквалифицироваться в писатели; возможно, без этой битвы не было бы «Дона Кихота»). И это — невзирая даже на то, что дальнобойность тогдашних морских пушек в считанные разы превышала длину самих кораблей, так что исход битвы решился в ближнем бою и абордаже — рукопашных схватках на палубах кораблей, сцепившихся борт к борту. Но даже на таком фоне впечатляет результат, например, Чесменского сражения 1770.07.05–07: турецкая эскадра, вдвое превосходящая русскую (16 линейных кораблей и 6 фрегатов против 9 и 3 соответственно), оказалась загнана в бухту Чесма, а там частично расстреляна, частично сожжена брандерами — малыми гребными корабликами с запасом пороха и смолы (их экипажи надеялись успеть уйти на шлюпках до того, как фитиль догорит). За три дня погибли 11 русских моряков и примерно десять тысяч турецких. На медали в честь победы изображён пылающий турецкий флот, а над ним выбито одно слово — «былъ» (русская орфография формировалась, когда каждый слог был открытым, то есть кончался гласным, и буква Ъ первоначально означала очень короткий звук О, а Ь — такой же короткий звук Е; ещё в период монголо-татарского ига норма произношения изменилась и сверхкраткие звуки вовсе исчезли, оставив только мягкость звука перед Ь и коротенькую паузу на месте Ъ, но написание со следами конечного Ъ упразднено только в 1918?м).

Конечно, потери турок во многих других сражениях не столь разительно отличались от русских: наилучшее для них соотношение — 10 собственных погибших на 1 русского. Сходный расклад и в войнах с персами: даже при пятидесятикратном численном превосходстве они оказывались биты. Кстати, те же персы и турки неизменно били арабов, когда тех не возглавляли европейские наставники вроде легендарного Томаса Эдуарда Томасовича Лоуренса, известного как Лоуренс Аравийский. Это не только указывает на результат возможного столкновения русских с арабами (скажем, при попытке антисирийских боевиков напасть на российскую базу в Тартусе), но и доказывает значение правильной организации войск и грамотного командования ими.

Но русские отличаются высочайшей стойкостью и при столкновении с войсками равно — а то и заметно лучше — организованными.

Прусский король Фридрих II Карл Фридрих-Вильхельмович Хохенцоллерн, прозванный за многочисленные удачные войны Фридрихом Великим, в сердцах сказал: на русского солдата нужны две пули: одна — чтобы убить и вторая — чтобы повалить. В Семилетней войне он бил всех, кроме русских: даже при безупречно проведённом прусском манёвре, оказавшись в окружении, с разгромленными обозами, с бежавшими генералами, наши войска сплачивались и мощным штыковым ударом опрокидывали стройные ряды прусских войск. Пока Россией правила Елизавета I Петровна Романова (дочь Петра Великого), Восточная Пруссия стала частью России (и великий философ Иммануил Иоханн-Георгович Кант, как все жители Кёнигсберга, принёс присягу на верность — так что в 1945?м мы вернули себе то, чем уже владели), да и в Берлине побывали русские войска. Только после смерти официально бездетной императрицы 1762.01.05 сын её сестры Анны Пётр III Фёдорович Романов вернул всё завоёванное Россией королю, которым привык восторгаться, когда ещё звался Карл Петер Ульрих Карл-Фридрихович цу Хольштейн-Готторп фон Унтервальден.

Сохранилась русская стойкость и в последующих войнах. Все перечислять не буду — отмечу только Великую Отечественную.

Советские войска, оказавшиеся в окружении, сражались до последней возможности, пытались прорваться к своим, а то и уходили в партизаны. Громадное (около половины общего личного состава к началу войны — но, конечно, среди пленных оказались и мобилизованные) число советских пленных в начальные пару месяцев боевых действий объясняется не моральной слабостью, а быстрым исчерпанием топлива и боеприпасов в напряжённых боях и невозможностью их подвоза по дорогам, контролируемым немецкой авиацией. Добровольно сдалась лишь пренебрежимо малая доля окружённых, что отмечено в немецких документах, пронизанных изумлением: поляки и французы, оказавшиеся в сходном положении, сдавались немцам незамедлительно.

В 1942?м основным направлением немецкого удара был Кавказ (удар на Сталинград изначально должен был всего лишь воспрепятствовать подвозу советских подкреплений). В первые месяцы года шли также напряжённые бои в Крыму. В обоих этих местах активно использовались воинские части, где значительную долю составляли мобилизованные в Закавказье. Накопилась статистика боевой стойкости национальных формирований. Чисто армянские воинские части мало уступали чисто русским (в военном смысле украинцы и белорусы ничем не отличались от остальных русских). Чисто грузинские были неплохи в наступлении, но при серьёзных трудностях склонны к отступлению, а отступление легко перерастало в паническое бегство. Чисто азербайджанские вовсе не представляли заметной боевой ценности. Части, где все эти три народа были представлены в примерно равной степени, являли почти ту же стойкость, что и русские — очевидно, представители каждого народа старались доказать остальным свою смелость. Части, где русские составляли не менее половины, в бою вовсе не отличались от русских.

Это опять же объяснимо. Русские с незапамятных времён привыкли действовать в меньшинстве, а то и в одиночку. Причём на равнине, где противнику нет естественных препятствий, да и укрыться от него почти негде. Если же противник на коне, то окружение — естественное состояние, хотя и неприятное. И единственный шанс не допустить врагов в родное село — убить их так много, чтобы после твоей смерти у оставшихся не было ни сил, ни возможности двигаться дальше. Русский, как Бойцовый Кот — военнослужащий офицерского десантно-штурмового отряда в повести Аркадия и Бориса Натановича Стругацких «Парень из преисподней» — «есть боевая единица сама в себе, способная справиться с любой мыслимой и немыслимой неожиданностью и обратить её к чести и славе». В горах же окружить противника почти невозможно: всегда есть тропы или хотя бы склоны, достаточно неровные, чтобы найти на них опору и уйти — современные скалолазы ухитряются преодолевать даже вертикальные стены. Поэтому нет смысла сражаться до последнего: куда проще скрыться в своём селении, куда враг, не столь привычный к горам, скорее всего, просто не дойдёт. А если всё же доберётся — то, скорее всего, на узкой тропке придётся вновь драться один на один, не опасаясь обхода и удара в спину. Разве что армяне, давно освоившие северо-восточную часть сравнительно плоского Анатолийского нагорья, жившие там даже под турецким владычеством и вытесненные оттуда турками только во время Первой Мировой войны, ещё в раннем Средневековье обрели навыки обороны, сравнительно сходные с русскими.

При всей этой жёсткости в бою русские на редкость гуманны после боя.

Наполеон Карлович Буонапарте, отступая из России по разорённой его же фуражирами Старой Смоленской дороге (в сытые южные регионы его не пускали войска Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова), при первых же намёках на холод (по французским меркам: на наш взгляд это была всего лишь слякоть) велел уничтожить русских пленных, хотя его советники предупреждали: после такого воинского преступления русские получат право ответить тем же. Не ответили: практически все пленные военнослужащие противника были нами одеты, обуты, обогреты, накормлены, а многие потом остались в России в качестве домашних учителей, поваров и на прочих сытных местах.

В средние века, когда понятия страны и народа ещё не были даже толком сформулированы, нормой считался переход побеждённых на сторону победителя. Так, Александр Ярославич Рюриков — Александр Невский — без колебаний принял верховенство Бату Джучиевича Бортэ-Чинова (его дед Тэмучжин Есугеевич — обладатель титула Чингисхан, то есть правитель, великий, как море, — потомок полулегендарного Бортэ-Чино, чьи предки неведомы) и даже побратался с его сыном Сартаком, причём вся тогдашняя европейская знать приняла его поступок как норму. Соответственно, и пленные в те времена легко становились под новые армейские знамёна. Но в России эта традиция принятия пленных в свои войска сохранилась и тогда, когда в Европе её уже сменила верность присяге (и проистекающее из неё содержание пленных в лагерях). Правда, воевать со своими соотечественниками не принуждали: немцев и шведов направляли на юг и восток, степных кочевников к западной границе.

Наши либеральные младшие братья по разуму любят обвинять СССР в неподписании Гаагской конвенции 1929?го года о содержании военнопленных. Мол, это дало немцам право издеваться над советскими пленными и уничтожать их всеми доступными средствами (из коих, впрочем, самыми доступными, как всегда, были непосильный труд и недостаточное питание). Между тем сама эта конвенция обязала государства, подписавшие её, соблюдать её по отношению ко всем пленным — в том числе и из государств, к ней не присоединившихся. То есть немцы заведомо нарушали эту конвенцию и знали об этом. Но это даже не главное. Куда важнее, что СССР сразу же после появления конвенции объявил, что будет соблюдать всю её, за исключением пунктов, прямо противоречащих советским законам: она предписывала раздельно содержать пленных разных вероисповеданий — а в СССР церковь была отделена от государства, то есть государство было не вправе как бы то ни было различать людей разной веры — и содержать командный состав отдельно от рядового и с дополнительными льготами — а в СССР не допускались сословные различия. В дипломатии это называется присоединением с оговорками — вполне общепринятый вариант. СССР действительно соблюдал всю конвенцию, кроме двух указанных пунктов (и не препятствовал пленным самостоятельно разделяться по вере или воинскому званию).

Правда, в 1943?м году немцы обвинили СССР в уничтожении весной 1940?го нескольких тысяч польских офицеров, пленённых 1939.09.17–23, когда после бегства польского правительства с территории страны без объявления об этом или назначения преемников (что по международным обычаям равносильно прекращению существования государства) советские войска заняли русские земли, оккупированные Польшей в 1920?м. Позднее — в 1990?м — высшие советские руководители признали это обвинение. Более того, заявлено, что поляков расстреляли не только близ деревни Катынь Смоленской области, но и около села Медное Калининской — ныне Тверской — области, и около Пятихаток Харьковской области. Всего на нас повесили 22 тысячи трупов — всех польских офицеров, о чьей судьбе после военных перетрясок не сохранилось однозначных сведений. Не буду вдаваться здесь во все нелепости и нестыковки этой версии: подробности можно узнать на сайте «Правда о Катыни». Отмечу только: в сборнике «Официальные материалы о массовом убийстве в Катыни», опубликованном самими немцами в 1943?м, есть описания и даже фотографии вещественных доказательств, однозначно уличающие самих немцев в расстреле этих самых пленных под Катынью в августе–сентябре 1941?го, а в районах Медного и Пятихаток вовсе не захоронено ни единого польского пленного: все предметы польского происхождения, найденные там польскими археологами в начале 1990?х, этими самыми археологами туда и завезены и подложены. Так что Владимир Владимирович Путин, высказав предположение, что СССР в принципе мог таким образом отомстить за несколько десятков тысяч советских военнопленных, уничтоженных поляками в 1920?м, неправ: месть — не русский обычай. Вообще, очерк взаимоотношений русских с поляками и подробности катынского подлога кратко, но внятно изложены в книге Елены Анатольевны Прудниковой и Ивана Ивановича Чигирина «Катынь. Ложь, ставшая историей». Похвастаюсь: одно из доказательств — фотография найденных немцами в катынском захоронении гильз, заведомо произведённых в Германии не ранее лета 1940?го, то есть после заявленной немцами же даты расстрела — описано в книге цитатой из одного моего выступления на Интернет-телеканале сайта «Кирилл и Мефодий». Конечно, заметил это несоответствие не я — просто мне посчастливилось изложить его коротко и ясно.

Впрочем, боевые действия мы тоже старались вести гуманно. Так, генерал Алексей Петрович Ермолов за взятие заложников и сожжение целых аулов во время Кавказской войны заклеймён как дикарь и тиран, хотя он всего лишь воспроизвёл небольшую часть действий французов, в те же годы завоёвывавших Алжир, и британцев, полувеком ранее покоривших Индию, а тогда понемногу осваивавших Африку. В оправдание Ермолова следует заметить: так он вёл себя только с теми племенами, где ещё не было даже намёка на государственную власть, а действовала военная демократия: кто в данный момент сильнее, за тем и пойдут. Там же, где уже сформировалась традиция подчинения решению, принятому ранее установившимся правителем, Ермолов договаривался с этим правителем на традиционных для России — но совершенно не характерных для европейских завоевателей — условиях: сохранение прежних обычаев во всём, что не противоречит напрямую общерусским законам, минимальное налогообложение (куда меньшее, чем в пору независимости: ведь главный источник расходов — оборону — брала на себя великая держава), право новых подданных жить в любом месте империи, заниматься любой работой, получать любое образование и т.д.

Не все народы приняли такой подход: два–три кавказских племени эмигрировали в полном составе, ещё с десяток разделился между Россией и зарубежьем — в среднем пополам. Но большинство в конечном счёте сочло русские законы полезнее горских обычаев. А некоторые, пользуясь предоставленными империей возможностями, вовсе ассимилировались: многие нынешние кавказцы отличаются от прочих русских разве что происхождением фамилий. Но русские — вообще ассимиляторский народ. Где помянутые летописцами чудь и меря? Ныне они такие же неотъемлемые предки русских, как помянутые теми же летописцами древляне и кривичи. Оно и понятно: если народу мало — куда полезнее втянуть чужака в свою семью, чем выяснять, кто кого переживёт.

Недаром первую международную конференцию по гуманизации законов и обычаев войны созвал русский император Николай II Александрович Романов.

Наши пистолеты, винтовки и пушки стреляют в таких жесточайших условиях (жара, мороз, пыль, дождь, грязь и песок снаружи и внутри), в каких отказывает оружие любого другого производителя. Недавнее предложение бывшего министра обороны Анатолия Эдуардовича Сердюкова рассмотреть возможность закупки для вооружённых сил Российской Федерации какого-либо зарубежного стрелкового оружия наткнулось на очевидное возражение: ни один закупленный образец не выдержал стандартные условия государственных испытаний. Это — опять же следствие малочисленности русских. Когда бой ведёт достаточно большая группа, отказ одного ствола возместят остальные. Если же бойцов раз–два и обчёлся — каждый выстрел жизненно важен.

Всё та же редкость русских воспитала и готовность помочь другому не задумываясь: если уж я набрёл на того, кто нуждается в помощи, то вряд ли на него же набредёт ещё кто-то, так что незачем дожидаться дальнейшей подмоги, а надо действовать сразу же. В Европе, где плотность населения куда выше, принято сперва поинтересоваться: нужна ли именно твоя помощь или человек ждёт какой-то согласованной или просто более приемлемой для него поддержки. Забавно, как эта традиция менялась на наших дорогах по мере роста автопарка. Ещё в 1970?е около любого остановившегося на обочине без видимой цели тут же начинали тормозить и спрашивать, чем именно надо ему помочь. А сейчас, скорее всего, проедут мимо не задумываясь: и так ясно, что человек уже вызвал аварийку или ждёт знакомого — тоже на автомобиле.

Русские не просто всегда готовы к взаимопомощи, но и умеют быстро самоорганизовываться. В любой группе, собравшейся для общего дела, почти мгновенно выделяются и лидеры, и узкие специалисты по конкретным направлениям действия, и мастера широчайшего профиля, и люди на подхвате, готовые поддержать каждого. Даже крестьяне, с незапамятных времён трудившиеся в одиночку или по семьям, за считанные годы освоили навык совместной согласованной работы. Правда, этому способствовали не только навык артельного сотрудничества в отхожих промыслах и двадцать пять тысяч рабочих, командированных на село коммунистической партией для передачи собственного личного опыта соучастия в разделении труда, но и последствия первой пары лет коллективизации, когда каждый надеялся перевалить побольше на других и попользоваться, например, чужим рабочим скотом, предварительно забив и съев собственный. В результате очередная засуха обернулась голодом, примерно равным 1891?му и 1921?му годам вместе взятым. Демографическая убыль населения СССР — то есть, напомню, разница между фактическим населением и расчётом на основании темпов прироста в спокойные годы до и после события — составила примерно три миллиона человек, в том числе миллион–полтора на моей малой родине — Украине. Нынешние официальные постановления на сей счёт называют три миллиона жертв на Украине и семь — по всему Союзу. Но это — следствие методической ошибки. В постановлениях учтена демографическая убыль только по регионам, поражённым голодом. Но вместе с коллективизацией шла индустриализация — страна создавала технику для села и рабочие места для тех, кого высвободит новая техника и новая технология. Демографическая статистика новых тогда промышленных районов указывает: четыре миллиона человек из голодающих регионов перебрались на новые места, где получили работу и пропитание. А когда крестьяне разобрались, как трудиться совместно, массовые голодовки, ранее поражавшие страну по три раза в каждое десятилетие, прекратились. О голодной смерти даже вспоминать перестали. Катастрофический голод с демографической убылью около миллиона случился только в 1946–7?м годах — последствие Великой Отечественной войны, когда не только погибли миллионы трудящихся, но и остановилось производство сельхозтехники, так что очередная засуха совпала с исчерпанием запаса прочности большинства оставшихся тракторов и комбайнов.

Сочетание индивидуализма русских с умением работать совместно и подчинять свои интересы требованиям общего дела кажется парадоксальным. Но люди, рассеянные по громадной площади, собирающиеся изредка и ненадолго, просто не могут действовать иначе: рассчитывать надо прежде всего на себя, а если уж посчастливилось собраться — надо побыстрее использовать открывшиеся возможности, а не пытаться перетащить одеяло на себя.

Воспетая Фёдором Михайловичем Достоевским всемирная отзывчивость — готовность принять близко к сердцу любые достижения других культур и тут же начать развивать их как свои собственные — тоже порождена нашей малочисленностью: другие забредают в село очень редко, так что надо внимательно прислушаться к их словам и присмотреться к делам, дабы найти что-то полезное для себя и тут же приспособить это к местным условиям.

Ещё одно следствие малой плотности русских — универсализм, стремление к разносторонности умений и знаний. В Европе легко найти поблизости специалиста, заточенного под конкретную задачу. У нас же зачастую проще разобраться в ней самому, чем искать того, кто уже умеет с нею справиться. У них высшая похвала «мастер золотые руки», у нас — «на все руки мастер».

Соответственно, и система обучения у нас построена так, чтобы облегчить самостоятельный поиск решений. В её основе — усвоение основных принципов и лишь затем, на этой прочной основе, обретение навыков. Система эта — с соответствующим философским обоснованием — сформировалась в Германии к середине XIX века, но до совершенства доведена в СССР к середине XX.

Всё многообразие наблюдаемого нами мира — следствие взаимодействия сравнительно немногочисленных фундаментальных закономерностей. По мере развития науки многие правила, ранее представлявшиеся самостоятельными, оказываются всего лишь частными случаями более общих принципов.

Например, электрическое и магнитное поля первоначально исследовались как самостоятельные сущности, но усилиями нескольких поколений экспериментаторов в конце XVIII и первой половине XIX века выявлены их связи, а Джэймс Клерк Джон-Клеркович Максвелл нашёл математическое выражение этой взаимосвязи, и на основе его уравнений найдены многие принципиально новые электромагнитные явления — например, волны, лежащие в основе всей радиосвязи и оптики. В XX веке обнаружены слабое и сильное взаимодействия элементарных частиц и доказано, что слабое взаимодействие имеет сходную природу с электромагнитным. Возник даже термин «электрослабое» — и тут же появились теории, объединяющие с ним сильное взаимодействие. Недавнее обнаружение в Большом адронном коллайдере последствий столкновений частиц, соответствующих картине, предполагаемой при существовании бозона Хиггса, стало серьёзным доводом в пользу одной из групп этих теорий, но и конкурирующие с нею группы пока нельзя считать опровергнутыми. Однако уже ясно: рано или поздно единая теория, охватывающая электрослабое и сильное взаимодействие, будет построена. А теоретики уже прорабатывают возможность включения в единое описание и гравитации, связывающей воедино всю Вселенную. Все четыре существующих взаимодействия, обусловливающих само существование мира и всё многообразие его особенностей, — проявления одной и той же фундаментальной закономерности, уже неплохо изученной.

Понимание фундаментальных закономерностей не просто интересно — оно ещё и очень полезно. Один из создателей первой в мире энциклопедии — французской — Клод Адриен Жан-Клод-Адриенович Швайцер (он перевёл свою фамилию на латынь — Хельвеций) — ещё два с половиной века назад сказал: «знание некоторых принципов легко возмещает незнание некоторых фактов» (и с тех самых пор в энциклопедиях стараются прежде всего писать о принципах и только по мере надобности добавляют факты — например, биографии, поскольку даты рождения случайны). Конечно, для такого возмещения необходимо ещё и уметь выводить факты из принципов. Но когда это умение освоено — из одного принципа можно вывести несравненно больше фактов, чем удалось бы познать и усвоить по отдельности.

Чтобы запомнить, что треугольник со сторонами 3, 4 и 5 — прямоугольный, уйдёт немногим меньше сил, чем на постижение одного из несметного множества доказательств известнейшей из множества теорем Пифагора Мнесарховича Самосского (и созданной им математической и философской школы). А знание равенства квадрата гипотенузы сумме квадратов катетов вместе со знанием некоторых простейших элементов теории целочисленных уравнений, созданной Диофантом Александрийским (увы, его отчество историки пока не выяснили), позволяет составить формулы расчёта всего бесконечного множества прямоугольных треугольников с целочисленным соотношением сторон (да ещё и очень простые: любая пара целых чисел m и n (m > n) даёт прямоугольный треугольник со сторонами m2 — n2, 2mn, m2 + n2).

Мой (и моего брата Владимира — в отличие от меня, умного) отец, профессор Александр Анатольевич Вассерман уже более полувека занимается, помимо прочего, разработкой методов составления уравнений состояния — формул, связывающих давление, температуру и плотность вещества. Уравнение выводится из результатов нескольких сот (для особо важных в науке и технике веществ — тысяч) экспериментов. Затем по нему можно вычислить свойства (причём не только плотность, но и многие другие) в любой точке, почему-либо заинтересовавшей учёного или инженера. Вести эксперименты во всех этих точках сложно, долго и дорого (а при некоторых сочетаниях условий — практически невозможно). Само уравнение включает несколько десятков коэффициентов — записать их несравненно проще, чем работать с таблицами экспериментальных данных. Да и вычислить свойства в конкретной точке по уравнению можно даже вручную. Правда, по некоторым особо важным веществам издаются для удобства таблицы свойств, вычисленные на основе всё тех же уравнений состояния (так, таблицы, составленные с участием отца, занимают десяток толстых томов). Но по мере распространения всё более компактных персональных вычислительных средств таблицы заменяются расчётными системами, непосредственно использующими уравнения (отец опять же причастен к разработке нескольких таких систем).

Из этих примеров видно: понимание закономерности требует несравненно меньших усилий, чем запоминание хотя бы малой доли фактов, выводимых из неё. Фактоцентричное образование — чудовищная растрата сил и средств.

Вдобавок человек, знакомый с фактами, но не знающий законов, порождающих эти факты, не может отличить новый достоверный факт от ошибки и даже сознательной дезинформации. Но как раз это и стало главной причиной массового насаждения фактоцентризма взамен уже освоенного высшего уровня — понимания принципов. Ведь в нынешней коммерции — не говоря уж о нынешней политике — слишком много желающих и умеющих извлекать выгоду из массового обмана всех, до кого удастся дотянуться. Понятно, им очень мешают люди, способные самостоятельно распознавать обман. Поэтому сейчас во всём мире законоцентричное образование вытесняется давно и явно устаревшим фактоцентричным (как, впрочем, и во многих других сферах — от рецидива капитализма в большинстве социалистических стран до усиленного насаждения разных форм веры в сверхъестественное — наблюдается откат в прошлое).

Когда я учился, типичная программа советского технического ВУЗа в целом выглядела примерно так. На первом курсе изучались основы самых общих наук — математики, физики, химии (правда, философию изучали на втором курсе: из гуманитарных и общественных дисциплин на первом проходили историю КПСС, причём чаще всего сводили её к сухому перечню разнообразных уклонов, не объясняя толком их природу, ибо она понятна как раз на основе других наук, проходимых позднее: философия — на втором курсе; политическая экономия — на третьем; научный коммунизм, то есть теория развития и смены общественных формаций — на четвёртом; исходя из нынешнего своего опыта и понимания, считаю, что как раз историю КПСС надо было вынести на четвёртый курс, соответственно сдвинув всё остальное на год ранее). Второй курс уходил на те аспекты общих наук, что непосредственно соприкасаются с направлением ВУЗа, и некоторые более частные дисциплины, связанные с этим направлением. На третьем изучали уже науки, непосредственно употребляемые в сфере деятельности, профильной для данного ВУЗа и данного факультета. Четвёртый сосредоточивался на обретении навыков этой деятельности — от лабораторных работ до самостоятельных исследований. Наконец, пятый курс занимали преддипломная практика и дипломный проект.

Сравним это с модной нынче болонской системой. В теоретически идеальном виде она выглядит примерно так. Бакалавриат четыре года натаскивает студента на конкретные рецепты деятельности в избранной им сфере. Затем, если он не пошёл сразу работать, магистратура два года обучает его основам тех наук, из коих проистекают ранее изученные рецепты. Таким образом, бакалавр не знает и не понимает природы вызубренных им рецептов, а применяет их вслепую и при любом изменении в предметной сфере — например, появлении новых видов техники — вынужден идти на курсы переподготовки (что выгодно их хозяевам и преподавателям, но разорительно для самого бакалавра и/или его работодателей). Магистр же за два года успевает забыть львиную долю того, что вбили в него на бакалавриате (очень трудно запоминать без понимания) и оказывается непригоден к немедленной практической работе.

Последствия уже известны. В европейских ВУЗах сейчас очень ценятся преподаватели из бывшего СССР. Ведь в Европе начали насаждать эту систему задолго до того, как 1999.06.19 в Болонье представители 29 стран подписали соглашение о признании её единственно верной и общеобязательной (сейчас в этом насилии над разумом соучаствуют уже 47 стран из 49, ратифицировавших культурную конвенцию, сочинённую в 1954?м Советом Европы). Основная масса европейских преподавателей уже болонизирована на всю голову. Учебной ценности они не представляют. Серьёзных специалистов приходится брать там, где болонизации не было. Правда, попутно с подачи всё того же Совета Европы — разрушительного не только в этом отношении — её усиленно насаждают у нас. Где брать специалистов, когда постсоветское пространство тоже сплошь заболонизируют, никто (ни в Европе, ни, к сожалению, в нашем министерстве ликвидации образования и науки) не задумывается — как соучастники безумного чаепития в повести Чарлза Латуиджа Чарлзовича Доджсона aka Лъюис Кэрролл «Алиса в стране чудес» по мере загаживания посуды пересаживались на свободные места за столом, не задумываясь, что будет, когда чистые чашки и тарелки кончатся.

Полагаю, если мы рассмотрим любое другое значимое — а не чисто внешнее — отличие русских от европейцев (да и от азиатов), мы сможем выявить сходную цепочку причинно-следственных связей, восходящую к сравнительно низкой плотности населения России. После своих лекций на эту тему я уже не раз отвечал на вопросы, касающиеся таких отличий, — и неизменно находил такие цепочки. Надеюсь, это удастся и в будущем.

Так что не буду дальше перебирать отличия — пожалуй, почти всё действительно важное я уже рассмотрел. Теперь осталось выяснить, почему я говорю не просто об отличиях, а о преимуществах российской цивилизации над европейской. И почему вообще говорю о русской цивилизации в противовес модному нынче утверждению, что существует единственный путь развития, где дальше прочих продвинулись Западная Европа и Северная Америка, а все страны и народы, не пытающиеся их догнать на этом пути, — нецивилизованные.

Последнюю мысль ярче всего выразил в 1992?м Фрэнсис Ёсихирович Фукуяма. Его книга «Конец истории и последний человек» утверждает: после краха социализма неизбежно распространение по всему миру либеральной демократии, на чём и завершится эволюция общества и культуры.

Но уже в следующем году Сэмюэл Филлипс Ричард-Томасович Хантингтон опубликовал статью «Столкновение цивилизаций», а в 1996?м выпустил книгу под тем же названием. Он выделил добрый десяток цивилизаций. Из них девять (по алфавиту: африканская, буддийская, западная, индуистская, исламская, латиноамериканская, китайская, православная, японская) существуют и взаимодействуют в данный момент. По его мнению, основные исторические противоречия возникают между цивилизациями (что, на мой взгляд, неполно: так, обе мировые войны зарождались внутри одной и той же западной цивилизации). Он предрёк, в частности, противостояние ислама и Запада и посоветовал обязательно включать в Совет безопасности ООН представителей всех цивилизаций. Устойчивее, на его взгляд, цивилизации, опирающиеся на одно явно выделяющееся государство, а не распределённые по десяткам равносильных — поэтому православие и буддизм, на его взгляд, сильнее ислама, а западная цивилизация жива, пока в ней есть безусловный гегемон (сейчас это Соединённые Государства Америки, до них — Британская империя, ранее — Испанская).

Хантингтон не оригинален. Сосуществование и взаимодействие цивилизаций рассматривали ещё задолго до него. Например, Арнолд Джозеф Хэрри-Волпич Тойнби насчитал в человеческой истории более двух десятков состоявшихся цивилизаций, не считая не сформировавшиеся при наличии предпосылок к возникновению (так, дальневосточное христианство, сочетающее миссионерские проповеди с местными обычаями, быстро уничтожено духовными и светскими властями, поскольку рассматривалось как способ подчинения народов чуждому иноземному влиянию) или остановленные в развитии. Кстати, Тойнби делит православную цивилизацию на две существенно разные ветки — изначальную (в Греции, на Балканах) и русскую.

Итак, цивилизаций всегда много, и исход их конкуренции невозможно предсказать с фукуямской уверенностью. Противоположное мнение — о безоговорочной и окончательной победе Европы в целом и Соединённых Государств Америки (как крайнего выражения европейской традиции) в частности — в нашей стране отстаивают разве что обитатели Москвы да Санкт-Петербурга: в этих мегаполисах плотность населения сопоставима с европейской, на почти всякую задачу легко найти специалиста, готового её решить, а потому и психология жителей сходна с европейской. Но ни Москва, ни Питер не способны просуществовать без всей России (даже нынешняя Российская Федерация для них маловата). Поэтому нужно ориентироваться не на них, а на Россию в целом — с её малочисленностью народа, изобилием задач и осознанием многообразия вариантов решений (то есть множественности возможных цивилизаций).

Значит ли это, что все цивилизации равноценны? Следует ли безоговорочно признать модный нынче мультикультурализм, провозглашающий пляски под барабан столь же ценными, что и классический балет, а женское обрезание — ампутацию клитора — столь же почтенным, что и моногамный брак?

Один из творцов и столпов либертарианства — провозглашённого ныне единственно верным учения о безоговорочной полезности экономической свободы личности без всякой оглядки на общество — Фридрих Августович фон Хайек в книге «Пагубная самонадеянность» описывает эволюцию общества как результат конкуренции разных групп, придерживающихся разных обычаев. Чьи обычаи оказались в данное время и в данном месте полезнее — та группа и выживает, и распространяется дальше. Забавно, что певец индивидуализма рассматривает именно общества как субъекты развития. Но по крайней мере критерий сопоставления цивилизаций, предложенный им, нагляден: кто дольше прожил, больше и сильнее — тот и прав.

С этой точки зрения русская цивилизация несомненно в числе лучших: хотя нас многократно меньше, чем всех наших соседей, мы заняли крупнейшую из всех государств часть планеты — 1/6 обитаемой суши (даже в нынешнем состоянии временного распада страны одна из её частей — Российская Федерация — занимает 1/7). Правда, наши земли представляют малую ценность для сельского хозяйства. Зато мы располагаем крупнейшими в мире запасами леса, не говоря уж о полезных ископаемых: их не только больше, чем у любой другой страны, но вдобавок нам легче их разрабатывать, чем многим другим странам, как раз потому, что не надо слишком уж заботиться о сельском хозяйстве.

При этом следует особо отметить, что почти все эти земли заняты мирно. Серьёзное сопротивление русским оказали разве что чукчи — их боевые искусства до сих пор внимательно изучают специалисты — да некоторые племена Северного Кавказа. Горы вообще воспитывают готовность кормиться силой — слишком уж бедна тамошняя природа, слишком мало возможностей пропитания. Поэтому горцы всего мира по характеру похожи друг на друга куда больше, чем на равнинных соседей. Скажем, гасконец Шарль Ожье Бертранович де Бац де Кастельмор д'Артаньян, приехавший в Париж для вступления в королевские мушкетёры, очень похож на типичного чеченца, пытающегося поступить в охранное агентство в Москве, а благородный разбойник шотландец Роб Рой Доналдович МакГрегор, воспетый Уолтёром Уолтёровичем Скоттом, неотличим от множества столь же благородных разбойников из грузинских романов.

Воевать нам приходилось почти всегда в порядке самозащиты. Вещий Олег отмстил неразумным хазарам за систематические перекрытия нашей торговли: они контролировали немалую часть Шёлкового пути и не хотели конкуренции Янтарного. На Северном Кавказе мы сперва отбивали набеги на равнинные поля и пастбища: голодные горцы пытались разграбить урожаи, немыслимо щедрые по меркам почти бесплодных скал. Казаки по военной своей сути как раз и есть иррегулярные пограничные войска. Потом пришлось подниматься в горы, чтобы заблокировать набеги в зародыше. Но всерьёз мы занялись горцами, только когда Армения и Грузия упросили Россию включить их в свой состав для защиты от систематического истребления Турцией и Персией. Горцы грабили караваны, идущие через перевалы в новые земли — пришлось полностью занять Кавказ, дабы подчинить грабителей законам. По сходной причине завоёвана Средняя Азия: тамошние кочевники угоняли русских в рабство. Даже раздел Польши — дело вынужденное: тамошняя шляхта просто не представляла себе иного способа пропитания, кроме завоевания всё новых земель (а когда соседи оказывались слишком сильны, шляхтичи грабили друг друга; наезд — вооружённый налёт на соседское имение — там считался благородной забавой; последний наезд, случившийся уже после раздела и усмирённый появлением русской пехотной роты, воспел Адам Бернард Миколаевич Мицкевич в поэме «Пан Тадеуш» — поляки до сих пор считают её славной памятью о шляхетской вольности, уничтоженной злыми москалями). Правда, шляхту тоже можно понять: слишком уж быстро вымирали крестьяне — как тут не вымереть, если с понедельника до субботы включительно занят на барщине, то есть работаешь в господском хозяйстве, а своей землёй занимаешься только в ночь с субботы на воскресенье и в ночь с воскресенья на понедельник (ну, в воскресенье работать вовсе нельзя — святой день). Приходилось шляхте добывать себе всё новое быдло — это слово изначально означало рабочий скот. Для сравнения: в России с момента зарождения крепостного права закон запрещал барщину больше трёх дней в неделю, так что крестьяне успевали не только дворян кормить, но и себя. Естественно, русские крестьяне сопротивлялись польским нашествиям всеми доступными средствами.

А те, кому не посчастливилось оказаться в польской власти, регулярно восставали. Очередное восстание началось в 1648?м как рядовая разборка между шляхтичами Чаплинским и Хмельницким, к Хмельницкому примкнули казаки, требующие увеличения числа включённых в реестр на выдачу казённого довольствия — такое бывало там уже не раз. Но неожиданно для самих казаков их поддержало столько гречкосеев, то есть простых крестьян, что восстание переросло в натуральную войну, и стало ясно, что после такого кровопролития с поляками уже не договориться. Пришлось Зиновию Михайловичу Хмельницкому (он крещён именно как Зиновий, а Богдан — прозвище) потратить едва ли не все трофеи, добытые при взятии Дюнкерка, где он был наёмником под командованием того самого д'Артаньяна, на подкуп дьяков Посольского приказа, то есть в пересчёте на наши деньки начальников отделов министерства иностранных дел России, чтобы они наконец согласились пустить по инстанциям его челобитную о принятии земель, контролируемых казаками, в российское подданство. Россия долго сопротивлялась: она всего четыре десятилетия назад вышла из Смутного времени, и тогдашний опыт не обнадёживал в предстоящей борьбе с Польшей. Но постоянно повторяющиеся в челобитных не только самого Хмельницкого, но и нескольких его предшественников, слова «мы народа русского и веры православной» в конце концов сработали: русские своих не сдают. 1654.01.18 (по юлианскому календарю — 8?го) в Переяславе казачий совет решил перейти в русское подданство. Польша, как и следовало ожидать, тут же начала войну с Россией, так что освобождение всех русских земель, занятых поляками и литовцами, пока основную часть Руси контролировала Орда, заняло ещё почти полтора века (а если учесть ещё Галичину и Подкарпатскую Русь, то почти два). Но ещё раз повторю: с русской стороны это было освобождением своих земель и своего народа, а не агрессией.

Как же нам удавалось систематически побеждать всех посягающих на наши земли — не только отсталых, как горцы и кочевники, но и формально прогрессивных, как поляки, французы и немцы?

Уже упомянутый Тойнби считает главной отличительной чертой каждой цивилизации привычный формат ответа на вызов. В частности, русская цивилизация, по его словам, при появлении угрозы сперва как бы съёживается, уходя от неё, но потом так же резко расширяется, вбирает источник угрозы в себя и превращает его в один из источников своей силы.

Не правда ли, очень похоже на всемирную отзывчивость, описанную Достоевским? Ощущение ценности каждой жизни, каждого проявления культуры, каждого варианта действий порождает готовность постоянно проверять все эти варианты и проявления на полезность, готовность искать общий язык с каждым человеком, находить ему самое подходящее место в общем деле.

Уничтожить такую цивилизацию практически невозможно: если она не исчезнет в одночасье (скажем, в результате ядерной войны), то рано или поздно найдёт способ превратить любую угрозу в свою часть (или по крайней мере организовать взаимовыгодное взаимодействие с нею; так, Германия, разбитая нами в Великой Отечественной войне, осознала причину появления русской надписи «развалинами Рейхстага удовлетворён» и стала — сперва восточной своей частью, а после воссоединения и вся целиком — одной из наиболее дружественных нам стран европейской цивилизации).

В 1941?м главной ударной силой германского вторжения были танковые группы с оптимальным соотношением собственно танков, самоходной артиллерии, быстрых артиллерийских тягачей, пехоты на бронетранспортёрах и грузовиках, грузовиков со снабжением. Это соотношение немцы отработали в предыдущих больших кампаниях — польской и французской. Советские танковые корпуса, почти не располагающие иными, кроме танков, видами техники, не могли противостоять столь совершенной военной машине. Но уже в 1943?м наши танковые армии обладали составом если не столь же удачным, как германский (ни у кого, кроме немцев, не было в тот момент налаженного массового производства достаточно эффективных бронетранспортёров), то по меньшей мере приемлемым для глубокого прорыва. Даже Курская битва завершена не стойкостью нашей обороны (её немцам всё же удалось прогрызть, ибо оба их удара по флангам Курской дуги были очень концентрированы, а мы просто не успевали перебросить на направление движения немцев войска со спокойных участков), а глубоким прорывом советских войск севернее дуги. После этого немцам не удалось предотвратить ни один наш прорыв: их войска, как наши в 1941?м, либо попадали в окружение, либо отступали под его угрозой.

Четверть века назад наша страна вроде бы сломилась под тяжестью изощрённого экономического и пропагандистского давления извне. И что же? Сейчас самый популярный в мире иностранный телеканал — «Russia today» (так, в Соединённых Государствах Америки его смотрят куда больше, чем БиБиСи или альДжазиру), а его создательница и бессменная руководительница Маргарита Симоновна Симоньян стала по совместительству главным редактором информационного агентства с тем же названием «Россия сегодня», созданного на месте откровенно проамериканского Российского информационного агентства «Новости». Российские промышленники активно скупают зарубежные производства (забавно, что в отчётности Центрального банка Российской Федерации любые наши инвестиции за рубеж проходят по графе утечки капитала, откуда и постоянные стенания о чудовищном размере этой утечки), так что помешать нашей экспансии могут только откровенно внеэкономические меры: скажем, разоряющаяся General Motors пыталась продать Opel, но как только его захотел купить наш КамАЗ, американское правительство тут же выделило GM громадную субсидию, чтобы фирма отказалась от продажи.

Сейчас главная угроза для нас исходит из-за океана. Я сам не прочь порассуждать о русской надписи «развалинами Капитолия удовлетворён» или проливе имени Сталина — между Канадой и Мексикой. Но учитывая исторический опыт, полагаю: Соединённые Государства Америки после своего поражения в экономической войне (а его признаки просматривались ещё тогда, когда Российская Федерация приходила в себя после дефолта 1998.08.17) пересмотрят свои представления, ведущие в нынешний тупик, очистятся от руководства, не способного на такой пересмотр, и станут нам если не союзником в полной мере, то по меньшей мере столь же дружественными, как Германия или также ощутившая в Великой Отечественной войне нашу мощь Италия.

Оптимистично. Но опора этого оптимизма — вся наша русская цивилизация, ставшая лучшей, нежели соседние, именно потому, что на протяжении многих веков нас было — и в обозримом будущем будет — в расчёте на единицу занимаемой площади куда меньше, чем соседей.