В 2013 году исполняется 450 лет со дня взятия Полоцка войсками Ивана Грозного. 15 февраля 1563 года гарнизон этой твердыни, находившейся под властью Литвы, открыл ворота нашей армии. Взятие Полоцка всколыхнуло пол-Европы: об этом писали весьма много. Именно тогда Иваном IV начали пугать, именно тогда принялись перечислять его свирепые деяния, настоящие и мнимые, хотя до опричнины было ещё далеко. Полоцк являлся торговым центром общеевропейского значения. Его взятие стало пиком успехов русской армии в Ливонской войне.
Ныне эта блистательная победа несправедливо забыта. Помянув её, удобно будет начать разговор о непростых отношения России и Европы в середине XVI века, а также о массовых репрессиях… по обе стороны русско-литовского рубежа.
Эта статья выросла из одного абзаца, принадлежащего перу Станислава Куняева: «Десятками тысяч сжигала цивилизованная Европа евреев, маранов, ведьм, еретиков, алхимиков, мусульман, православных, ученых, народных вождей… Сожжения совершались на главных площадях во время всенародных праздников, по поводу бракосочетания персон королевской крови, приговоренным специально изготавливались шутовские одежды, и само действие было сродни карнавалу». Слова Станислава Куняева о жесточайшем поведении «цивилизованных» европейцев наложились у автора этих строк на полемику о «большом терроре» Ивана Грозного.
Грубо говоря, само существование «большого террора» Ивана Грозного, истоки его и смысл трактуются с точки зрения устоявшихся стереотипов.
Сколько копий сломано за двести лет, со времён Николая Михайловича Карамзина, в спорах об опричнине и «грозе» царя Ивана Васильевича. И чем дальше, тем больше утверждается в российской публицистике, а за нею, к сожалению, и в академической науке, скверная тенденция: выстраивать факты русской истории XVI столетия, исходя из политических пристрастий людей Нового времени. Грубо говоря, само существование «большого террора» Ивана Грозного, истоки его и смысл трактуются с точки зрения устоявшихся стереотипов. Носитель подобного стереотипа чаще всего не пытается вникнуть в источники, самостоятельно проанализировать события, он просто приводит пример: вот, дескать, как ужасно (или как прекрасно), что Иван IV выкосил (очистил страну от) цвет лучших людей нации, гуманистов и демократов (подлых изменников, предателей и вероотступников). Такой способ мышления говорит об одном: человек намертво приварил себя к мировоззренческой баррикаде и уже не мыслит себя вне баррикадной борьбы. Да-нет, чёрное-белое, друзья-враги — никаких полутонов, никакой глубины, никакой сложности! В лучшем случае, можно копнуть исторический материал, произвольно подбирая факты в пользу своей позиции, но не разбираться в нём, нет, ведь там всё ясно, наши — белые, ихние — чёрные, а значит, всё ясно…
Порой создается впечатление, что истина не нужна ни одной из борющихся сторон. Истина — лишняя, когда идёт такая драка. Более того, выходит, что интересоваться «правдой факта», тем, «как оно было на самом деле», — невыгодно. А вдруг найденные сведения подкосят позицию «правильной стороны» баррикад? Давайте всё же разберемся с этой болезненной и страшной темой, попробуем докопаться до того, происходили при Иване IV массовые репрессии или нет. А если происходили, то насколько они оправданны и почему сочли, что это приемлемый способ решать политические проблемы? Особенно важно последнее: отчего этот инструмент мог оказаться востребованным в практике государственного строительства?
Прежде всего, ответ на первый вопрос, к сожалению, — положительный. Да, масштабный правительственный террор при Иване IV был, и пик его приходится на годы опричнины. Можно сказать и точнее: апогей массовых репрессий пришёлся на период между первыми месяцами 1568 года и 1571 годом. Казнили и до того, и после, но столь значительной вспышки казней на всём пространстве длительного правления Ивана Васильевича не отыскать.
Чаще всего, говоря об этой череде казней, приводят данные иностранных источников: посланий и записок немцев Таубе и Крузе, Шлихтинга, Штадена, Гваньини, Стрыйковского, Одерборна и так далее. Источники эти очень отличаются друг от друга и по уровню достоверности, и по уровню информационной ценности. Те же Таубе и Крузе неоднократно были пойманы на лжи и просто слабой информированности, это источник до крайности ненадёжный. А вот редкий мерзавец, насильник, грабитель и выдающийся корыстолюбец Генрих Штаден довольно точен в своём изложении. Стыда не имея, он со всей откровенностью повествует о своих и чужих мерзостях. Нельзя огульно объявить: все иностранцы врут о России! Иностранцы XVI века отзываются о нашей стране и нашем народе очень по-разному. Английский Ричард Ченслор, например, говорит о Московском государстве немало лестных слов, а те же поляки, главный наш враг среди европейских народов, порою сквозь зубы цедят: крепко дрался московит… Да и среди немцев есть авторы, писавшие непредвзято.
Существуют заметки иностранцев — как тех, которые посетили Россию, так и тех, кто никогда в нашей стране не бывал, — где названы умопомрачительные цифры: десятки, сотни тысяч жертв грозненского террора. Критический анализ этих источников заставляет задуматься о том, откуда авторы заметок брали информацию. Чаще всего это слухи, сплетни или, ещё того хуже, «контрпропаганда» поляков, литовцев, немцев. Европа XVI века была наводнена «летучими листками» — микрогазетами, где свежие новости подавались в фельетонной форме. Достоверность — соответствующая. В тех случаях, когда иноземец начинает вещать самыми общими словами об эпическом деспотизме Ивана IV, об ужасах его правления, как раз-то и появляются ни с чем не сообразные исчисления жертв. При описании массовых казней — например, в Новгороде Великом (1570) или Полоцке (1563) — иностранным авторам изменяет чувство меры. Тут фантазированию нет предела, а реальной информированности не видно. В подобных случаях использовать иностранный источник — большая ошибка.
Но когда речь идет о том, сколько именно русских людей или царских пленников подверглось казни в какой-то конкретный день, при стечении строго определённых обстоятельств, уровень достоверности в записках иностранцев заметно выше. В конце концов, те из них, кто присутствовал при расправе, могли очень хорошо и точно запомнить всё происходившее. Так, думается, показания Шлихтинга о казнях в Москве летом 1570 года весьма точны, это показания очевидца. И нельзя — грешно, неправильно! — ни отвернуться от них, ни проигнорировать. Но, допустим, если бы сведения современного историка о массовых репрессиях грозненского времени извлекались бы исключительно из высказываний иностранцев, он мог бы усомниться: отчего ж русские источники молчат?
А русские документы отнюдь не молчат. Во-первых, в начале 1580-х появились обширные синодики, рассылавшиеся в монастыри для поминовения тех, кто подвергся казни или просто бессудной расправе по воле государя. Именно они составляют наиболее серьёзную документальную основу, по которой можно судить о размахе государственного террора. Они не полны, и по другим источникам — летописным, документальным, иным — исследователи нередко обнаруживали погибших, чьи имена не зафиксированы в синодиках. И тут нет никакого умысла к «фальсификации»: кого-то туда не внесли, поскольку его гибель не была следствием царского приказа, а кого-то позабыли за давностью лет — от казни до составления синодика могло пройти более полутора десятилетий, где тут упомнить каждого! Многие документы, связанные с карательной деятельностью, могли быть просто утеряны, могли, скажем, пострадать от большого московского пожара 1571 года.
Так, в январе 1563 года был убит князь Иван Шаховской, но в синодики этот аристократ не попал: его кончину успели забыть. Синодики охватывают период с конца 1564 — начала 1565 по ноябрь 1575 года. Те, кто погиб от казней раньше 1564-го или позже 1575-го, туда заведомо не вошли. Правда, и массовый террор не выходит за эти хронологические рамки… В декабре 1569 года опричник Малюта Скуратов убил инока Тверского Отроча монастыря Филиппа, бывшего митрополита Московского. Но имя Филиппа в синодики не попало: вероятно, гибель св. Филиппа не была следствием государева повеления, она стала результатом «самодеятельности» ретивого слуги.
Во-вторых, большое количество жертв подтверждается и летописными памятниками: Пискарёвским летописцем, некоторыми новгородскими и псковскими летописями. Официальная царская летопись никаких сведений не сообщает, поскольку она обрывается на 1567 годе. За предыдущий период она не скрывает казней, но их относительно немного и от эпических масштабов более позднего террора они бесконечно далеки. Массовый террор начался зимой 1567–1568 годов, не ранее.
В синодиках собраны сведения о 369 жертвах террора на его начальном периоде — с зимних месяцев по лето 1568 года. В соответствии с рассказом одного позднего летописного памятника, «вотчины его (боярина И.П. Фёдорова, обвинённого в заговоре. — Д.В.) огнем и мечем пусты соделаны, а нарочитых, согнав в одно место, порохом подорвали, а простой народ, жен и девок, погнали в лес нагих, и по многих срамех замучены».
Иностранные источники эти данные подтверждают. «Послание» И. Таубе и Э. Крузе, записки А. Шлихтинга и Г. Штадена текстуально не зависят друг от друга, но одни и те же факты повторяются в них, полностью соответствуя сведениям русских источников. Поэтому нет никаких оснований отрицать массовые опричные репрессии 1568 года. Позднее репрессии шли «волнами», у них было несколько пиков. Один из них приходится на зиму 1569–1570 годов, когда опричный корпус участвовал в карательном походе на Северную Русь. Другой — на лето 1570 года, когда проводились многочисленные публичные казни в Москве.
Нет резона давать подробные цитаты из источников по поводу каждой «волны» казней: все эти источники давно опубликованы и хорошо известны. Пожалуй, стоит лишь продемонстрировать, сколь велики совпадения в памятниках разного происхождения, т.е. текстуально не зависящих друг от друга.
Вот скупые строки Пискарёвского летописца: «Положил царь и великий князь опалу на многих людей и повеле их казнити розными казнями на Поганой луже. Поставиша стол, а на нем всякое оружие: топоры и сабли, и копия, ножи да котел на огне. А сам царь выехал, вооружася в доспехе и в шоломе и с копием, и повеле казнити дияка Ивана Висковатово по суставам резати, а Никиту Фуникова, дияка же, варом обварити; а иных многих розными муками казниша. И всех 120 человек убиша грех ради наших». Действия царя воспринимались как мор, засуха или наводнение — «казни» Господни за грехи. К тому времени многие перестали видеть в монархе человека; в нем видели живое орудие мистической силы, которому Бог попустил совершение подобных действий.
Иностранные источники указывают разное количество казнённых 25 июля 1570 года — в диапазоне от 109 до 130 человек. Синодик опальных, по разным подсчётам, свидетельствует о казни 125–130 человек.
Различие, как можно увидеть, невелико. Следовательно, факты, скорее всего, изложены точно: более ста человек было истреблено за один день и при большом стечении народа. Москвичи не видели такого никогда, от основания города. Бывало, прилюдно казнили одного или нескольких человек. Порой, к изумлению горожан, лишалась головы весьма знатная персона. Например, при Дмитрии Донском казнили Ивана Вельяминова из рода московских тысяцких. Во времена Василия Тёмного несколько дворян-заговорщиков поплатились жизнями за преступные намерения. Иван Великий повелел спалить немногих еретиков. Но за все 400 лет своей биографии великий город не удостаивался столь страшной резни, какая случилась летом 1570-го.
Синодики дают документированный минимум жертв государственных репрессий. Если присоединить к их данным достоверные сведения из других источников, итоговая цифра получится примерно 4000–5000 жертв. Реальное количество тех, кто пострадал от грозненских казней, больше. Но насколько больше — на 500 человек или на 5 тысяч, определить невозможно. А потому нет никакого смысла строить фантастические гипотезы: их всё равно нет способа доказать. Теперь стоит задуматься, сколь велика названная цифра — 4000–5000 строго документированных жертв — для средневековой России? Мало это или много?
Если применять мерки XXI века, то цифра эта впечатлить не может. Во время Смуты начала XVII столетия казнили очень много. Особенно после того, как было подавлено восстание Болотникова. Нещадно казнили разинцев, чему не приходится удивляться: они и сами были не очень-то милосердны. Большими жертвами аукнулась Пугачёвщина и т.д.
А XX век внес новые коррективы. Всего за несколько месяцев после изгнания врангелевцев из Крыма большевики казнили там более 50000 человек. Стоит повторить: за несколько месяцев — в десять раз большая сумма жертв государственного террора, чем за всё правление Ивана IV. О дальнейших «успехах» карательной машины и вспоминать-то не хочется… Но зверства советской власти — явление не уникальное, в XX веке массовые душегубки вошли в моду у «цивилизованнейших» народов Европы. Притом европеец мог сослаться на «добрые старые традиции»: у него за спиной — величественное здание якобинского террора, казни государей английских и французских, усмирение непокорных в колониях. А на долю большевиков досталось грубоватое подражание, не более того. Россия тут, мягко говоря, не первооткрыватель.
Современный американец с восторгом поддерживает гуманитарные бомбежки Сербии. А когда-то с не меньшим восторгом он поддерживал чудовищные ковровые бомбардировки Германии и атомные «гостинцы» для Японии.
Куда там русскому XVI веку! Массовые казни грозненского времени — детская забава по сравнению с «человечным» XX столетием. Но в эпоху Святой Руси к казням относились иначе.
Последние несколько столетий — время массового развращения человеческой натуры. Время, когда всё более глубокая подлость оказывается разрешённой. Как минимум, не осуждаемой. Скверна разных сортов, позволительная для современного государства и даже порой выдаваемая им за доблесть, была делом немыслимым для эпохи, погружённой в христианство.
В интеллигентской среде вот уже третий век циркулируют мифы об «извечном» деспотизме русского государственного строя и об его же «извечной» свирепости. Дескать, у «Большого медведя» лапы и морда вечно в крови.
И после блаженной памяти XX столетия подобное искажение нашей истории легко заякоривается в массовом сознании. Несколько поколений русских людей с удивительной неразборчивостью приняли его на веру.
Между тем, оно абсолютно неверно. Никакой «вечной», «постоянной», «изначально присущей» склонности к массовым репрессиям в русской политической культуре не существовало. Конечно же, совершались казни по политическим мотивам. Конечно же, случалось так, что в распоряжении палача оказывалось сразу несколько человек. Такое бывало и в XV веке, и в начале XVI. У нас (по древней византийской традиции) ослепляли политических противников, держали их в заточении, терзали тяжкими кандалами, отправляли на плаху… Например, осенью 1537 года регентша Елена Глинская повесила три десятка новгородцев за открытое участие в мятеже князя Андрея Старицкого. Всё это так. Политическая борьба на Руси отнюдь не принимала благостных розовых оттенков. Но. Если спускаться от времён Ивана Грозного век за веком в колодец времён, то чем дальше, тем яснее будет становиться: Русь на протяжении нескольких веков не знала массовых репрессий. Нельзя сказать, что они находились на периферии политической культуры. Нет, неверно. Массовые репрессии пребывали за её пределами. Они просто не допускались. Никакая «азиатчина», «татарщина» и тому подобное не втащили на русские земли пристрастие к такого рода действиям. Русь знала Орду с середины XIII века. Но свирепости от Орды не научилась. На войне, в бою, в запале, в только что взятом городе, когда ратники ещё разгорячены недавнею сечей, — случалось разное. Крови хватало. А вот по суду или даже в результате бессудной расправы, связанной с каким-нибудь «внутренним делом»… нет. Никаких признаков масштабного государственного террора.
Вот удивительный для наших современников и приятный для национального самосознания факт: террор был глубоко чужд русскому обществу и во времена Батыевы, и при святом Сергии Радонежском, и на заре существования единого Московского государства. Иван Великий и Василий III мысли не допускали, что можно решать политические проблемы подобным образом. Можно твердо назвать дату, когда массовые репрессии вошли в политический быт России: это первая половина — середина 1568 года. И ввёл их не кто иной, как государь Иван Васильевич.
Его современники, его подданные были смертно изумлены невиданным доселе зрелищем: слуги монаршие убивают несколько сотен виноватых и безвинных людей, в том числе детей и женщин! Несколько сотен. На тысячи счёт пойдет зимой 1569–1570 годов. А пока — сотни. Но и это выглядело как нечто невероятное, непредставимое. Царь устроил настоящую революцию в русской политике, повелев уничтожать людей в таких количествах… Для XVI века не 4000, и даже не 400, а всего лишь 100 жертв репрессий — и то было бы слишком много. Далеко за рамками общественной нормы.
Но почему на Русь пришла такая «реформа»? Неужели государь Иван Грозный боролся с такими заговорами и решал такие проблемы, перед которыми изощрённый ум его деда, Ивана Великого спасовал бы? А ведь тому приходилось создавать Россию из крошева удельных владений, преодолевая враждебность воинственных соседей и нелады в собственном роду! Но дед обходился без массовых репрессий и завещал преемникам колоссальное процветающее государство. А у внука почему-то не получилось. Даже если допустить, что все заговоры, коих коснулось калёное железо террора при Иване IV, действительно существовали, даже если убедить себя в более значительном их объёме, нежели во времена его великого деда, всё равно останутся вопросы. Например, такой: заговорщической деятельностью могла заниматься высокородная аристократия, дворянство, может быть, богатое купечество. Но казнили-то ещё и священников, монахов, крестьян в далёких северных деревнях, женщин, детей — эти-то и слыхом не слыхивали о господских пакостных затеях, если таковые существовали! Так зачем их убили? Может быть, всему виной какое-то душевное расстройство государя? Нашлось немало желающих, не видя «пациента», сквозь мглу веков прозревать высокоучёным оком его умственные хвори. Одни учёные, например, П.И. Ковалевский, ставили первому русскому царю психиатрические диагнозы, другие — например, С.Ф. Платонов, едко проходились по поводу их беспочвенности. Вряд ли, вряд ли безумец мог водить армии, вести дипломатические переговоры, создавать литературные сочинения и каяться в грехах… Нет, нет, не видно сумасшествия в государе Иване Васильевиче. Дело в другом. Он нарушил прежнюю общественную норму и воздвиг новую, доселе небывалую на Руси. Словно кто-то или что-то дало ему разрешение: раньше было нельзя, а теперь — можно! Словно не он первый обретал роль державного старшины в палаческом цеху… Но если не он, кто же ещё? Кто мог подать такой пример? В династии московских Даниловичей-Калитичей — никто. Ни один московский правитель до Ивана Грозного на подобное не решался. Все берегли душу от греха, даже в самых экстремальных ситуациях. Однако… пример мог возникнуть не из прошлого, а из настоящего. И теперь стоит перечитать первый абзац этой статьи.
Поневоле возникает почва для вопроса: а не стало ли это государево нововведение результатом западноевропейского «импорта»? Политическая культура Западной Европы XVI столетия отличалось гораздо большей жестокостью, нежели русская. Масштабное пролитие крови стало для европейцев приемлемым из-за грандиозных столкновений на религиозной почве. Эрозия христианских ценностей, нравственное падение папства, бешеный напор гуситов, а потом и Реформация, начавшая свой разбег с Германии, резко снизили ценность человеческой жизни. Самые кровавые, самые безжалостные войны Европа вела сама с собой, внутри собственного цивилизационного организма, на почве ширящегося религиозного раскола. Как только пошатнулась добрая громада христианства, доселе оберегавшая европейский социум от падения в новое варварство, сейчас же кровь полилась гремящим потоком. Торквемада появился на политических подмостках Европы задолго до Ивана Грозного. Аутодафе, начавшиеся в 1481 году, всего за несколько месяцев перевели из земного бытия в загробное сотни людей. В специальной литературе чаще всего фигурирует «стартовая» цифра в 298 казнённых. Вполне сравнимо с 369 казнёнными в первые месяцы массовых репрессий при Иване IV. Вот только случилось всё это на столетие раньше, чем в России…
За доброе десятилетие до опричнины королева Мария Тюдор принялась массами жечь протестантов на землях «просвещённой» Англии. Историки чаще всего пишут приблизительно о 300 уморённых «за веру» в её правление. Впрочем, подсчёты расходятся. Как на грех, именно в середине 1550-х между Московским государством и королевством Английским были установлены дипломатические отношения. Экспедиция Хью Уиллоуби и Ричарда Ченслора добралась до русских берегов. Торговая компания англичан быстро утвердилась в нашей столице. Москва с интересом ознакомились со свежим политическим опытом недавно обретённых союзников…
Кровопролитные войны между католиками и гугенотами во Франции начались до того, как у нас появилась опричнина. Боевые действия шли на протяжении многих лет и сопровождались характерными инцидентами, например, знаменитым побоищем в Васси. Весной 1562 года герцог Франсуа Гиз, ревностный католик, подверг безжалостной резне протестантскую общину. Расправы шведского короля Эрика XIV над собственными подданными, особенно же аристократией, относятся к 1560-м годам, т.е. они по времени фактически параллельны опричнине, но всё же производились чуть раньше того самого грозненского «срыва» 1568 года. Впрочем, и у Эрика были чудесные «учителя»: в 1520 году датчане устроили в Стокгольме «кровавую баню», публично перебив сотню шведских дворян. Вооружённые бесчинства нидерландских иконоборцев относятся к 1566 году. Накануне, так сказать… Ответные зверства герцога Альбы в тех же Нидерландах начались во второй половине 1567 года. Впритык! За годы карательной деятельности Альбы в Нидерландах список его жертв далеко превысил число казнённых, известное по грозненским синодикам. Хотелось бы подчеркнуть: ни о Варфоломеевской ночи, разом многократно превысившей сумму жертв грозненского террора, ни о «мишелядах» — массовом убиении католиков «бедными овечками» гугенотами за три года до Варфоломеевской ночи — здесь не говорится. И то, и другое произошло после того, как в Московском государстве начались массовые репрессии. Но как много иных примеров большой крови, пролитой в Европе до опричнины! И далеко не все они приводятся, список выглядел бы слишком громоздко. Варфоломеевская ночь не понадобилась России в качестве дурного примера. Другого просвещённого душегубства хватило с избытком. О, у государя Ивана Васильевича были отличные «наставники». Российская дипломатия, связывавшая царский престол с множеством престолов европейских, приносила Ивану IV ценные сведения о тамошних политических «новинках». Похоже, Западная Европа вознамерилась преподнести Европе Восточной урок: убивайте! Убивайте больше! Зачищайте так, чтобы больше ничто не зашевелилось на этом месте! Не стесняйтесь количеством жертв! Забудьте о Заповеди «Не убий!» Преодолейте её в себе! Не стесняйтесь! Бог потом разберётся, были среди пострадавших невиновные или нет. И у нас, в России, этот урок был, по всей видимости, воспринят как руководство к действию. Русская политическая культура оказалась инфицированной. Вирус массовых казней вошел в неё, и до сих пор непонятно, как от него избавиться. Если Московское государство с лёгкой руки первого русского царя действительно заимствовало практику массовых политических репрессий у Европы, то это был опыт, требовавшийся Русской цивилизации меньше всего.
Видя губительный пример европейской политической традиции, видя его страшное влияние на русскую реальность, меньше всего следует предаваться успокоительным размышлениям. Недостойно позволять себе мысли в духе: отлично! наша русская жестокость мягче европейского кровавого варварства эпохи религиозных войн. Вот пожалуйста — четыре сотни трупов по одному «делу» Фёдорова за полгода… и что? А Варфоломеевская ночь? Сколько там полегло народу! Куда нам до них! Куда благочестивому грозному царю до европейских тиранов того времени! Само время делало государственную жестокость нормой!
Аргумент этот плох, а лучше сказать — гнил по самой своей сути. Во-первых, если кто-то в Европе был ещё большим зверем, чем наш государь, то это не повод оправдывать великую кровь, пролившуюся на русской земле. Хорошо ли сравнивать с худшими из тех, кто правил Европой? Ведь так и себя запишешь в худшие… Во-вторых, нормой в ту эпоху всё-таки оставались Заповеди Господни, и любой христианин обязан соблюдать их. Всегда. В любой век. В любой стране. При любых обстоятельствах. XVI и XVII века принесли колоссальное количество преступлений против Заповедей. Их произошло немало в России, а ещё того более в Европе. Ни в коем случае нельзя оправдывать их какой-то специфической атмосферой того периода. Верующему надо бы вглядываться в ту кровь, те страсти, ту жестокость и беспощадность, чтобы учиться, каким не следует быть христианином. А неверующему небесполезно будет увидеть, как лучшие из христиан противостояли разверзающейся пропасти.
Пример Европы, нравственно погибающей, для нас не пример и не оправдание. Оправдывая собственную скверну тем, что сосед погибает, и сам погибнешь вместе с ним. При всем том надо помнить: средневековая Русь в смысле нравственности её правителей, человечности её общественных устоев долгое время стояла выше Европы. Поддавшись европейскому соблазну, разрешив себе массовые репрессии как инструмент государственного строительства, мы… упали до уровня западных европейцев.
12online.ru
