В «Независимом военном обозрении» в №37 за 1998 год была опубликована статья президента Гуманитарного фонда Ингушетии Беслана Костоева «Русская правда» полковника Павла Пестеля», в которой излагается «новый, не имперский» взгляд на проблему взаимоотношений России и Северного Кавказа на протяжении веков. В частности, в материале дается оценка деятельности генерала от инфантерии Алексея Ермолова в период его командования Отдельным грузинским (с 1820 года – Кавказским) корпусом и фактического наместничества на Кавказе.

При всем уважении к чувству боли автора по поводу драматической судьбы горских народов, перенесших тяжелые испытания, со многими высказанными им положениями нельзя согласиться, ибо при рассмотрении всей совокупности обстоятельств они выглядят неоправданно резкими и недостаточно объективными. По мнению автора, Ермолов – беспощадный колонизатор, «придерживавшийся реакционных взглядов» и «с варварской жестокостью» истреблявший народы во имя завоевания Кавказа и округления границ империи, человек аморальный и безнравственный, не стеснявшийся в буквальном смысле выпрашивать награду для сообщников своих преступлений: генерал-майора Максима Власова, полковника Эльмурзы Бековича-Черкасского, по его приказу проводивших «поголовное истребление» жителей чеченских аулов.

Напрашивается вывод, что Россия руками Ермолова и других военачальников (перечисляются фамилии генералов Григория Глазенапа, Отто Кнорринга, Григория Розена, Карла Баггоута и еще многих других) фактически осуществляла на Кавказе политику геноцида, преследовавшего цель всемерно ослабить людской потенциал «туземного» населения Кавказа и расчистить пространство для казачества и других переселенцев (особенно немцев) в Северокавказском регионе. Очевидно, что подобное истолкование событий Кавказской войны ничего, кроме возбуждения ненависти к русским, принести не может. Не вступая с автором в спор по всем высказанным им положениям, хотел бы остановиться на оценке личности и деятельности генерала Ермолова, как она видится на основании компетентных суждений историков, мнений современников и «Записок» самого Алексея Петровича Ермолова, изданных историком и писателем Михаилом Погодиным в 1864 году (кстати, из последнего же источника, судя по текстуальным совпадениям, черпал сведения о «геноциде» чеченского народа в 1820-е годы и Беслан Костоев).



Генерал-вольнодумец. Ермолов, несомненно, был личностью сложной и противоречивой, недаром споры о нем сегодня ведутся не только в академической среде. Историк Семен Экштут, например, охарактеризовал его следующим образом: «Несомненная личная храбрость, полководческий талант, незаурядные государственные способности, бескорыстие, доходящее до щепетильности, добродушие и приветливость причудливо уживались с завистью и ревностью к чужим успехам; поразительное гражданское мужество и личная независимость шли рука об руку с жестокостью и двуличием». Но для государственных деятелей крупного масштаба и полководцев причудливый сплав редкостных достоинств и отталкивающих недостатков – явление вполне объяснимое.

Вместе с тем нельзя не напомнить, что образ Ермолова еще при жизни генерала был окутан туманом лживых измышлений, во многом вызванных завистью к его полководческим успехам в войнах с наполеоновской Францией и к слишком большой популярности в широких кругах русского общества. Близко знавший Алексея Петровича поэт-партизан, публицист, генерал-лейтенант Денис Давыдов по этому поводу писал: «Оставаясь во многих отношениях образцом избранных людей прошедшего времени, он стоит выше толпы, которая, видя в нем живой протест, беспощадно преследует его своей завистью. Бездарная и неблагонамеренная посредственность, оскорбленная его едкими насмешками и не будучи в состоянии обвинить его в неспособности, изощряла и изощряет ум свой для изобретения всевозможных против него клевет...». Злословие недругов преследовало генерала всю жизнь, а проводившиеся под его руководством военные кампании на Кавказе дали повод к обвинениям наподобие выдвинутых Бесланом Костоевым. Но не в одной только зависти дело. Свободолюбивым взглядам и необычайно резкому, насмешливому уму Ермолов обязан не только множеству друзей (среди них такие светила отечественной словесности, как Александр Пушкин и Василий Жуковский), но и бездне влиятельных врагов, причем среди них были первые лица империи. Поэтому, прежде чем рассматривать кавказские дела Алексея Петровича и их восприятие общественным мнением, совсем нелишне вспомнить, как складывались его взаимоотношения с власть предержащими, ибо это наложило свой отпечаток на отражение деятельности генерала в официальной историографии.

Начну с того, что еще в 1798 году подполковник Ермолов проходил по делу смоленского офицерского кружка, известного как «Кружок Каховского–Ермолова». Эта конспиративная и довольно многочисленная организация распространяла вольнодумные идеи, близкие к декабристским, а переписка членов кружка отличалась «крайней непочтительностью к государю». Ермолов дважды подвергался аресту после раскрытия кружка в ноябре 1798 года и около месяца провел в «секретном доме» Алексеевского равелина Петропавловской крепости. Дарованное Александром I прощение арестованным в царствование его отца лицам вовсе не означало, что возвращенный из ссылки Ермолов забыл непочтительное отношение к императорской фамилии. В свою очередь, познакомившийся с Тайной экспедицией и ее инквизиторскими методами сыска и дознания подполковник проникся неистребимым отвращением к державному самовластию, что, впрочем, не мешало ему служить России со всей честностью и энергией. Принявший в июне 1801 году роту конной артиллерии свободолюбивый офицер довольно скоро нажил себе врага в лице всесильного графа Алексея Аракчеева, занявшего должность инспектора всей русской артиллерии.



По прихоти графа рота Ермолова беспрестанно меняла свою дислокацию – Вильно, Либава, Виндава, Биржа, Гродно, Кременец... Несмотря на частые переезды, Ермолов содержал ее в образцовом порядке, но в начале 1805 года у него случился инцидент с Аракчеевым, имевший тяжелейшие последствия. После 26-верстного перехода по бездорожью инспектировавший роту Аракчеев сразу же устроил ей смотр, а затем огневое учение. Придраться было не к чему, и все же, осматривая орудийные расчеты вторично, уже на огневых позициях, граф сделал замечание подполковнику по поводу утомленности лошадей, прибавив, что от их содержания зависит репутация офицеров в артиллерии, в том числе и его собственная. «Очень жаль, что в русской артиллерии репутация офицеров слишком часто зависит от скотов», – ответил Ермолов. Эта дерзкая фраза во множестве вариаций разошлась по всем войскам и стоила Алексею Петровичу очень дорого.

Высшее неблаговоление он испытал на себе и после неудачного Лютценского сражения 20 апреля 1813 года, когда на него – начальника артиллерии русской армии – свалили вину за поражение, приписав недостаток артиллерийских припасов на батареях его нераспорядительности. Документы же прямо указывают на вину главнокомандующего Петра Витгенштейна. Смещенный с должности и назначенный начальником гвардейской пехотной дивизии, Ермолов покрыл себя неувядаемой славой в сражении при Кульме 17-18 августа 1813 года, ведь его гвардейские полки вынесли на своих плечах основную тяжесть сражения в первый, самый трудный день. Но фамилию Ермолова первоначально даже не упомянули в официальных источниках, лавры отдали другому, и только решительное вмешательство графа Александра Остермана-Толстого, обратившегося к Барклаю с рапортом, в какой-то мере помогло восстановить справедливость...

Ермолов позволял себе перечить коронованным особам и членам императорской фамилии, вступаясь за честь своих офицеров, а такое в самодержавной России не прощалось. Историк Александр Михайловский-Данилевский приводит такой пример. 28 июня 1815 года в Париже в честь победы над Наполеоном состоялся парад союзных войск. Русскую пехоту представляла 3-я гренадерская дивизия из корпуса Ермолова. Во время прохождения торжественным маршем несколько рядов сбились с ноги; недовольный строевой выучкой гренадеров Александр I приказал командиру корпуса трех боевых офицеров в звании полковника «за дурной парад» подвергнуть аресту с содержанием на гауптвахте. Ее охрану в тот день нес английский караул, и Ермолов стал доказывать государю, что негоже в глазах иностранцев ронять честь российского мундира – если его офицеры заслуживают наказания, пристойней их взять под стражу в собственных казармах.



Александр стоял на своем. Тем не менее Ермолов выполнил приказ царя лишь на следующий день, когда в караул при гауптвахте заступили русские. Великому князю Николаю Павловичу – будущему императору Николаю I, взявшемуся сделать внушение строптивому военачальнику, Алексей Петрович дал такую отповедь: «Государь властен посадить нас в крепость, сослать в Сибирь, но он не должен ронять храбрую армию русскую в глазах чужеземцев. Гренадеры пришли сюда не для парадов, но для спасения Отечества и Европы. Таковыми поступками нельзя приобрести привязанности армии. Разве вы, Ваше высочество, полагаете, что русские военные служат государю, а не Родине?».

«Великий князь по молодости не нашелся, что ответить, – замечает Михайловский-Данилевский. – Но можно думать, что эти слова глубоко запали в душу Николая Павловича и положили начало тому недоверию, которое так сильно отразилось на Ермолове...».

Об этом разговоре доложили Александру I. Он изменил свое решение и распорядился перевести наказанных полковников с гауптвахты в одно из помещений занятого им Елисейского дворца.



Насилие в ответ на насилие. Президент Гуманитарного фонда Ингушетии Костоев утверждает, что «беспощадную войну против мирного населения» Кавказа Ермолов начал с того, что «стал морить чеченцев голодом, уничтожая посевы, леса, угоняя скот». В такой интерпретации действия русского главнокомандующего, конечно, выглядят как бессмысленная, ничем не оправданная варварская жестокость. О том, что предшествовало принятым крутым мерам, Костоев, разумеется, умалчивает.

Обратимся к некоторым страницам дневника Ермолова, его знаменитым «Запискам»: «1818, 6 мая. Прохладная, селение. Собраны владельцы и уздени (князья) кабардинские, которым сделал я строгое замечание за гнусные и подлые их поступки и разбои (обратим внимание: пока речь идет только об увещеваниях! – Авт.). Они дали мне обещание быть лучшими... Доселе все данные ими присяги нарушены...

1820. Апрель... Получено известие о злодейском убийстве полковника Пузыревского, отличного офицера, начальствовавшего войсками в Имеретии. Один князь, дядя родной владетельного князя Гурийского, пригласив его на свидание, подослал одного из своих прислужников убить его, когда беспечно проезжал он через лес. Вот мои слова при первом о сем известии: «Не при мне умирать достойному офицеру без отмщения!».



Ермолов не был бы Ермоловым, если бы не держал свое слово: «1820. Август. Замок Шамекмети, принадлежащий убийце полковника Пузыревского, князю Кайхосро Гуриелу, взят штыками и разрушен до основания. Убийца, не смея нигде показаться, бежал в турецкие границы. Прислужник, сделавший из ружья выстрел, коим убит Пузыревский, наказан смертию на самом месте преступления».

Как видим, жестокость наместника имела в своей основе труднооспоримый принцип «око за око, зуб за зуб» – далекий от подлинной законности в ее современном толковании, но моральную подоплеку все же имеющий.

«1825. Июля 2-го. Получил известие, что в ночь с 7 на 8 июня возмутившиеся чеченцы, возбужденные лжепророком, напав на укрепленный пост Амир-Аджи-Юрт, сожгли оный...

Сентября 18-го. Получено известие о возгоревшемся в Кабарде мятеже. Изменники, вспомоществуемые пришедшею на помощь партией закубанцев (имеются в виду чеченцы. – Авт.), напав на селение Солдатское, большую часть оного разорили...

Ноября 20-го. Выехав из Червленной станицы в чрезвычайно туманную погоду, не был я замечен чеченскою партией до 600 человек, нарочно выехавшей, чтобы схватить меня. Она скрывалась у самого Терека и ударила на большую дорогу полчаса после того, как я проехал. Конвой, провожавший меня, состоял из 120 линейных казаков, следовательно, трудно было бы противостоять числу столь превосходному. В ясную погоду я был бы усмотрен в далеком расстоянии и надлежало бы драться за свободу!».



По Костоеву выходит, что войска Ермолова воевали с мирными жителями, убивали безоружных. Но из приведенного выше эпизода, например, видно, что Ермолов в 1825 году чудом избежал участи, скажем, похищенных генерала МВД Геннадия Шпигуна, представителя президента РФ в Чечне Валентина Власова или бывшего командующего внутренними войсками Анатолия Романова, ставшего жертвой покушения. Представлять чеченцев невинными агнцами, которых русский генерал обрек на заклание в силу изначально присущей ему жестокости, – значит передергивать факты.

Костоев пишет о зверской расправе над чеченским аулом Дадан-Юрт, «жители которого, в том числе дети, женщины и старики, были поголовно истреблены». Обратимся к первоисточнику. В ермоловских записках этот эпизод описывается несколько иначе: «Отряд войск под командою Войска Донского генерал-майора Сысоева взял штурмом качалыковское селение Дадан-Юрт. Жители защищались отчаянно до последнего. В плен взяты одни женщины и ребята и многие из них ранены. Женщины бросались с кинжалами в толпы солдат. Потеря наша, судя по здешним делам, была весьма значащая. Надобно было почти каждый дом брать штыками...».

Несколькими строками ниже Алексей Петрович проливает свет на то, почему наиболее кровопролитные бои были связаны со взятием аулов, где находились женщины и дети: «1819. Октябрь. Батальон Апшеронского полка взял одно селение на штыках. Другие два селения атакованы вдруг. Неприятель защищался слабо. В домах не было ни женщин, ни имущества, а без них чеченцы дерутся слабо...».



Вообще стремление вовлекать мирное население в вооруженную борьбу, бестрепетно распоряжаясь жизнями ни в чем не повинных людей, как убеждают, например, катастрофы в Буденновске, Кизляре и Первомайском, – характерная черта борцов за свободу чеченского народа.

Ермолов, прибывший на Кавказ в конце 1816 года и поначалу искренне веривший, что обеспечить безопасность Грузии и русской границы, оградить горские народы от разорительных набегов ему удастся цивилизованными методами, скоро вынужден был от мирного, достаточно спокойного обращения переходить ко все более жестким мерам. «Учитывая фанатизм горских племен, их необузданное своеволие и враждебное отношение к русским, а также особенности их психологии, новый главнокомандующий решил, что установить мирные отношения при существующих условиях совершенно невозможно, – пишет Антон Керсновский в «Истории русской армии». – Надо было заставить горцев уважать русское имя, дать им почувствовать мощь России, заставить себя бояться. А этого можно было добиться лишь силой, ибо горцы привыкли считаться только с силой».

Так родился известный план Ермолова, утвержденный Александром I и ставший отправной точкой в развитии вооруженного конфликта, получившего название Кавказской войны 1817-1864 годов. Не спускать горцам ни одного грабежа, не оставлять безнаказанным ни одного набега – этот положенный генералом в основу тактики принцип не мог не привести к эскалации вооруженного насилия.



Беслан Костоев в своей статье фактически противопоставляет «бесчеловечному» Ермолову «доброго» Александра I. Поскольку помимо рапортов главнокомандующего Ермолова Александр получал информацию о происходящем на Кавказе и от начальника Главного штаба барона Ивана Дибича, давнего ермоловского недоброжелателя, и от графа Аракчеева, официально состоявшего при императоре в качестве докладчика по делам большинства министерств и ведомств, можно высказать предположение, что перед нами как раз тот случай, когда нашептывания придворных шаркунов влияли на отношения государя, тем более что за дежурным уверением «пребываю к вам благосклонный» скрывалась его глубокая неприязнь к генералу-вольнодумцу.

Генерал-созидатель. Трагедия генерала Ермолова в том, что волею императора ему надлежало привести к покорности народы, признававшие лишь законы гор, уважавшие одно право – право силы. При этом Александр желал выглядеть в глазах Европы гуманным правителем. В переписке Алексея Петровича мы находим немало подтверждений, что крайние меры он тоже считал оправданными в отношении лишь преступников – грабителей, убийц, работорговцев. «Наказывать не трудно, – писал Ермолов 3акревскому, – но по правилу моему надобно, чтобы самая крайность к тому понудила». В «рассуждении пленных» он требовал «внушить войскам, чтобы не защищающегося, или паче бросающего оружие, щадить непременно». Однако «хищничество», как называл набеговую систему Ермолов, настолько было распространено, а взаимное ожесточение столь велико, что правила эти не могли не нарушаться.

Но сводить всю деятельность Ермолова на Кавказе только к военной или даже карательной, как получается у Костоева, в принципе неверно. Эту ошибку в свое время совершала еще российская официальная историография, угождая мнению Николая I и его окружения. Документы, собранные позднее Кавказской археографической комиссией, свидетельствуют о разнообразнейшей деятельности Алексея Петровича по благоустройству кавказских земель, приобщению населявших их народов к цивилизованному образу жизни, достижениям культуры, техническому прогрессу. Можно только удивляться, как, будучи занятым и внешнеполитическими проблемами, и подготовкой к отражению агрессии Ирана и Турции, и подавлением мятежей, генерал находил время для дел созидательных, мирных.



Разведка и добыча полезных ископаемых, создание первых промышленных предприятий, прокладка дорог и постройка мостов, разработка местного законодательства, развитие сельского хозяйства, учреждение почтового сообщения, оживление нормальной торговли, не связанной с криминалом, строительство лечебниц при источниках минеральных вод, открытие светских учебных заведений, организация местной периодической печати, – всем занимался Ермолов, оставив о себе память как о государственном деятеле, трудами которого было начато осуществление прогрессивных нововведений в Закавказье и на Кавказе.

Историк Михаил Погодин сообщает, что, когда плененного Шамиля в 1860 году привезли в Москву, на одном из балов, дававшихся в честь имама, состоялась его встреча с Ермоловым. Их откровенная беседа длилась долго и отличалась необыкновенным взаиморасположением; в знак уважения к Алексею Петровичу горский вождь согласился даже позировать художнику (чего не выносил), исполнившему его портрет. Известно, что по смерти Ермолова в апреле 1861 года Шамиль испрашивал высочайшего позволения на приезд из Калуги, где находился в почетной ссылке, в Москву на похороны. Глубоко символично, что в современном Дагестане один из участков чеченской границы прикрывает созданный из местных жителей батальон охраны правопорядка, пожелавший носить имя Ермолова...

...Идеализировать его деятельность на Кавказе нет причин. Но также нет смысла идеализировать горские общины начала прошлого века. Мужское население, в особенности чеченское, почти поголовно участвовало в набегах, занималось работорговлей, похищением людей. Умалчивать об этом важнейшем побудительном мотиве деятельности Ермолова, как это делает Костоев, – значит отвергать сам принцип объективности...