Андрей Потебня относится к тем кумирам современного политического украинства, которые сохранились еще с советских времен. И тогда, и сейчас его прославляли и прославляют как борца за свободу. Только раньше отмечалось, что боролся он против царского режима. Ныне же подчеркивается, что тот режим был русским. Соответственно, образ «выдающегося революционера-демократа», каковым сего деятеля изображали советские авторы, уступил место лику «славного украинца», «героя борьбы за независимость», даже «национального героя».
В текущем году о Потебне говорят чаще, чем обычно. Во-первых, в связи со 150-й годовщиной польского мятежа, в котором он принял участие, оказавшись, между прочим, самым известным мятежником из малорусов. Правда, таким вот «самым-самым» он стал не из-за каких-то своих достоинств. Причина в другом: малорусы, участвовавшие в тех событиях (офицеры, солдаты, крестьяне) в подавляющем большинстве своемсражались с мятежниками, а не за них. Таким образом, «национальный герой» выступал против собственного народа. Но об этой подробности его биографы, как правило, умалчивают.
Второе же обстоятельство, привлекающее сегодня внимание к Потебне, - его 175-летний юбилей.
Он родился на небольшом хуторе близ села Перекоповцы Роменского уезда Полтавской губернии, в семье мелкого помещика (владельца пяти крепостных душ), отставного штабс-капитана Афанасия Потебни. Андрей был младшим сыном у родителей. Кроме него подрастал старший на три года сын Александр, впоследствии ставший известным филологом.
Научную славу его брата Александра составители панегириков Потебне-младшему иногда распространяют на него самого. Об их семье рассуждают как о семье, где «господствовало глубокое уважение к образованию и науке», «заботливо сохранялись благородные, прогрессивные традиции освободительной борьбы украинского народа», «были достаточно ярко выражены украинские симпатии» и т.п. При этом не учитывается, что родительский дом оба брата оставили рано. Да и друг с другом они практически не общались.
Андрею было всего четыре года, когда Александра отдали на воспитание в семью дяди. А спустя несколько лет отец снарядил в дальнюю дорогу и младшего сына.
Сначала его определили в Орловский кадетский корпус. Но вскоре перевели в аналогичное заведение в Полоцк. Этот перевод сыграл в судьбе Потебни фатальную роль. В Полоцкий корпус кадетов из центральной России направляли по приказу Николая I. Таким способом царь хотел разбавить почти сплошь польскую по национальному составу военную школу русским элементом. В то время (в отличие от нынешнего) никто не сомневался, что малорусы, как и великорусы, являются русскими. И малорус Андрей Потебня вместе с другими русскими юношами уже одним фактом пребывания в кадетском корпусе Полоцка был призван противодействовать польскому влиянию там.
* * *
Увы, получилось наоборот. Мальчик сам попал под влияние поляков.
Это влияние усилилось во время завершения учебы. Поскольку в Полоцком корпусе не было тогда офицерских классов, его выпускников отправляли доучиваться в Петербург – в Дворянский полк, переименованный затем в Константиновский кадетский корпус. А в полку том находилось не только много кадетов-поляков, но и преподавателей польского происхождения было более четверти от общего числа.
Уже тогда, в середине 1850-х годов, польские деятели старались занимать места в военно-учебных заведениях. Присматривались к будущим офицерам из русских. Подыскивали среди них тех, кто пригодился бы в реализации заветной польской мечты – восстановления независимости (на тот момент территория Польши была разделена между Россией, Австрией и Пруссией, причем большая часть входила в состав Российской империи).
С намеченными кандидатами поляки сближались, завязывали дружеское общение, входили в доверие и постепенно прививали им взгляды на Россию как на тюрьму народов (русского – в том числе), которую необходимо разрушить.
Привлечь на свою сторону удавалось далеко не всех. Но с Потебней это произошло.
* * *
По окончании учебы в 1856 году он был выпущен прапорщиком в полк, расквартированный в Польше. Можно предположить, что таковому распределению посодействовали польские друзья юного офицера.
Какой-то особой подпольной работы Потебня не вел. Периодически вместе с несколькими другими офицерами-«вольнодумцами» (поляками и русскими) почитывал тайно присылаемую из Лондона газету Александра Герцена «Колокол» – печатный орган российской революционной эмиграции. Обсуждал прочитанное. Вел разговоры на политические темы. Вот, собственно, и все.
Своим ходом шла служба. В 1858 году Потебня получил направление в Царскосельскую стрелковую школу. Прошел там годовые курсы. Часто наезжал в Петербург, где, помимо прочего, познакомился с Николаем Чернышевским и другими революционерами-демократами. Вернулся в свой полк. В 1861 году ему присвоили очередное звание – подпоручик.
Но медленное продвижение вверх по служебной лестнице его не устраивало. Мечталось о большем. Хотелось быть кем-то важным. Между тем выдающихся качеств, с помощью которых можно было бы достичь значительного положения, у Потебни не имелось.
Замечательный русский писатель Всеволод Крестовский, кстати, тоже малорус по происхождению, имевший возможность лично наблюдать за Потебней (в конце 1850-х они вращались в одних кругах столичной «прогрессивной» молодежи) вывел его затем в своем романе «Две силы» под именем поручика Паляницы. «Длинного роста и жидкой комплекции, к которому как нельзя более подходило прозвище «дылды», - описывал Крестовский своего «героя». - …С коротко остриженными волосами, которые торчали на голове его как жестская щетка; в круто сведенных густых бровях его присутствовало характерное выражение неуклонности и упорства, но серые глаза уставлялись из-под этих бровей как-то тупо и неподвижно, напоминая своим выражением взгляд сонного окуня».
Характеризуя Потебню (Паляницу), Крестовский употребил малорусское слово «недороблэный» (недоделанный - в переводе на русский литературный язык). Надо признать: характеристика точная. Таким недоделанным Потебня, в общем-то, и являлся. Но он так грезил о собственном величии. Верил, что мечта сбудется. Терпеливо ждал. И, как ему показалось, дождался.
* * *
В 1862 году лидеры польского движения сочли, что пришло время для открытого восстания против России. План вооруженного выступления поручили разработать Ярославу Домбровскому, приятелю Потебни еще с кадетской поры.
Легко увлекающийся Домбровский был уверен, что под влиянием революционной пропаганды русские войска в Польше присоединятся к восставшим и уж в любом случае не окажут им сопротивления. Исходя из этого, он и ставил задачи перед отрядами будущих повстанцев.
Потебня во всем поддакивал товарищу. Однако руководители движения смотрели на происходящее более здраво. Симпатизировавших польскому делу русских офицеров (а таких насчитывалось немного) вызвали на совещание и предложили честно ответить: сумеют ли они присоединить к восстанию хотя бы те подразделения, какими командуют? Большинство опрошенных признались: ручаться могут только за себя, чтобы увлечь в восстание солдат их влияния недостаточно. А подпоручик Потебня утверждал обратное. Он заявлял, что приведет на помощь повстанцам целый батальон. За этим батальоном, несомненно, последуют другие. Выступление имеет все шансы на успех.
Разумеется, ему не поверили. Восстание решили отсрочить. И поступили разумно. Ни батальона, ни даже роты или взвода Потебня бы не привел. Он просто вообразил, что пришел его звездный час, настал момент показать себя, заявить претензии на лидерство. А потому - врал напропалую.
Конечно, это было легкомыслие. Но остановиться подпоручик уже не мог. За словом последовало дело. 15 июня 1862 года в варшавском парке Потебня совершил покушение на императорского наместника в Царстве Польском генерала Александра Лидерса. Наверняка он был уверен, что этот акт поднимет его авторитет в глазах польских и российских революционеров. «Я всадил ему в лоб», - хвастался начинающий террорист перед поляками. И снова врал.
Напасть на гуляющего без охраны старика (Лидерсу было 72 года) спереди, «в лоб», он не решился. Подкрался со спины, выстрелил и бросился наутек.
Пуля попала генералу в шею. К счастью, рана оказалась неопасной. «Подлец стреляет сзади», - успел крикнуть Лидерс убегавшему Потебне. Стоит добавить, что наместник и так уходил в отставку со своего поста, а по подозрению в покушении на него арестовали других людей из числа революционно настроенных. Следствие, правда, установило их невиновность в этом деле. Арестованным вернули свободу. О том, что стрелял в наместника Потебня жандармы так и не узнали.
Но сам подпоручик думал, что полиция уже идет по его следу. Он оставил службу и перешел на нелегальное положение. На улице показывался не иначе как переодетым женщиной или монахом. Зато теперь Потебня полностью сосредоточился на революционной деятельности. Прежде всего, написал письмо Александру Герцену. Причем написал от имени «многих русских офицеров», хотя не представлял никого, кроме себя лично. А вскоре по поддельным документам и сам поехал в Лондон.
* * *
Герцен тогда считался вождем российских революционеров. Его авторитет признавали (во всяком случае, на словах) и поляки. Такое знакомство, безусловно, могло принести пользу.
Потебню встретили с распростертыми объятиями. Он представился руководителем «Комитета русских офицеров в Польше». Сообщил, что армия готова к революции и прогрессивно настроенным офицерам с трудом удается сдерживать солдат от преждевременного выступления. Уверял, что по одному его, Потебни, слову многие тысячи солдат и офицеров поднимутся на борьбу с царизмом.
Александр Герцен, Николай Огарев, Михаил Бакунин, прочие эмигранты-революционеры слушали с восторгом. Беглый подпоручик возвращался назад облеченный полным доверием «лондонских изгнанников».
Впрочем, авторитета в Польше ему это не прибавило. То, о чем не знали в далекой Англии, было хорошо известно на месте. Ярослав Домбровский к тому времени был арестован. Другие же польские деятели, как и русские революционеры, Потебню не принимали всерьез. «Мощный» и «многочисленный» «Комитет русских офицеров», про который он говорил в Лондоне, состоял из него одного. Общение с Потебней поддерживал разве что офицер-поляк Зигмунд Падлевский и некий Бронислав Шварц, французский подданный, чьи родители эмигрировали когда-то из Польши.
Единственное, что мог теперь уже бывший подпоручик, это сочинять революционные воззвания, которые, однако, ни на кого не влияли. «Потебня, - вспоминал позднее участник польского мятежа Оскар Авейде, - …написал несколько писем (всего не более пяти) от имени идеального русского комитета, которые Шварц скрепил старыми печатями и разослал к разным офицерам, служившим в воеводствах, но этим все и кончилось: ничего существенного, ничего серьезного не было, комитета не существовало».
О реальном положении дел поляки не поленились сообщить Герцену. Тот, наверное, устыдился собственной доверчивости. В конце концов, о «Комитете русских офицеров» он знал от одного человека, которого видел в первый раз. С другой стороны, Потебня продолжал слать донесения, сообщая о дальнейших своих успехах в подготовке революции.
Из Лондона потребовали доказательств существования организации. И… Потебня их предоставил.
В редакцию герценовского «Колокола» он переправил копию обращения русских офицеров к новому императорскому наместнику великому князю Константину Николаевичу (сменившему Лидерса). Офицеры требовали прекратить насилие, дать полякам свободу. Под оригиналом обращения, пояснял Потебня, никаких подписей, по понятным причинам, не стояло. Но Герцену эти подписи нескольких сотен офицеров он предоставил.
Пренебречь таким доказательством редактор «Колокола» не мог.
Уже потом выяснилось, что Потебня совершил заурядный подлог. Фамилии офицеров он раздобыл у знакомого штабного писаря. Вместе с двумя подельниками (Шварцем и Падлевским) разными чернилами, меняя почерк, понаставлял множество подписей. Настоящим был лишь автограф самого Потебни и нескольких офицеров-поляков.
Но, повторюсь, выявилось это потом. А осенью 1862 года «лондонским изгнанникам» пришлось вновь стыдиться. На сей раз своего недоверия. Приехавшего опять Потебню они приняли с радостью. Проведя переговоры с Огаревым (Герцен вынужден был уехать из Лондона по срочным делам), сообщив новые «сведения» о подготовке революции, самозваный глава «Комитета русских офицеров» имел основания торжествовать.
Даже польские деятели стали поглядывать на него с удивлением. Повторное доверие Герцена чего-то стоило. Может, действительно, за Потебней есть сила, о которой они, поляки, не знают?
Потебня подтвердил: его «Комитет» - могущественная организация. Пусть только начнется восстание, тогда увидите!
Чем-то напоминал он гоголевского Хлестакова из «Ревизора». С той, правда, разницей, что персонаж Гоголя - фигура однозначно комическая. Хлестаковщина же Потебни привела к трагическому финалу.
На что он рассчитывал? Вероятно, на то, что восстание начнется еще не скоро (если начнется вообще). И все время до восстания можно будет тешиться репутацией значительного лица. Ощущать себя руководителем пускай и воображаемой организации. Пользоваться уважением авторитетных лиц.
* * *
Трудно сказать, сколько бы еще продолжалась эта история. Но вмешалась большая политика. Правительство собралось провести в Царстве Польском рекрутский набор – призыв молодежи в армию. Для польских деятелей это означало, что многие молодые люди, готовые стать повстанцами, будут одеты в солдатскую форму и отправлены в отдаленные российские гарнизоны. Движение утратит силу. На планах вооруженного выступления придется поставить крест.
Поляки решили действовать на опережение – поднять восстание, как только будет объявлен призыв рекрутов. Срок настал в январе 1863 года.
В один из дней Потебню спешно пригласили на переговоры. Спрашивали: можно ли рассчитывать на его «Комитет русских офицеров»? Ответ был прежним: влияние «Комитета» огромно, его ячейки тайно действуют чуть ли не во всех воинских частях, сам Потебня располагает внушительным боевым отрядом, готов действовать.
Тогда он и услышал новость: восстание начнется через несколько дней. Признаться, что соврал, мужества не хватило.
Ну а дальше случилось то, что и должно было случиться. Поляки выступили. Их отряды двинулись к крепостям, ворота которых должны были распахнуть перед повстанцами члены «Комитета русских офицеров». Другие отряды подошли к военным лагерям, предвкушая, что там вспыхнут бунты и войска перейдут на их сторону. Ждали и удара по царским войскам отряда Потебни. Но…
«До сих пор ни одного русского солдата не перешло, ни один офицер не отказался от команды против поляков», - в отчаянии писал Герцен Огареву спустя две недели после начала мятежа. Польские деятели засыпали его упреками, а «лондонский изгнанник» не знал, что ответить. И «Комитет русских офицеров», и отряд, будто бы собранный Потебней, оказались мифами.
Потебня же… в очередной раз помчался в Лондон. Он уверял, что поляки во всем виноваты сами. Дескать, они неправильно его поняли, действовали несогласованно, не позаботились об установлении контактов с представителями «Комитета» на местах. Наконец, имела место трагическая случайность…
Герцен и Огарев уже не верили. Один Бакунин, сам любивший приврать, проявил сочувствие. Он написал рекомендательное письмо польскому воеводе Мариану Лянгевичу. С такой рекомендацией, обругав за глаза Герцена, Потебня вернулся в Польшу.
К Лянгевичу он явился с проектом организации специального легиона из русских пленных, захваченных повстанцами. Командование легионом Потебня «самоотверженно» готов был взять на себя.
Только вот полякам он со своей болтовней надоел до чертиков. Воевода не стал с ним долго разговаривать. Приказал стать в строй рядовым. Ослушаться незадачливый «командир легиона» не посмел. С ним бы не церемонились…
Ему даже не дали оружия. Послали в самый низкосортный отряд, к косинерам (сброду, вооруженному косами). С косой в руке и выступил он в свой первый боевой поход.
Перед отрядом, точнее – бандой, поставили задачу: ночью атаковать небольшой русский военный лагерь. Это была излюбленная тактика повстанцев: под покровом темноты нападать на расположившихся на отдых солдат и резать их спящих.
Но на сей раз головорезам не повезло. Застать русских врасплох не удалось. Косинеров встретили выстрелами. Одна из пуль попала в грудь Потебне. Первый бой стал для него и последним.
* * *
Подводя итог, нельзя не подтвердить еще раз правоту Всеволода Крестовского. Был Потебня каким-то «недороблэным». Думается, называть его сегодня национальным героем Украины, значит – оскорблять украинцев. А вот в роли кумира украинской «национально сознательной» общественности он вполне сгодится.
Фото: gazeta.zn.ua
