...Это случилось ровно 220 лет назад, 16 октября 1793 года, в Париже. Пятнадцать минут пополудни на эшафот на площади Революции взошла молодая миловидная женщина в белой пикейной рубашке и платке из белого муслина, накинутом на плечи. Ноги ее были обуты в лиловые туфли, голову покрывал чепец, уродливый и в этой ситуации кажущийся неуместным, а отведенные за спину руки на запястьях стягивала черная лента. Женщина казалась спокойной, собранной и уже отрешенной от здешней жизни, которой у нее оставались минуты. Никакого пафоса, только предельная холодная вежливость...
...На пути к плахе она неловко наступила на ногу потомственному палачу Шарлю Анри Сансону и сказала: «Простите меня, мсье, я не нарочно». Это были последние слова воспитанной французской дворянки палачу, тоже носившему титул шевалье. Несмотря на то, что этот дворянин еще в камере тюрьмы Консьержери остриг ее роскошные волосы и забрал их себе, как традиционный трофей, а сейчас настроил гильотину. И через минуту ее нож упадет с высоты, противно чвякнет, и оборвет жизнь приговоренной. Звали ее Мария-Антуанетта Австрийская, королева Франции...
...Все в ее последнем облике оказалось удивительно символичным. Черные ленты на запястьях прикрывали железные оковы на руках и страшно, финально, контрастировали с убранством белого цвета – символом ее прежней светлой и, в общем-то, беззаботной жизни. Она родилась австрийской принцессой, почти 20 лет жила французской королевой, а умирала «вдовой Капет» (по династической фамилии мужа), обвиненной в предательстве интересов родины, связях с враждебными государствами, пособничестве врагам и даже в инцесте с 8-летним сыном. Обезглавленное тело ее бросят в общую яму с трупами других казненных на кладбище Святой Мадлены и присыплют негашеной известью. Чтобы быстрее исчезла и с лица земли, и из памяти людей.
Однако, как в последнюю насмешку, лиловый цвет туфель, в которых она взошла на свою «голгофу», по толкованию тех лет означал любовь и милосердие к французскому народу. Тому, который громко и грозно улюлюкал, когда ее в грязной повозке везли от Консьержери на площадь Революции. И который бурным криком ликования приветствовал падение ножа гильотины и, вытягивая шеи друг над другом, во много глаз жадно смотрел, как лысая женская голова скатилась в корзину из испачканной запекшейся кровью мешковины...
...На этом же кладбище Мадлен в центре Парижа обезглавленная королева окончательно слилась с народом, с которым она так трагически встретилась за 23 года до своей казни. 30 мая 1770 года, под музыку и фейерверки, на площади, где ее казнили, должна была состояться бесплатная раздача вина, хлеба и мяса народу. В честь бракосочетания наследника престола, дофина Людовика и его невесты – 14-летней австрийской принцессы Марии-Антуанетты. Чернь, которую на такие гуляния и потом на всевозможные бунты и на революцию щедро выбрасывало трущобное чрево Парижа, эти каменные джунгли убожества и нищеты, шевелилась в жадном нетерпении и ожидании королевской дармовщины между глубокими строительными котлованами на перестраивающейся площади. Пиротехнические ракеты, с треском и шипением внезапно взрывавшиеся в толпе, мгновенно вызвали страх и панику. И люди, мужчины, женщины, старики и дети, бросились врассыпную, сталкивались друг с другом, толкая более слабых прямо во рвы, насмерть топтали упавших наземь...
...В тот день в столице погибли 139 человек и сотни были ранены. Погибшие нашли свое упокоение на том самом, упомянутом выше кладбище Мадлен рядом с до сих пор сохранившейся церковью Святого Августина. В королевской семье о них никто толком не сожалел. И чернь, потомки и родственники погибших, сменяя милость на гнев, восхищение на ненависть, восторги на презрение и бессмысленную жестокость, ответила королевской чете тем же – смертью и посмертным глумлением...
Вообще-то, вся жизнь и смерть Марии-Антуанетты – это не только символ революционной жестокости, требующей бессмысленных жертв и расплаты за собственную неудавшуюся жизнь революционеров, которым нечаянно выпала-таки судьба все несбывшееся компенсировать чужой кровью. Это еще и, увы, закономерная трагедия женщины, которая была поставлена руководить народом, могла ему помочь, но так и не поняла, КАК – а главное! – ЗАЧЕМ ей это нужно делать. Свою власть она воспринимала как должное, данное свыше, оспаривать которое никто не имеет права. Это история романа с чернью, который Марии-Антуанетте не удался. И закончился брутальным мстительным поруганием. Высокомерное презрение и безразличие было отмщено с бессмысленной жестокостью...
Это была расплата за властную черствость к людям и их нуждам. За крайнюю отрешенность абсолютной верховной власти от проблем так называемого простого народа, который подчас голодает, когда власть пирует. Именно Марии-Антуанетте часто приписывают знаменитую фразу: «У них нет хлеба? Ну что ж, пускай едят бриоши». В другой редакции – пирожные, торты или круассаны, но это не важно, это несущественные детали. Равно как и то, что исследователи уже давно установили: Мария-Антуанетта МОГЛА так сказать, но НЕ ГОВОРИЛА. Эти слова в 1769 году вообще выдумал и приписал некой «французской принцессе» сам расшатывающий трон Жан-Жак Руссо в своей «Исповеди»: «Как сделать, чтобы иметь хлеб? …Покупать сам я никогда бы не решился. Чтобы важный господин, при шпаге, пошел к булочнику купить кусок хлеба – как это можно! Наконец я вспомнил, какой выход придумала одна принцесса; когда ей доложили, что у крестьян нет хлеба, она ответила: «Пускай едят бриоши», и я стал покупать бриоши...».
В это время Марии-Антуанетты еще не было во Франции: она, 13-летняя австрийская принцесса, еще веселилась в своем дворце Шенбрунн в Вене и под присмотром матери только готовилась знакомиться с наследником французской короны. Это, что называется, было написано у нее на роду. Но меткая выдумка Руссо прижилась, поскольку ему и многим другим французам очень хотелось верить, что слова эти на самом деле произнесла королева, ставшая всем особенно ненавистной накануне революции 1789 года, когда нищета, высокие налоги и полная твердокаменная окостенелость равнодушной к бедам людей королевской власти вывели французов брать Бастилию. И вкус бриошей, этих сладких булок из сдобного теста, прибрел солоноватый привкус крови...
...А ведь в начале ничто не предвещало такой развязки. Мария-Антуанетта была восьмым ребенком, младшей дочерью в семье Марии Терезии и Франца I, правителей Священной Римской империи. Император-отец умер, когда Марии-Антуанетте было 10 лет, и дальнейшей ее судьбой занялась мать, оказавшаяся целеустремленной и практичной женщиной, уверенно ведущей свой государственный корабль по водам тогдашней европейской политики. Все ее дети так или иначе послужили укреплению власти венских императоров, но дальше всех «прыгнула» младшенькая – была помолвлена с наследником французской короны. Это должно было окончательно увенчать союз австрийских Габсбургов и французских Бурбонов (младшей ветви династии Капетингов), как бы деливших континентальную Европу между двумя этими государственными монстрами и бросающих вызов как Англии, так и России.
Как будущую королеву, Марию-Антуанетту, с одной стороны, воспитывали по всей строгости австрийского двора. Она с трех лет носила корсет, в обязательную программу ее воспитания, разработанную матерью, входили уроки танцев, истории, географии, живописи, правописания, изящной словесности, немного математики и иностранных языков, а также посещение театральных представлений, изучение теории управления государством, рукоделие и искусство ведения светской беседы. Музыку ей преподавал сам Кристоф Виллибальд Глюк, великий австрийский композитор и реформатор музыки, который в данном конкретном случае ничуть не преуспел.
С другой – как «мизинчик» в любой семье, юную принцессу баловали и ни в чем ей не отказывали. И в результате, по оценкам современников и поздних биографов, получилась смышленая, живая и бойкая девушка. Малообразованная, пишущая с ошибками и по-французски, и по-немецки, не прочитавшая до конца ни одной серьезной книги, но обаятельная, веселая, обладающая превосходным коммуникативным характером, умеющая себя и подать, и держать в обществе. В общем, настоящая королева. Как утверждает «Википедия», Матье Жак де Вермон, прозванный «аббатом де Вермоном», ее учитель французского языка и потом один из главных советчиков, так написал о своем «объекте»: «У нее больше интеллекта, чем можно было предполагать, но, к сожалению, из-за разбросанности в свои двенадцать лет она не привыкла его концентрировать. Немножко лени и много легкомыслия затрудняют занятия с нею. ...Я понял наконец, что хорошо усваивает она лишь то, что одновременно и развлекает ее».
Страсть к развлечениям стала для Марии-Антуанетты одним из главных смыслов жизни, даже ее символом. И только самые наблюдательные современники отмечали, что развлечения и неудержимое стремление к веселью скрывали от посторонних глубокую разочарованность молодой женщины как своей семейной жизнью, так и вообще своей ролью в жизни Франции, где ее то обожествляли, то ненавидели и винили во всех своих неудачах, называя «мадам Дефицит».
Достаточно сказать, что, выйдя замуж за будущего короля, неуклюжего и глуповатого юношу, которого интересовала только вкусная еда, Мария-Антуанетта почти семь лет не знала полноценной супружеской жизни. В физиологическом плане. Жених, позже муж благоговел перед принцессой и даже через годы так же восхищался женой, как в первый день их знакомства, но страдал от фимоза – сужения крайней плоти, не позволяющего вести полноценную половую жизнь. Только через семь лет брака брат королевы и австрийский император Иосиф специально приехал в Париж и уговорил зятя, уже короля Людовика, сделать операцию.
После этого и пошли дети – две девочки и два мальчика, рождавшиеся нездоровыми и изъеденными врожденным семейным проклятием части Бурбонов – туберкулезом. Они принесли Марии-Антуанетте много радости, но мало счастья: она пережила двух из них. Только первая дочь Мария-Тереза-Шарлотта, герцогиня Ангулемская, дожила до 72 лет, но умерла бездетной. Сам Наполеон Бонапарт говорил о ней, что «она была единственным мужчиной в семье Бурбонов». Младшая дочь – София-Елена-Беатрис – родилась последней и умерла в младенчестве.
Младший сын – Людовик-Карл, дофин Франции, ставший ее никогда не царствующим королем Людовиком XVII, – принес матери больше всего страданий. После ареста королевской семьи его вместе с сестрой сначала держали в одной камере с родителями, потом с матерью. Но после казни его отца, когда в январе 1793 года Мария-Антуанетта на коленях в своей камере в замке Тампль присягнула сыну как королю Людовику XVII, его отобрали у матери и попытались использовать в своих целях, добившись показаний против бывшей королевы. Деятели Революционного трибунала легко смогли подавить его волю и добиться подписания нужных «показаний» от испуганного мальчика. Как уже было сказано выше, среди многочисленных обвинений, выдвинутых против Марии-Антуанетты, был инцест – кровосмесительное сожительство с собственным сыном.
Обвинил свергнутую королеву в этом крайне левый якобинец Жак-Рене Эбер. Но она даже не стала отвечать ему. И когда один из судей спросил, почему она не отвечает на предъявленные обвинения, Мария-Антуанетта взволнованно, но гордо ответила: «Если я не отвечаю, то лишь потому, что сама природа отказывается отвечать на подобные гнусные обвинения в адрес матери. Я призываю всех, кто может, явиться сюда». Суд на этом месте прервали. Но сохранившиеся в деле Марии-Антуанетты несколько сбивчивых рассказов о том, как мать якобы брала его в Тампле к себе в постель, подписаны неумелой детской рукой: «Louis Charles Capet»...
После казни матери Людовика-Карла отдали на «революционное воспитание» сапожнику Симону и его жене, которые поселились в Тампле. Их задачей было заставить Людовика отречься от родителей (в частности, научить его оскорблять их память) и принять революционные идеалы, а также приучить к физическому труду. К ребенку, до восьми лет воспитывавшемуся как королевский сын, стали относиться как к обычному сыну ремесленника. По одним данным, Симон и его жена нередко били мальчика за разные провинности. 8-летнему ребенку часто угрожали смертью на гильотине, доводя его до обмороков на нервной почве. По другим – Симон по-своему любил своего подопечного, и даже сохранились счета за игрушки, цветы и птиц, купленных для «воспитанника». Сам же бывший дофин якобы также с достаточным увлечением предавался новой для него жизни. По воспоминаниям сестры, юный король «пел революционные песни» и, наверняка с чужих слов, нещадно ругал прежний строй.
А когда 8 июня 1795 года он умер от туберкулеза (от этой же болезни умерли дед, бабка, дядя и старший брат), то при вскрытии и обследовании на теле мальчика были обнаружены опухоли, а также следы чесотки. От постоянного недоедания он был чрезвычайно истощен и костляв. Следуя традиции сохранения королевских сердец, врач-хирург Филипп-Жан Пелетан выкрал сердце принца и сохранил его для дальнейшего изучения. Тело дофина-короля было тайно погребено в общей могиле, место которой неизвестно. А сердце хранится и сейчас в усыпальнице французских королей в аббатстве Сен-Дени в Париже.
Старший сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты – дофин Людовик-Жозеф-Ксавье-Франсуа – сначала стал причиной радости в королевской семье, а потом – поводом к революции, выкосившей ее. Дофин Людовик-Жозеф оказался болезненным и слабым ребенком и умер в возрасте семи с половиной лет 4 июня 1789 года, когда революция уже стучалась в ворота королевского дворца. Смерть сына и безутешное горе только катализировали ее...
В день смерти сына и в последующие два дня король отказался принимать делегацию депутатов Генеральных штатов, сказав, что «это невозможно в моем нынешнем состоянии». А когда осмелевшие депутаты все же настояли на своем и 7 июня пришли на аудиенцию, Людовик XVI с горечью спросил: «Значит, в третьем сословии нет отцов?». Ему ответили через месяц с небольшим – 14 июля 1789 года, когда взяли Бастилию и приступом пошли на Тюильри.
А смерть дофина невольно послужила эскалации революционной активности французских депутатов, уже давно подбивающих чернь на бунт. Король объявил траур по умершему сыну, и по традиции в эти дни прекращали работу все политические и прочие собрания. И когда депутаты Генеральных штатов, уже названных Национальной Ассамблеей, 20 июня пришли в зал заседаний, он был закрыт. Депутаты, не разобравшись в причинах и боясь королевских репрессий, собрались в ближайшем зале для игр в мяч и поклялись, что не разойдутся, пока во Франции не будет принята конституция, ограничивающая власть короны. Людовик XVI вынужден был согласиться с этим, привлек к работе представителей двух других сословий – дворянства и духовенства, и революция получила свой узаконенный «мотор». Народ решил разобраться с королем и его семейством...
Потом Людовик и Мария-Антуанетта всячески пытались остановить революцию, хотели бежать из Франции и вернуться к власти на чужих штыках. Но не получили поддержки от своих многочисленных венценосных европейских родственников, пережили окончательное падение монархии в сентябре 1792 года и по очереди оказались на плахе.
Младший брат казненного короля Людовик-Станислас-Ксавье, граф Прованский, после смерти брата и венценосного племянника провозгласил себя королем Людовиком XVIII, правил с 1814 по 1824 год и даже как-то восстановил историческую справедливость. Он сначала решил похоронить казненных брата и невестку в новой церкви Святой Мадлен неподалеку от площади Революции, ставшей со временем площадью Согласия. Но потом отказался от своей затеи, и останки Людовика XVI и Марии-Антуанетты были захоронены в королевском некрополе базилики Сен-Дени. А на месте предполагаемых первоначальных могил несчастной королевской четы был разбит сквер Людовика XVI и построена искупительная часовня. Она так и называется – Часовня Покаяния.
Но еще больше восстановила справедливость сама история, чью «клячу», как говорили некогда с подачи советского поэта Владимира Маяковского, пришпоривают революции. В ямах на сейчас уже снесенном кладбище Мадлен вместе с королевской четой были погребены и грешные и праведные, использовавшие или пострадавшие от революции. В частности, Мари-Жанна графиня Дюбарри, последняя фаворитка короля Людовика XV, отца Людовика XVI, сестра казненного монарха Елизавета, герцог Орлеанский, Филипп Эгалите, его двоюродный брат, проголосовавший за казнь венценосного родственника, Шарлота Корде, зарезавшая в ванной, как барана, одного из рупоров революции Жана-Поля Марата, 22 умеренных жирондиста, революционера-соглашателя во главе со своими вождями Жаком-Пьером Бриссо и Пьером-Виктюрниеном Верньо, казненные знаменитая революционерка Манон-Жанна Ролан и Олимпия де Гуж, автор «Декларации прав женщины и гражданки», и даже сам неистовый Жак-Рене Эбер, обвинявший Марию-Антуанетту в инцесте, со сторонниками.
Эбера вместе со сторонниками меньше чем через год после казни королевы обезглавили по команде их некогда бывшего вождя Максимилиана Робеспьера. Над этим неистовым якобинцем история вообще посмеялась. Он неумолимо рвался к единоличной власти и последовательно безжалостно уничтожал своих как противников, так и мешавших соратников. Что слева, что справа. В феврале 1794 года он прочитал в Конвенте доклад «Об основаниях политической нравственности», в котором доказывал опасность существования двух партий: «Одна из них толкает нас к слабости, другая – к крайностям». Поэтому он и предложил террор – как «быстрое, суровое и непреклонное правосудие».
И Робеспьер, вырубив своих прежних врагов и соратников, стал практически единоличным диктатором, фанатичным и жестоким, в ранге «Верховного Существа», чей культ он начал насаждать, заменив им Бога. Но ненадолго. Уже 27 июля (9 термидора – по революционному календарю) 1794 года власть Робеспьера пала, и на следующий же день его поволокли к гильотине на площади Революции. Без суда и следствия. А чернь, которую он натравливал на королевскую семью, иронически приветствовала его криками: «король» и «ваше величество». А он и ответить не мог – во время ареста пистолетной пулей ему раздробили челюсть, и с той минуты он не мог произнести и слова.
Его обезглавили вместе с братом Огюстеном и немногочисленными уцелевшими соратниками, такими же «резниками революции» – Луи-Антуаном Сен-Жюстом и Жоржем Кутоном. На следующий день обезглавили еще несколько десятков робеспьеристов. По одним данным, его могила неизвестна, а останки погребены в безымянном захоронении вместе с казненными. По другим – он похоронен в братской могиле на крупнейшем парижском кладбище Пик-Пюс («Ловец блох») вместе с еще 1366 казненными «врагами нации и революции»...
...А уже упомянутый Владимир Маяковский в 1925 году в стихе «Версаль» из своего французского цикла описал Трианонский дворец Марии-Антуанетты в Версале. И, по его словам, больше всего ему понравилась трещина на туалетном столике королевы. Он в революционном раже домыслил, что это след санкюлотского штыка, который был вогнан в стол, когда повели на эшафот королеву. Именно королеву:
Я все осмотрел,
поощупал вещи.
Из всей
красотищи этой
мне
больше всего
понравилась трещина
на столике
Антуанетты.
В него
штыка революции
клин
вогнали,
пляша под распевку,
когда
санкюлоты
поволокли
на эшафот
королевку…
Всем,
еще имеющим
купоны
и монеты,
всем царям –
еще имеющимся –
в назидание:
с гильотины неба,
головой Антуанетты,
130 солнце
покатилось
умирать на зданиях.
И что же? В апреле 1930 года поэт пустил себе пулю в лоб от отчаяния. Страна и власть начали забывать своего «пламенного трибуна», потому что он становился ненужной шумной обузой для них. И его таки забыли бы, если бы любовница Лиля Брик не уболтала советского коммунистического «супер-Робеспьера» – Иосифа Сталина, что талантливый «глашатай революции» и поэт-«горлопан» после смерти понадобится. Как идеологическая подпорка. А для кого и предостережение: нехорошо заигрывать с революциями – они пожирают и своих детей. Они обоюдоострое оружие, таящее угрозу и для тех, кто допускает их, и для тех, кто совершает или даже подпевает насильственному изменению порядка вещей…
А на месте предполагаемого захоронения королевы Марии-Антуанетты стоит, напоминаю, Часовня Покаяния в сквере Людовика 16-го.
...Вот, собственно, и все. А многие исследователи до сих пор считают расправу над королевой, глумление над нею самой позорной страницей всей Великой Французской буржуазной революции. Созрели, значит. Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда...
...Все в ее последнем облике оказалось удивительно символичным. Черные ленты на запястьях прикрывали железные оковы на руках и страшно, финально, контрастировали с убранством белого цвета – символом ее прежней светлой и, в общем-то, беззаботной жизни. Она родилась австрийской принцессой, почти 20 лет жила французской королевой, а умирала «вдовой Капет» (по династической фамилии мужа), обвиненной в предательстве интересов родины, связях с враждебными государствами, пособничестве врагам и даже в инцесте с 8-летним сыном. Обезглавленное тело ее бросят в общую яму с трупами других казненных на кладбище Святой Мадлены и присыплют негашеной известью. Чтобы быстрее исчезла и с лица земли, и из памяти людей.
Однако, как в последнюю насмешку, лиловый цвет туфель, в которых она взошла на свою «голгофу», по толкованию тех лет означал любовь и милосердие к французскому народу. Тому, который громко и грозно улюлюкал, когда ее в грязной повозке везли от Консьержери на площадь Революции. И который бурным криком ликования приветствовал падение ножа гильотины и, вытягивая шеи друг над другом, во много глаз жадно смотрел, как лысая женская голова скатилась в корзину из испачканной запекшейся кровью мешковины...
...На этом же кладбище Мадлен в центре Парижа обезглавленная королева окончательно слилась с народом, с которым она так трагически встретилась за 23 года до своей казни. 30 мая 1770 года, под музыку и фейерверки, на площади, где ее казнили, должна была состояться бесплатная раздача вина, хлеба и мяса народу. В честь бракосочетания наследника престола, дофина Людовика и его невесты – 14-летней австрийской принцессы Марии-Антуанетты. Чернь, которую на такие гуляния и потом на всевозможные бунты и на революцию щедро выбрасывало трущобное чрево Парижа, эти каменные джунгли убожества и нищеты, шевелилась в жадном нетерпении и ожидании королевской дармовщины между глубокими строительными котлованами на перестраивающейся площади. Пиротехнические ракеты, с треском и шипением внезапно взрывавшиеся в толпе, мгновенно вызвали страх и панику. И люди, мужчины, женщины, старики и дети, бросились врассыпную, сталкивались друг с другом, толкая более слабых прямо во рвы, насмерть топтали упавших наземь...
...На этом же кладбище Мадлен в центре Парижа обезглавленная королева окончательно слилась с народом, с которым она так трагически встретилась за 23 года до своей казни. 30 мая 1770 года, под музыку и фейерверки, на площади, где ее казнили, должна была состояться бесплатная раздача вина, хлеба и мяса народу
...В тот день в столице погибли 139 человек и сотни были ранены. Погибшие нашли свое упокоение на том самом, упомянутом выше кладбище Мадлен рядом с до сих пор сохранившейся церковью Святого Августина. В королевской семье о них никто толком не сожалел. И чернь, потомки и родственники погибших, сменяя милость на гнев, восхищение на ненависть, восторги на презрение и бессмысленную жестокость, ответила королевской чете тем же – смертью и посмертным глумлением...
Вообще-то, вся жизнь и смерть Марии-Антуанетты – это не только символ революционной жестокости, требующей бессмысленных жертв и расплаты за собственную неудавшуюся жизнь революционеров, которым нечаянно выпала-таки судьба все несбывшееся компенсировать чужой кровью. Это еще и, увы, закономерная трагедия женщины, которая была поставлена руководить народом, могла ему помочь, но так и не поняла, КАК – а главное! – ЗАЧЕМ ей это нужно делать. Свою власть она воспринимала как должное, данное свыше, оспаривать которое никто не имеет права. Это история романа с чернью, который Марии-Антуанетте не удался. И закончился брутальным мстительным поруганием. Высокомерное презрение и безразличие было отмщено с бессмысленной жестокостью...
Это была расплата за властную черствость к людям и их нуждам. За крайнюю отрешенность абсолютной верховной власти от проблем так называемого простого народа, который подчас голодает, когда власть пирует. Именно Марии-Антуанетте часто приписывают знаменитую фразу: «У них нет хлеба? Ну что ж, пускай едят бриоши». В другой редакции – пирожные, торты или круассаны, но это не важно, это несущественные детали. Равно как и то, что исследователи уже давно установили: Мария-Антуанетта МОГЛА так сказать, но НЕ ГОВОРИЛА. Эти слова в 1769 году вообще выдумал и приписал некой «французской принцессе» сам расшатывающий трон Жан-Жак Руссо в своей «Исповеди»: «Как сделать, чтобы иметь хлеб? …Покупать сам я никогда бы не решился. Чтобы важный господин, при шпаге, пошел к булочнику купить кусок хлеба – как это можно! Наконец я вспомнил, какой выход придумала одна принцесса; когда ей доложили, что у крестьян нет хлеба, она ответила: «Пускай едят бриоши», и я стал покупать бриоши...».
В это время Марии-Антуанетты еще не было во Франции: она, 13-летняя австрийская принцесса, еще веселилась в своем дворце Шенбрунн в Вене и под присмотром матери только готовилась знакомиться с наследником французской короны. Это, что называется, было написано у нее на роду. Но меткая выдумка Руссо прижилась, поскольку ему и многим другим французам очень хотелось верить, что слова эти на самом деле произнесла королева, ставшая всем особенно ненавистной накануне революции 1789 года, когда нищета, высокие налоги и полная твердокаменная окостенелость равнодушной к бедам людей королевской власти вывели французов брать Бастилию. И вкус бриошей, этих сладких булок из сдобного теста, прибрел солоноватый привкус крови...
...А ведь в начале ничто не предвещало такой развязки. Мария-Антуанетта была восьмым ребенком, младшей дочерью в семье Марии Терезии и Франца I, правителей Священной Римской империи. Император-отец умер, когда Марии-Антуанетте было 10 лет, и дальнейшей ее судьбой занялась мать, оказавшаяся целеустремленной и практичной женщиной, уверенно ведущей свой государственный корабль по водам тогдашней европейской политики. Все ее дети так или иначе послужили укреплению власти венских императоров, но дальше всех «прыгнула» младшенькая – была помолвлена с наследником французской короны. Это должно было окончательно увенчать союз австрийских Габсбургов и французских Бурбонов (младшей ветви династии Капетингов), как бы деливших континентальную Европу между двумя этими государственными монстрами и бросающих вызов как Англии, так и России.
Как будущую королеву, Марию-Антуанетту, с одной стороны, воспитывали по всей строгости австрийского двора. Она с трех лет носила корсет, в обязательную программу ее воспитания, разработанную матерью, входили уроки танцев, истории, географии, живописи, правописания, изящной словесности, немного математики и иностранных языков
Как будущую королеву, Марию-Антуанетту, с одной стороны, воспитывали по всей строгости австрийского двора. Она с трех лет носила корсет, в обязательную программу ее воспитания, разработанную матерью, входили уроки танцев, истории, географии, живописи, правописания, изящной словесности, немного математики и иностранных языков, а также посещение театральных представлений, изучение теории управления государством, рукоделие и искусство ведения светской беседы. Музыку ей преподавал сам Кристоф Виллибальд Глюк, великий австрийский композитор и реформатор музыки, который в данном конкретном случае ничуть не преуспел.
С другой – как «мизинчик» в любой семье, юную принцессу баловали и ни в чем ей не отказывали. И в результате, по оценкам современников и поздних биографов, получилась смышленая, живая и бойкая девушка. Малообразованная, пишущая с ошибками и по-французски, и по-немецки, не прочитавшая до конца ни одной серьезной книги, но обаятельная, веселая, обладающая превосходным коммуникативным характером, умеющая себя и подать, и держать в обществе. В общем, настоящая королева. Как утверждает «Википедия», Матье Жак де Вермон, прозванный «аббатом де Вермоном», ее учитель французского языка и потом один из главных советчиков, так написал о своем «объекте»: «У нее больше интеллекта, чем можно было предполагать, но, к сожалению, из-за разбросанности в свои двенадцать лет она не привыкла его концентрировать. Немножко лени и много легкомыслия затрудняют занятия с нею. ...Я понял наконец, что хорошо усваивает она лишь то, что одновременно и развлекает ее».
Страсть к развлечениям стала для Марии-Антуанетты одним из главных смыслов жизни, даже ее символом. И только самые наблюдательные современники отмечали, что развлечения и неудержимое стремление к веселью скрывали от посторонних глубокую разочарованность молодой женщины как своей семейной жизнью, так и вообще своей ролью в жизни Франции, где ее то обожествляли, то ненавидели и винили во всех своих неудачах, называя «мадам Дефицит».
Достаточно сказать, что, выйдя замуж за будущего короля, неуклюжего и глуповатого юношу, которого интересовала только вкусная еда, Мария-Антуанетта почти семь лет не знала полноценной супружеской жизни. В физиологическом плане. Жених, позже муж благоговел перед принцессой и даже через годы так же восхищался женой, как в первый день их знакомства, но страдал от фимоза – сужения крайней плоти, не позволяющего вести полноценную половую жизнь. Только через семь лет брака брат королевы и австрийский император Иосиф специально приехал в Париж и уговорил зятя, уже короля Людовика, сделать операцию.
После этого и пошли дети – две девочки и два мальчика, рождавшиеся нездоровыми и изъеденными врожденным семейным проклятием части Бурбонов – туберкулезом. Они принесли Марии-Антуанетте много радости, но мало счастья: она пережила двух из них. Только первая дочь Мария-Тереза-Шарлотта, герцогиня Ангулемская, дожила до 72 лет, но умерла бездетной. Сам Наполеон Бонапарт говорил о ней, что «она была единственным мужчиной в семье Бурбонов». Младшая дочь – София-Елена-Беатрис – родилась последней и умерла в младенчестве.
Младший сын – Людовик-Карл, дофин Франции, ставший ее никогда не царствующим королем Людовиком XVII, – принес матери больше всего страданий. После ареста королевской семьи его вместе с сестрой сначала держали в одной камере с родителями, потом с матерью
Младший сын – Людовик-Карл, дофин Франции, ставший ее никогда не царствующим королем Людовиком XVII, – принес матери больше всего страданий. После ареста королевской семьи его вместе с сестрой сначала держали в одной камере с родителями, потом с матерью. Но после казни его отца, когда в январе 1793 года Мария-Антуанетта на коленях в своей камере в замке Тампль присягнула сыну как королю Людовику XVII, его отобрали у матери и попытались использовать в своих целях, добившись показаний против бывшей королевы. Деятели Революционного трибунала легко смогли подавить его волю и добиться подписания нужных «показаний» от испуганного мальчика. Как уже было сказано выше, среди многочисленных обвинений, выдвинутых против Марии-Антуанетты, был инцест – кровосмесительное сожительство с собственным сыном.
Обвинил свергнутую королеву в этом крайне левый якобинец Жак-Рене Эбер. Но она даже не стала отвечать ему. И когда один из судей спросил, почему она не отвечает на предъявленные обвинения, Мария-Антуанетта взволнованно, но гордо ответила: «Если я не отвечаю, то лишь потому, что сама природа отказывается отвечать на подобные гнусные обвинения в адрес матери. Я призываю всех, кто может, явиться сюда». Суд на этом месте прервали. Но сохранившиеся в деле Марии-Антуанетты несколько сбивчивых рассказов о том, как мать якобы брала его в Тампле к себе в постель, подписаны неумелой детской рукой: «Louis Charles Capet»...
После казни матери Людовика-Карла отдали на «революционное воспитание» сапожнику Симону и его жене, которые поселились в Тампле. Их задачей было заставить Людовика отречься от родителей (в частности, научить его оскорблять их память) и принять революционные идеалы, а также приучить к физическому труду. К ребенку, до восьми лет воспитывавшемуся как королевский сын, стали относиться как к обычному сыну ремесленника. По одним данным, Симон и его жена нередко били мальчика за разные провинности. 8-летнему ребенку часто угрожали смертью на гильотине, доводя его до обмороков на нервной почве. По другим – Симон по-своему любил своего подопечного, и даже сохранились счета за игрушки, цветы и птиц, купленных для «воспитанника». Сам же бывший дофин якобы также с достаточным увлечением предавался новой для него жизни. По воспоминаниям сестры, юный король «пел революционные песни» и, наверняка с чужих слов, нещадно ругал прежний строй.
А когда 8 июня 1795 года он умер от туберкулеза (от этой же болезни умерли дед, бабка, дядя и старший брат), то при вскрытии и обследовании на теле мальчика были обнаружены опухоли, а также следы чесотки. От постоянного недоедания он был чрезвычайно истощен и костляв. Следуя традиции сохранения королевских сердец, врач-хирург Филипп-Жан Пелетан выкрал сердце принца и сохранил его для дальнейшего изучения. Тело дофина-короля было тайно погребено в общей могиле, место которой неизвестно. А сердце хранится и сейчас в усыпальнице французских королей в аббатстве Сен-Дени в Париже.
Старший сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты – дофин Людовик-Жозеф-Ксавье-Франсуа – сначала стал причиной радости в королевской семье, а потом – поводом к революции, выкосившей ее. Дофин Людовик-Жозеф оказался болезненным и слабым ребенком и умер в возрасте семи с половиной лет 4 июня 1789 года, когда революция уже стучалась в ворота королевского дворца. Смерть сына и безутешное горе только катализировали ее...
В день смерти сына и в последующие два дня король отказался принимать делегацию депутатов Генеральных штатов, сказав, что «это невозможно в моем нынешнем состоянии». А когда осмелевшие депутаты все же настояли на своем и 7 июня пришли на аудиенцию, Людовик XVI с горечью спросил: «Значит, в третьем сословии нет отцов?»
В день смерти сына и в последующие два дня король отказался принимать делегацию депутатов Генеральных штатов, сказав, что «это невозможно в моем нынешнем состоянии». А когда осмелевшие депутаты все же настояли на своем и 7 июня пришли на аудиенцию, Людовик XVI с горечью спросил: «Значит, в третьем сословии нет отцов?». Ему ответили через месяц с небольшим – 14 июля 1789 года, когда взяли Бастилию и приступом пошли на Тюильри.
А смерть дофина невольно послужила эскалации революционной активности французских депутатов, уже давно подбивающих чернь на бунт. Король объявил траур по умершему сыну, и по традиции в эти дни прекращали работу все политические и прочие собрания. И когда депутаты Генеральных штатов, уже названных Национальной Ассамблеей, 20 июня пришли в зал заседаний, он был закрыт. Депутаты, не разобравшись в причинах и боясь королевских репрессий, собрались в ближайшем зале для игр в мяч и поклялись, что не разойдутся, пока во Франции не будет принята конституция, ограничивающая власть короны. Людовик XVI вынужден был согласиться с этим, привлек к работе представителей двух других сословий – дворянства и духовенства, и революция получила свой узаконенный «мотор». Народ решил разобраться с королем и его семейством...
Потом Людовик и Мария-Антуанетта всячески пытались остановить революцию, хотели бежать из Франции и вернуться к власти на чужих штыках. Но не получили поддержки от своих многочисленных венценосных европейских родственников, пережили окончательное падение монархии в сентябре 1792 года и по очереди оказались на плахе.
Младший брат казненного короля Людовик-Станислас-Ксавье, граф Прованский, после смерти брата и венценосного племянника провозгласил себя королем Людовиком XVIII, правил с 1814 по 1824 год и даже как-то восстановил историческую справедливость. Он сначала решил похоронить казненных брата и невестку в новой церкви Святой Мадлен неподалеку от площади Революции, ставшей со временем площадью Согласия. Но потом отказался от своей затеи, и останки Людовика XVI и Марии-Антуанетты были захоронены в королевском некрополе базилики Сен-Дени. А на месте предполагаемых первоначальных могил несчастной королевской четы был разбит сквер Людовика XVI и построена искупительная часовня. Она так и называется – Часовня Покаяния.
Но еще больше восстановила справедливость сама история, чью «клячу», как говорили некогда с подачи советского поэта Владимира Маяковского, пришпоривают революции. В ямах на сейчас уже снесенном кладбище Мадлен вместе с королевской четой были погребены и грешные и праведные, использовавшие или пострадавшие от революции. В частности, Мари-Жанна графиня Дюбарри, последняя фаворитка короля Людовика XV, отца Людовика XVI, сестра казненного монарха Елизавета, герцог Орлеанский, Филипп Эгалите, его двоюродный брат, проголосовавший за казнь венценосного родственника, Шарлота Корде, зарезавшая в ванной, как барана, одного из рупоров революции Жана-Поля Марата, 22 умеренных жирондиста, революционера-соглашателя во главе со своими вождями Жаком-Пьером Бриссо и Пьером-Виктюрниеном Верньо, казненные знаменитая революционерка Манон-Жанна Ролан и Олимпия де Гуж, автор «Декларации прав женщины и гражданки», и даже сам неистовый Жак-Рене Эбер, обвинявший Марию-Антуанетту в инцесте, со сторонниками.
Младший брат казненного короля Людовик-Станислас-Ксавье, граф Прованский, после смерти брата и венценосного племянника провозгласил себя королем Людовиком XVIII, правил с 1814 по 1824 год и даже как-то восстановил историческую справедливость
Эбера вместе со сторонниками меньше чем через год после казни королевы обезглавили по команде их некогда бывшего вождя Максимилиана Робеспьера. Над этим неистовым якобинцем история вообще посмеялась. Он неумолимо рвался к единоличной власти и последовательно безжалостно уничтожал своих как противников, так и мешавших соратников. Что слева, что справа. В феврале 1794 года он прочитал в Конвенте доклад «Об основаниях политической нравственности», в котором доказывал опасность существования двух партий: «Одна из них толкает нас к слабости, другая – к крайностям». Поэтому он и предложил террор – как «быстрое, суровое и непреклонное правосудие».
И Робеспьер, вырубив своих прежних врагов и соратников, стал практически единоличным диктатором, фанатичным и жестоким, в ранге «Верховного Существа», чей культ он начал насаждать, заменив им Бога. Но ненадолго. Уже 27 июля (9 термидора – по революционному календарю) 1794 года власть Робеспьера пала, и на следующий же день его поволокли к гильотине на площади Революции. Без суда и следствия. А чернь, которую он натравливал на королевскую семью, иронически приветствовала его криками: «король» и «ваше величество». А он и ответить не мог – во время ареста пистолетной пулей ему раздробили челюсть, и с той минуты он не мог произнести и слова.
Его обезглавили вместе с братом Огюстеном и немногочисленными уцелевшими соратниками, такими же «резниками революции» – Луи-Антуаном Сен-Жюстом и Жоржем Кутоном. На следующий день обезглавили еще несколько десятков робеспьеристов. По одним данным, его могила неизвестна, а останки погребены в безымянном захоронении вместе с казненными. По другим – он похоронен в братской могиле на крупнейшем парижском кладбище Пик-Пюс («Ловец блох») вместе с еще 1366 казненными «врагами нации и революции»...
...А уже упомянутый Владимир Маяковский в 1925 году в стихе «Версаль» из своего французского цикла описал Трианонский дворец Марии-Антуанетты в Версале. И, по его словам, больше всего ему понравилась трещина на туалетном столике королевы. Он в революционном раже домыслил, что это след санкюлотского штыка, который был вогнан в стол, когда повели на эшафот королеву. Именно королеву:
Я все осмотрел,
поощупал вещи.
Из всей
красотищи этой
мне
больше всего
понравилась трещина
на столике
Антуанетты.
В него
штыка революции
клин
вогнали,
пляша под распевку,
когда
санкюлоты
поволокли
на эшафот
королевку…
Всем,
еще имеющим
купоны
и монеты,
всем царям –
еще имеющимся –
в назидание:
с гильотины неба,
головой Антуанетты,
130 солнце
покатилось
умирать на зданиях.
И что же? В апреле 1930 года поэт пустил себе пулю в лоб от отчаяния. Страна и власть начали забывать своего «пламенного трибуна», потому что он становился ненужной шумной обузой для них. И его таки забыли бы, если бы любовница Лиля Брик не уболтала советского коммунистического «супер-Робеспьера» – Иосифа Сталина, что талантливый «глашатай революции» и поэт-«горлопан» после смерти понадобится. Как идеологическая подпорка. А для кого и предостережение: нехорошо заигрывать с революциями – они пожирают и своих детей. Они обоюдоострое оружие, таящее угрозу и для тех, кто допускает их, и для тех, кто совершает или даже подпевает насильственному изменению порядка вещей…
А на месте предполагаемого захоронения королевы Марии-Антуанетты стоит, напоминаю, Часовня Покаяния в сквере Людовика 16-го.
...Вот, собственно, и все. А многие исследователи до сих пор считают расправу над королевой, глумление над нею самой позорной страницей всей Великой Французской буржуазной революции. Созрели, значит. Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда...
