Уже в течение почти ста лет, сначала во времена СССР, а затем и в постсоветский период события, связанные с падением Речи Посполитой, и последовавшие за этим польские восстания 1794 г., 1830-1831 г.г. и 1863 –1864 г.г. трактуются вначале советской, а после 1991 года белорусской и отчасти российской историографией, как «национально-освободительные». Естественно, что подобного взгляда придерживаются и польские историки.

Именно последняя точка зрения продолжает доминировать в белорусской исторической науке и в общественном сознании Республики Беларусь. Но если советский взгляд на события определялся исключительно идеологическим подходом под лозунгом «Россия – тюрьма народов», когда все нерусские выступления против российской власти автоматически заносились в разряд национально-освободительных, то вот позиция белорусской историографии не может не вызывать недоумения. Ведь даже беглый взгляд на польские восстания с точки зрения национальных интересов белорусского народа приводит к однозначному выводу о том, что цели, которых добивались участники упомянутых вооруженных выступлений, в корне отличались от устремлений белорусов как таковых, ведь в случае их успеха не было бы и речи о существовании Белоруссии как особого и самобытного национально-культурного явления.

Однако большинство современных белорусских историков, а вслед за ними и идеологов властной вертикали предпочитают об этом не задумываться и продолжают рассматривать упомянутые восстания исключительно через призму польских интересов. Отсюда навязываемый белорусскому обществу культ польско-литовского рода Радзивиллов и руководителей польских восстаний 1794 и 1863 годов Анджея Тадеуша Костюшко и Винцента Константы Калиновского соответственно.

Справедливости ради следует заметить, что в последние годы в Белоруссия появилась целая плеяда историков, политологов и общественных деятелей, стремящихся донести до белорусского общества правду о положении Западной (Белой) Руси в Речи Посполитой, об антибелорусской сущности польских восстаний и, наконец, о спасительной роли России в судьбе белорусского народа. Но эти благородные устремления продолжают находиться вне главенствующей идеологической линии, видящей в шляхте некоего «подлинного носителя белорусской культуры, духовности и самосознания». Более того, на вполне официальном уровне утверждается, что шляхта организовывала и возглавляла борьбу белорусов «за свободу и независимость».

Во что сказано по этому поводу в 18-ти томной «Белорусской энциклопедии» (пер. с белорусского): «Шляхта начала освободительное движение в Белоруссии, шляхетский (дворянский) период которого приходится на 1794 –1864. Много претерпела шляхта Белоруссии после подавления восстаний 1794, 1830 – 31, 1863 – 64. Преимущественно из шляхты вышли руководители белорусского национально-освободительного движения конца 19 – нач.20 столетия с социалистическими взглядами: К. Каганец, И. и А. Луцкевичи, В. Ивановский, Тётка, Я. Купала и др.»[1].

Приведенная цитата весьма многое поясняет. Так, она вполне определенно и недвусмысленно указывает на шляхетский, т.е узкосословный характер всех упомянутых восстаний. Кроме того (что важно), свидетельствует о шляхетских истоках т.н. белорусского национального движения, идеологический постулат которого об отдельности белорусов от русского народа и враждебности для них России лег в основу национально-государственной политики как в Белорусской ССР (в БССР речь шла о чуждости белорусам самодержавия и Российской империи), так и в суверенной Республике Беларусь, где «шляхетский гонор» едва ли не культивируется на государственном уровне.

Так, в январе 2012 г. по поручению президента правительство Республики Беларусь утвердило государственную программу «Замки Беларуси» на 2012 – 2018 годы[2]. Официально целью программы является «создание благоприятных условий для сохранения, восстановления и рационального использования объектов историко-культурного наследия, развития внутреннего и въездного туризма», который призван «увеличить денежные поступления в государственный бюджет».

Казалось бы, данная программа призвана служить самым что ни на есть благим целям. Ведь какие возражения могут вызывать историко-познавательные путешествия и пополнение казны за этот счет? Вопрос, конечно, не в замках как таковых, которых в разные времена на Западной Руси существовало не менее 150 (реставрационно-обновительные работы предполагается провести на 38 объектах), а в содержании культурно-исторической части данной программы.

И вот здесь не может не возникнуть, по крайней мере, настороженности. Вот, к примеру, какими сведения о роли замков в истории Белоруссии сопроводило информацию о программе «Замки Беларуси» государственное информационное агентство БелТА: «В случае внешней агрессии замки, которые в мирное время выполняли функцию резиденций, становились могущественными форпостами, которые защищали от врагов не только населенные пункты, но и всю страну»[3].

Как видим, в массовое сознание вкладывается не только идиллическая картинка «отцовской» заботы магнатов и шляхты о простом народе, но и то, что шляхта «ёсць соль зямлі беларускай» и поэтому, дескать, единственно верным является шляхетский взгляд на историю (и на то, кто является врагом!). В любом случае, именно такой подход характерен для Института истории Национальной академии наук (НАН) Белоруссии и министерства культуры Республики Беларусь.

В январе 2013 года исполнилась 150-летняя годовщина начала польского восстания 1863 года, в связи с чем 28.02.2013 в Центральной научной библиотеке НАН Белоруссии начала работу выставка «Страницы истории восстания 1863-1864 г.г.», на открытии которой в качестве почетного гостя присутствовал директор Польского института в Минске Петр Казакевич, заявивший в своем выступлении: «В этом году мы отмечаем 150-летие январского восстания, более известного здесь, в Белоруссии, как «восстание Кастуся Калиновского». Это восстание было широким национальным подъемом, свидетельством несгибаемой воли народа к получению независимости, отсутствия согласия на подчинение чужой власти, чужому государству. Восстание было задушено, мечты его польских участников осуществились только более чем через 50 лет. Однако именно воспоминания о вооруженной борьбе, о его героях отыграли решающую роль в формировании характеров позднейших создателей независимой Польши… это событие происходило на территории всей бывшей Речи Посполитой, в т.ч. на территории современной Белоруссии, несомненно, играя важную роль в становлении белорусского самосознания»[4].

Вслед за академией наук «эстафету памяти» польского мятежа продолжила Президентская библиотека Республики Беларусь, в которой 11 марта открылась «экспозиция «За достоинство! За Родину!», приуроченная к 175-летию со дня рождения Кастуся Калиновского и 150-летию Восстания 1863-1864 г.г.»[5]. Судя по помпезному названию данной выставки, ее организаторы или полные невежи, или крайние циники, втайне разделяющие отношение мятежной польской шляхты и одного из руководителей мятежа 1863 года Винцента Константы Калиновского (а именно так в жизни звали этого исторического деятеля) к белорусскому народу и православной церкви. Но все же будем полагать (в любом случае, хотелось бы в это верить), что работники на ниве истории, культуры и идеологии белорусского государства не обладают необходимыми познаниями и именно по этой причине превозносят «героев чужой страны».

Теперь же постараемся разобраться с таким явлением как «белорусская шляхта». То, что шляхта как феодальное привилегированное сословие существовала на территории Белоруссии во времена Речи Посполитой – это без сомнения факт. И вот всю эту шляхту в суверенной Республике Беларусь принято огулом, не делая каких-либо различий, называть белорусской, подразумевая под этим не территориальную, а национальную принадлежность. Однако такой подход является абсолютно надуманным и является ничем иным, как грубейшим искажением исторического прошлого.

Взять хотя бы такого «змагара» (борца) за свободу, как пресловутый Кастусь Калиновский. Ну, во-первых, такого персонажа в истории не было вообще. Был шляхтич по имени Винцент Константы из старинного польского рода Калиновских (известен с конца XV в.), представители которого выводили свою родословную из Мазовии (центральная Польша). В своей повстанческой деятельности Калиновский ратовал за Речь Посполитую Польскую «от моря до моря» и призывал все сословия польского общества присоединиться к мятежу. Вот только некоторые выдержки из его воззваний: «Братья! Королевство восстало. Кровь, которая льется за Неманом, призывает нас к оружию. Ведь и для нас приближается час борьбы с захватчиками за наши священные права, за нашу свободу! Выступим же вместе и дружно, а Бог нам поможет! Боже, спаси Польшу!»[6].

Или вот высказывание в том же духе, где Калиновский чётко определяет свою национальную принадлежность: «Мы, что живём на земле Польской, что едим хлеб Польский, мы, Поляки из веков вечных». А вот отношение этого «национального героя белорусов» к Православию: «Правильная вера – это униатство, а православие — вера собачья, схизма, которую силой навязали российские власти»[7].

Во время восстания 1863 года мятежники, как известно, делились на «белых» и «красных». Первые представляли интересы крупной и средней польской шляхты, а вторые мелкой шляхты и разночинцев. И если в социально-экономических вопросах оба крыла повстанцев разнились, то в вопросе национально-государственном они отличались полным единодушием. И «белые», и «красные» добивались восстановления Речи Посполитой в границах 1772 года на востоке, и таким образом вся территория Белоруссии, по их замыслу должна была вновь оказаться под польским владычеством. При этом речь шла не только о распространении польской власти на белорусской земле, вопрос ставился об окончательном ополячивании проживавшего на них восточнославянского населения.

Поэтому вся агитационная деятельность «красных» мятежников и В.-К. Калиновского, несмотря на внешне социальную направленность, была нацелена на ополячивание белорусских крестьян. К агитационному наследию Калиновского обычно относят газету-листовку «Muzyckaja prauda» («Мужицкая правда») и газету «С?or?giew swobody» («Хоругвь свободы»). Помимо этого, польская историография относит к агитационной публицистике Калиновского еще и «Письмо Яськи-хозяина из-под Вильни к мужикам земли польской». И во всех этих изданиях сквозит с одной стороны дух польскости, а с другой – ненависть к «москалям». При этом «С?or?giew swobody» издавалась чисто по-польски, т.к. была рассчитана на шляхту и горожан, а «Muzyckaja prauda» (всего вышло 7 выпусков) печаталась на западнобелорусском гродненском наречии с использованием польской латиницы, отличалась крайне упрощенными текстами и была предназначена для крестьян.

Несмотря на социальную демагогию, повстанческая агитация в восточнославянской крестьянской среде полностью провалилась именно из-за ее пропольской направленности. Использование польской латиницы свидетельствует о том, что газета-листок «Muzyckaja prauda» была предназначена для крестьян-католиков, т.к. православные селяне в своей массе не были знакомы с латиницей. Однако, как показали события, национальное самосознание и вероисповедание были вещами далеко не тождественными. Восточнославянские крестьяне-католики в национальном отношении осознавали себя «Русью» («Все это население называет себя племенем Русь, употребляя белорусское наречие[8]) и к польской интриге, относились в лучшем случае безучастно.

Что касается православных крестьян-белорусов, в сознании которых Речь Посполитая однозначно воспринималась как жестокий панский гнет, от которого их защищает «белый русский царь», то польская пропаганда была им совершенно чуждой.

Все это является свидетельством того, что главным конфликтом описываемых событий были по сути непримиримые на тот момент национальные противоречия между Русью и Польшей. В данном случае речь идет не о России как государстве, а о Руси как народе, т.е. восточнославянской национально-культурной общности, которая ко времени событий 1863 года уже в течение более чем четырех с половиной столетий вела непрекращающуюся тяжелую, непростую борьбу за свою самобытность и свое существование как таковое. Ведь первое вооруженное выступление под началом князя Андрея Полоцкого против подчинения Западной Руси Польше произошло в 1395 году, т.е. сразу после заключения великим литовским князем Ягайло пресловутой Кревской унии, ставшей роковым рубежом в судьбе возникших позже Белоруссии и Украины.

Следует подчеркнуть, что все польские восстания (1794 г., 1830–31 г.г., 1863–64 г.г.) преследовали в отношении белорусских и малороссийских земель захватнические цели. Это была агрессия польской шляхты, от которой Белоруссия и Малороссия были ограждены Россией. Российское государство, ликвидируя эти мятежи, обеспечивало будущее белорусскому народу. Без побед над польскими мятежниками Белоруссии бы просто не существовало, а вместо нее на карте была бы еще одна польская провинция.

3 мая 1791 года чрезвычайным сеймом Речи Посполитой был принят «Правительственный закон», который прекратил действие Люблинской унии 1569 года и стал на путь превращения Речи Посполитой в польское унитарное государство. Причем, если до 1791 года такое понятие, как Русь, хоть в каком-то качестве присутствовало в официальных документах польско-литовского государства (русский язык был лишен официального статуса в 1696 г.), то в «Правительственном законе» говорится только о Речи Посполитой Польской и польском народе, а господствующей религией объявлялся исключительно католицизм: «Господствующей польской религией есть и будет святая римская католическая церковь со всеми ее законами. Переход из государственной веры в какое-либо другое вероисповедание запрещается под страхом наказания за вероотступничество»[9].

На территории современной Белоруссии название Русь (в форме Белая Русь) оставалось только на белорусских землях, уже отошедших к российскому государству, что и сохранило это понятие для будущей истории. Польские же повстанцы всех трех мятежей были нацелены на создание новой Речи Посполитой на основе «конституции 1791 года», в которой существование белорусского народа как национально-культурного явления не было предусмотрено.

Важно заметить, что цели польских восстаний были в значительной мере воплощены в довоенной Польше, созданной Юзефом Пилсудским в конце 1918 года. После того, как по Рижскому договору 1921 года Западная Белоруссия оказалась под властью второй Речи Посполитой, она подверглась чрезвычайно жесткой политике полонизации, которая продолжалась вплоть до сентября 1939 года, т.е. до воссоединения западнобелорусских земель с СССР и Белорусской ССР. «Начальник государства» Юзеф Клеменс Пилсудский был не просто идейным последователем повстанцев, а продолжателем дела своего отца, который во время восстания 1863 года был комиссаром т.н. «национального правительства» («жонд народовы») в Ковенском крае (Литва).

Но вернемся к шляхте, которая выступала главной движущей силой польских восстаний. Шляхта была непосредственным порождением Речи Посполитой и являлась польско-литовском государстве господствующим сословием (около 8 % населения), полностью подчинившим себе это государство. Власть избираемого шляхтой короля была слабой, при этом шляхта добилась для себя права «рокоша», т.е. официального мятежа против короля под лозунгом защиты своих «прав и свобод», которые вылились в бесконечные внешние и внутренние войны и вооруженные «наезды» на соседей. В мирное время большинство шляхтичей проводила время на охоте, в пирах, танцах и других галантных увеселениях. По сути, Речь Посполитая была шляхетской республикой, неизменно сползавшей к магнатско-щляхетскому беспределу, что в конечном итоге и привело ее к краху.

В имущественном отношении шляхта сильно разнилась, к ней относились и магнаты («ясновельможные паны»), и крупные землевладельцы («паны»), и «дробная» шляхта, составлявшая основную массу шляхетского сословия, но все они обладали непомерным «гонором» и резко отделяли себя (даже самые бедные шляхтичи) от «хлопов» и мещан. У шляхты был сильный корпоративный дух: гордость, переходящая в спесь, за принадлежность к «благородному сословию».

Вот как характеризовал мелкую шляхту русский историк XIX века Н.И. Костомаров: «Она ничем не отличалась от хлопов, даже по одежде и наружному виду. Разница была та, что у шляхтича при боке висела постоянно сабля (karabela). По старым шляхетским понятиям для человека благородного происхождения предосудительно было заниматься ремеслом, промыслом или торговлей; но шляхтич не стыдился лакействовать, продавать свою совесть, нищенствовать, а при случае грабить и воровать. Гордый своим званием, он смотрел свысока на всякого не принадлежащего к шляхетству»[10].

Несомненно, главенствующую роль в шляхетском «народе» играла католическая шляхта коренного польского происхождения, а также примыкавшая к ней ополячившаяся знать, имевшая литовские и западнорусские корни. Причем процесс ополячивания восточнославянской шляхты продолжался в течение нескольких столетий, хотя до полной полонизации дело так и не дошло. Более того, в течение длительного времени западнорусская шляхта с разной степенью активности противилась полонизации и отстаивала свою русскость.

Вот что сказано по этому поводу в книге «Исторические сведения о примечательных местах в Белоруссии» (1855) известного этнографа и краеведа XIX века М.О. Без-Корниловича: «Русский язык и Православная вера, были господствующими в Белоруссии по её завоевании литовцами, и по соединении Литвы с Польшей; с введением в Белоруссии унии, многие дворяне из православных сделались униатами, но простой народ долго противоборствовал изменению православной веры. Что касается до языка, тому лучшим свидетелем служит челобитная брацлавских дворян к польскому королю Стефану Баторию, ему поданная в 1576 г. июля 7, где основываясь на правах, они просили: чтобы королевские указы к ним присылаемые, были писаны по-русски, а не польском языке»[11].

Наибольший пик ополячивания западнорусской шляхты пришелся на конец XVII – начало XVIII века после запрета русского языка сеймом Речи Посполитой в 1696 году: «pisarz powinien po polsku, a nie po rusku pisac» («писарь должен по-польски, а не по-русски писать»). Этому предшествовало заключение Андрусовского мира 1667 года, который подвел юридическую черту под многолетней войной между Царством Русским и Речью Посполитой 1654–1667, а также стал итогом 20-летней вооруженной освободительной борьбы (начало было положено освободительной войной 1648-54 годов) Малороссии и Белой Руси против польско-католического владычества. Андрусовский мир был особенно выгоден Речи Посполитой, которая, оказавшись на краю гибели, сумела еще на столетие продлить свое существование, но вот для Западной Руси последствия были крайне тяжелыми.

В конце XVII столетия Литовско-Русское великое княжество окончательно утратило свою русскую составляющую и превратилось в чуждое западнорусскому народу польско-католическое Великое княжество Литовское, ставшее, по сути, провинцией польского королевства. Значительное количество западнорусского населения, не желая вновь оказаться под властью поляков, переселилось в пределы Московского государства и казачьи области. Белая Русь фактически потеряла западнорусский образованный слой (чего только стоит один только Симеон Полоцкий!) и большое число мастеровых людей. Цвет Западной Руси перешел в Московское государство. Многие из западнорусов заняли достойное место в Российском государстве: в Москве и других российских городах возникли целые слободы белорусских мастеровых людей, выходцы из западнорусской шляхты охотно принимались на военную и государственную службу, а Симеон Полоцкий стал не только известным православным проповедником и писателем, но и воспитателем царских детей.

Исконное русское начало на западнорусских землях оказалось сильно ослабленным, что повлекло за собой не только запрет русского языка, но и резкую активизацию деятельности ордена иезуитов и других католических орденов, направленной на окончательное окатоличивание, а, следовательно, и ополячивание западнорусской знати. XVIII век для многих знатных тогда западнорусских княжеских и боярских родов стал роковым с точки зрения полной утраты ими русского самосознания и превращения их во враждебную Руси польскую знать.

В этом отношении показательна судьба старинного западнорусского рода Глебовичей, происходившего из смоленских бояр. По иронии судьбы со стороны Речи Посполитой Андрусовский мир был подписан последним русским представителем этого рода – Юрием Николаевичем, хотя в польских документах он уже проходит как Ежи Кароль Глебович. Собственно, на нем род Глебовичей пресекся, т.к. сыновей у него не было, а дочери Марцебела и Кристина Барбара вышли замуж за князя Мартина Огинского и королевского вельможу Казимира Яна Сапегу. Но Огинские и Сапеги также имели русское происхождение. Родословная первых по преданию велась от знаменитого князя Михаила Черниговского. Еще в XVI веке представители этого рода в документах литовско-русского государства проходят как русские князья. Например, Богдан Дмитриевич, князь Огинский. Но уже через сто лет в Речи Посполитой они значатся польскими вельможами – Ян Феликс, Ян Ежи и другие.

Интересно, что после разделов Речи Посполитой и возврата западнорусских земель в лоно русской государственности российские императоры весьма благосклонно относились к роду Огинских, и это несмотря на то, что представители этой фамилии активно выступали за восстановление польско-литовского королевства. Так, наиболее известный из Огинских Михаил Клеофас (композитор, автор знаменитого «Полонеза Огинского») занимал высшие посты в Речи Посполитой [мечник литовский (1789), подскарбий великий литовский (1793)] и во время польского восстания 1794 года сформировал батальон егерей и участвовал в боях на стороне повстанцев. После разгрома восстания бежал из Польши. В 1797 году обосновался в Париже, где завязал близкие отношения с ловким и влиятельным политиком, мастером политической интриги и министром иностранных дел Шарлем Талейраном с целью восстановления Речи Посполитой. Однако вскоре проницательный Михаил Клеофас Огинский убедился в бесперспективности подобных прожектов и получил разрешение вернуться в Россию. В 1810 году он поступил на русскую службу, был назначен сенатором и вскоре стал одним из доверенных лиц императора Александра I. В 1811 году представил императору проект образования из провинций Польши Великого княжества Литовского, который, однако, одобрения не получил. С 1815 года жил во Флоренции.

Любопытна история и другого представителя рода Огинских – Михаила Казимира, Он был «гетманом великим литовским» и совместно с «гетманом великим коронным» входил в число двух высших военачальников Речи Посполитой. Был участником Барской конфедерации (образована в феврале 1768 г.), вооруженного выступления польских магнатов и шляхты против решения сейма Речи Посполитой, принятого под давлением Екатерины II, о равных правах католиков и православных. Михаил Казимир Огинский (ему прочили в случае победы конфедератов польский престол) командовал корпусом в 5 тысяч человек и в сентябре 1771 года столкнулся у местечка Столовичи (ныне Брестская обл.) с отрядом А.В.Суворова в 900 человек. В ходе сражения Михаил Казимир Огинский был полностью разгромлен и, как писал в рапорте Суворов, ускакал на коне без сапог и в драном жупане. Сражение при Столовичах имело самые серьезные последствия. Русскими был взят весь обоз и вся артиллерия Огинского. Восстанию на территории Литвы был положен конец. Как сообщал в донесении А.В.Суворов, «сражение продолжалось от трёх до четырех часов, и вся Литва успокоилась»[12].

После разгрома под Столовичами Михаил Казимир Огинский несколько лет жил в эмиграции, в 1781 году был назначен наместником Литовской провинции, а после отречения от престола последнего польского короля и великого князя литовского Станислава Августа Понятовского принял в 1795 году российское подданство и последние годы жизни (умер в 1800 г.) провел во Флоренции. Необходимо заметить, что представители рода Огинских, принявшие присягу России (как и большинство других потомков западнорусской знати), заняли достойное место среди российского дворянства и честно служили русским императорам. К примеру, братья Богдан и Михаил Огинские в 1868 году были признаны в княжеском достоинстве и с 1899 года имели чин статского советника.

Буквально сразу после того, как в лоно Русского государства вернулись земли нынешней Восточной Белоруссии в 1772 году, российские власти начали проводить большую работу по «разбору шляхты». Каждый называвший себя шляхтичем должен был доказать свою принадлежность к благородному сословию соответствующими документами и гербом. Шляхтичи, успешно прошедшие «разбор», причислялись к сословию российского дворянства. Те же, кто не смог подтвердить своего шляхетства, становились однодворцами, мещанами или вольными хлебопашцами. «Разбор шляхты» был необходим не только из-за чрезмерно большой численности привилегированного сословия на присоединенных землях (7-8 % всего населения Речи Посполитой), но и вследствие значительного различия «прав и вольностей» российского дворянства и шляхты Речи Посполитой.

Дворянство было служилым сословием, шляхта – военно-анархической вольницей. Первые служили государю, вторые считали «за гонор» не просто не подчиняться королю, а образовывать мятежные сообщества – «конфедерации» и путем вооруженных выступлений указывать монарху на его место. Кроме того, в обычае шляхты были вооруженные «наезды», т.е. грабительские набеги на владения соседей. В отличие от служилого российского дворянства шляхта в последний период существования Речи Посполитой жила разбойно-анархической жизнью, не желая обременять себя никаким «тяглом». Шляхетский сословный эгоизм и абсолютная нетерпимость к религиозным диссидентам (православные, протестанты) со стороны иезуитов, имевших практически неограниченное влияние при королевском дворе и на магнатов, стали по сути главной причиной конца Речи Посполитой. Российское же государство в отличие от последней было веротерпимым и не националистическим, и поэтому возможность войти в состав российского дворянства получали представители шляхетского сословия вне зависимости от вероисповедания и национальной принадлежности.

После отречения в ноябре 1795 года от королевского престола Станислава Августа Понятовского и возврата западнорусских земель в состав Русского государства, польские магнаты и шляхта, имевшие владения на Западной Руси, в большинстве своем приняли российское подданство и присягу русскому императору. Но если шляхта западнорусского происхождения, приняв российскую присягу, в основной своей массе стала надежной опорой русскому престолу, то польские магнаты и шляхта как раз наоборот. Для большинства их них российская присяга была лишь средством сохранения состояний и своего доминирования на восточнославянских землях бывшей Речи Посполитой, а также формирования влиятельного пропольского лобби в правящих кругах Российской империи.

При этом в среде уже российско-подданной польско-католической шляхты постоянно бродили идеи исторического реванша и восстановления Речи Посполитой в границах образца 1772 года, в том числе и с помощью иностранного вмешательства. Все это обернулось участием польских магнатов (Доминик Радзивилл и др.) и шляхты, имевших российское подданство, во вторжении Наполеона I в Россию в 1812 году на стороне последнего.

Наполеон был разбит и изгнан из России, а магнаты–изменники и прочая польская шляхта, воевавшая на стороне Бонапарта, «вышли сухими из воды». Император Александр I по случаю победы над супостатом объявил всеобщее прощение и даровал образованному в 1815 году Царству Польскому конституцию и самое широкое самоуправление. Подобными привилегиями не пользовались ни поляки на польских территориях в Пруссии и Австрии, ни жители всей остальной части России.

Но, как говорится, «сколько волка не корми…». В 1830 году польский сейм заявил о нежелании видеть на троне Царства Польского династию Романовых, отверг конституцию 1815 года (одну из самых демократичных для того времени) и заявил о претензиях на белорусские, малороссийские и литовские земли, не входившие в состав Царства Польского, но до 1772 года находившиеся под властью польского короля в Речи Посполитой. Польская шляхта «отблагодарила» российских государей кровавыми мятежами 1830–31 и 1863–64 годов, посчитав царское великодушие за слабость и нерешительность российской власти. Бывшие властители Речи Посполитой никак не хотели смириться с утратой своей безраздельной власти над Белоруссией и большей частью малороссийских земель, российская же власть предлагала польской шляхте умерить аппетиты. Надо заметить, что практически до последней трети XIX века польские паны продолжали доминировать на белорусских землях в культурно-экономическом отношении, но все же это уже не было таким неограниченным господством, как в Речи Посполитой.

Правда программа «красного» крыла польских повстанцев 1863 года предполагала определенные ограничения прав шляхты, но это касалось исключительно социально-экономической сферы и лишь усиливало шовинистическую направленность мятежа, который носил не только антироссийский, но и радикально антибелорусский характер.

В.-К. Калиновский рассматривал Великое княжество Литовское в восстановленной Речи Посполитой исключительно как польскую провинцию. Вот, что писал по этому поводу в 1923 году профессор Виленского университета С. Костелковский: «Считаю, что в 1863 году можно противопоставить повстанческое правительство в Варшаве такому же самому правительству в Вильно не как польское национальное правительство литовскому национальному правительству, а только как правительство центральное правительству провинциальному… Не было даже разговора про образование самостоятельного, а тем более враждебного к Польше, литовского государства… У Калиновского обособленность держалась только на разнице в повстанческой тактике и была связана с определёнными личными претензиями»[13].

Однако в советское время, следуя троцкистским догмам в национальной политике, партийные идеологи «слепили» из породистого польского шляхтича Винцента Константы Калиновского, к тому же имевшего бандитско-террористические наклонности, «белорусского революционера-демократа Кастуся Калиновского». Подход был чисто формальный. Родился на территории Белоруссии (Гродненская губерния) – значит белорус. Пытался втянуть в мятеж крестьян – следовательно, демократ. Ну а кровавые расправы, убийства и террор вполне вписываются в понятие революционных действий. Вот какой «прогрессивный» образ рисовала Калиновскому система школьного образования Белорусской ССР: «Мужыцкая праўда» – белорусская газета, выходившая подпольно в Белостоке с июня 1862 г. по январь 1863 г. Ее издавал выдающийся белорусский революционер-демократ Константин Калиновский, руководивший в Белоруссии революционным крылом участников восстания 1863 г. Калиновский стремился разжечь пламя аграрного движения, превратить крестьянские выступления во всеобщее вооруженное восстание, направленное против власти царизма и помещиков. Но его попытки не увенчались успехом, движение крестьянства оставалось разрозненным и стихийным; в выступлениях крестьян еще были сильны царистские иллюзии»[14].

В постсоветское время, особенно в первые годы «незалежности», советская традиция почитания Калиновского едва не переросла в государственный культ. В 1994 году Верховный Совет Белоруссии своим указом утвердил «орден Калиновского» в качестве одной из высших наград Республики Беларусь, а в 1996 году эта награда была повторно утверждена уже указом президента РБ А.Г. Лукашенко. Помимо этого на государственном уровне осуждался вопрос переименовании Минского суворовского училища в «вучэльню імя Каліноўскага». Но активные протесты общественности, в частности, белорусского союза офицеров воспрепятствовали этому. Орден Калиновского также не состоялся. Им никого не наградили, а в 2004 году его вообще упразднили. В Белоруссии Православная церковь является одним из самых влиятельных общественных институтов, и орден Калиновского в качестве одной из высших государственных наград был бы постоянным оскорбительным выпадом в ее отношении. И у власти хватило благоразумия исключить этот орден из числа государственных наград. Но сделано это было втихомолку и без каких-либо объяснений для общественности.

Однако ликвидация одиозной награды никак не отразилась на положении В.-К. Калиновского в белорусской системе исторического образования. Это имя до сих пор на почетном, но никак не заслуженном месте народного героя, а упомянутые польские восстания продолжают преподноситься как национально-освободительные. К примеру, именно так они именуются в вышедшей в 2010 году «Военной энциклопедии Беларуси»[15].

Теперь коснемся способов вооруженной борьбы, которые использовали польские повстанцы. Если в 1794 и 1830–31 годах это были войсковые операции и боевые столкновения с русскими войсками, то в ходе восстания 1863–64 годов тактика мятежников претерпела значительные изменения и приобрела диверсионно-террористический характер. Хотя террор как способ установления «революционного порядка» повсеместно применялся уже во время восстания Тадеуша Костюшко. Были учреждены такие органы революционного террора, как комитеты общественной безопасности и революционные трибуналы, которые были призваны «карать изменников Отечества, противных его восстанию». Следствие и суд в отношении «изменников» вершились одновременно в течение одного дня, и приговор чаще всего выносился один – смертная казнь. После чего осужденных незамедлительно вешали или сажали на кол. «Виселицы для народа» (так они именовались в официальных документах) стали неотъемлемой частью видов городов и местечек, оказавшихся во власти мятежников. Так, в «Постановлении гродненской комиссии о виселицах для врагов народа» говорилось: «…что на рынке Гродно поставлена виселица с надписью на одной стороне – «смерть изменникам отечества», а на другой – «страшись, изменник», признавая в том поставленном орудии смерти честный и добрый способ мышления и милости для своего отечества».

Тадеушу Костюшко принадлежит первенство в создании заградительных отрядов, в задачу которых входило удерживать от отступления с поля боя ненадежные войска, состоявшие из косионеров, т.е. крестьян вооруженных косами. Так, инспектируя в районе Бреста корпус генерал-майора Кароля Юзефа Сераковского, он приказал «выделить специальные подразделения, задачей которых было бы открытие огня по тем, кто убегает с поля боя»[16]. При этом жестокие репрессивные меры применялись на территории Западной Руси и в отношении лиц шляхетского сословия. Вот что свидетельствовал по этому поводу шляхтич Ю.Мацулевич: ««польские жолнеры приказывали им, шляхте, чтоб они шли к ним в службу… кто в службу к ним не пойдёт, то будет повешен…»[17]. И таких свидетельств были сотни.

В 1863–64 годах польские мятежники действовали в основном методами диверсионно-террористической войны, совершая диверсии на железных дорогах и телеграфных линиях, устраивая нападения из засад и совершая покушения на убийства из-за угла. По решению руководства восстания из числа наиболее отпетых головорезов были сформированы специальные карательные отряды жандармов-кинжальщиков и жандармов-вешателей, которые занимались убийствами неугодных главарям мятежа людей. Первые орудовали в основном в городах и убивали ударами кинжала, вторые чинили расправу в сельской местности. Только в Литве и в Белоруссии «кинжальщиками» и «вешателями» за первые недели восстания было убито более 300 человек. Особую ненависть у т.н. жандармов вызывали православные духовные лица, немало которых пало от рук этих палачей. Среди убитых на территории Белоруссии были священники Константин Прокопович (из Суража Белостокского уезда), Даниил Конопасевич (из села Богушевичи Игуменского уезда), Роман Рапацкий (из села Котры Гродненской губернии) и другие.

В Царстве Польском, Литве и на прилегавших к ним белорусских и малороссийских территориях происходил разгул террора и политического и уголовного бандитизма. Известны слова В.-К. Калиновского о том, что «топор инсургента (повстанца – авт.) не должен останавливаться даже над колыбелькой шляхетского младенца»[18].

Пытаясь придать восстанию массовость, его руководство, особенно «красные», постоянно пыталось привлечь к участию в мятеже крестьян, но т.к. из этой затеи ничего не получалось, то повстанцы обрушили на селян беспощадные репрессии. Они силой отнимали у крестьян продукты, убивали тех, кто отказывался вступать в повстанческие отряды, причём не только крестьян-мужчин, но и женщин, и даже детей (людям выламывали суставы, ломали руки и ноги). На первом этапе воздействие от террора было таково, что крестьяне, опасаясь расправы, даже боялись разговаривать с представителями властей. Вот что писал об этом 2 (14) мая 1863 года императору наместник Царства Польского великий князь Константин Николаевич: «Зверство их, особенно к крестьянам превосходят всякое воображение! Они их вешают и режут беспощадно, даже жен и детей. Чрез это крестьяне совершенно терроризированы»[19]. Особенными жестокостями и крайним зверством, как уже отмечалось выше, отличались повстанческие жандармы. Карательные отряды «вешателей» и «кинжальщиков» буквально свирепствовали в Литве и на оказавшихся в зоне восстания белорусских землях. Вот только некоторые свидетельства их злодеяний.

Из воспоминаний командира Лейб-гвардии Финляндского полка генерал-майора И.С. Гонецкого, участвовавшего в борьбе с мятежниками в Виленской и Гродненской губерниях: «Дня за два до прихода нашего отряда, человек 20 повстанцев и жандармов-вешателей, предводимых ксендзом, несшим распятие, ворвались в местечко Шерешево. Здесь они, всполошив народ, забрали несколько подвод с провизией, угнали скотину, отобрали деньги, хранившиеся в волостном управлении, повесили троих крестьян (одного православного и двоих католиков) и двух евреев и напоследок сожгли пивной завод. Совершив такие подвиги, повстанцы с песней: «еще Польша не сгинела, кеды мы жиемы», ушли в лес и там скрылись»[20].

«Конная шайка вешателей, возглавляемая помещиком Кобринского уезда Нарбутом, отличилась в особенности неслыханными зверствами и насилиями. Многие из крестьян Брестского уезда бесчеловечно были наказаны плетьми. В деревне Новоселки, Кобринского уезда был повешен волостной старшина Полетило. Издевательствам, при надевании петли на шею, были подвержены дьячок Александрович и лесной стражник Кузьмицкий. Нарбут угрожал крестьянам повешением и различными насилиями, если они не будут привержены к святому делу освобождения отчизны»[21].

Не останавливались жандармы-вешатели и перед убийством женщин и детей. Так, жандарм Паулинский повесил беременную женщину, а ее четырехлетнего сына «приковал гвоздями к дереву». Всего Паулинский замучил 30 крестьян. Жандарм Коронин повесил 29 крестьян, в числе которых было и 4 женщины[22].

Засвидетельствованы случаи, когда мятежники за отказ присоединяться к их отрядам вешали «хлопов» (и мужчин, и женщин) в «братском объятии» (по несколько человек сразу). Некоторые из повстанческих карательных отрядов возглавляли католические ксендзы. Например, ксёндз Мацкевич был главарём одной из банд «жандармов-вешателей» и лично совершал казни. Только в Литве число жертв «вешателей» и «кинжальщиков» превысило 850 человек. Лишь в одном в поминальнике Виленского православного Пречистенского собора жертв «вешателей» записано более 300 человек – крестьян, ремесленников, священников, т.е. людей исключительно мирных, вся вина которых была в том, что они не желали поддерживать шляхетский мятеж.

Масло в огонь усиленно подливала и римская курия. Римский папа открыто выступил в поддержку польского мятежа и в 1863 году в пику православной церкви объявил святым униатского епископа Иосафата Кунцевича, убитого в ходе восстания в Витебске в 1623 году за глумления и издевательства над православными.

Особенно напряженными были отношения крестьян и помещиков в Белоруссии. Помещики были в основном поляками и сторонниками мятежа, а крестьяне-западнорусы – его непримиримыми противниками. И по мере усиления попыток распространить восстание на территорию Белоруссии белорусские крестьяне начали подниматься на борьбу с польской шляхтой. В апреле 1863 года после нападения мятежников на русские воинские команды белорусские крестьяне в Витебской губернии сожгли и разорили более 20 имений польской шляхты и разгромили несколько отрядов восставших. В Слуцком уезде крестьяне для защиты от шляхты собрали тысячный отряд.

Когда повстанцы из отряда под командованием графа Л. Плятера захватили воинский транспорт, двигавшийся из Динабургской крепости (ныне Даугавпилс, Латвия) в Дриссу (ныне Верхнедвинск, Витебская обл.), и убили сопровождавший его конвой, крестьяне-старообрядцы, вооружившись кольями и дубинами, напали на пытавшихся уйти с добычей мятежников, захватили их и сдали властям.

Выступления западнорусских, а также литовских крестьян против мятежной шляхты принимали такой размах, что уже были похожи на разгоравшуюся антишляхетскую народную войну. Обстановка в Северо-Западном крае (Белоруссия и Литва) непрерывно накалялась и требовала решительных действий по ее нормализации.

И тогда во главе края встал человек, буквально выпестовавший будущее белорусского народа, имя которого до сих пор вызывает приступы жгучей ненависти у идейных последователей той кровавой шляхетской замятни. Это был граф Михаил Николаевич Муравьёв. 1 (13) мая 1863 года он был назначен главой Виленского генерал-губернаторства и сразу же заявил о необходимости защиты западнорусских крестьян от произвола польских помещиков. Первым делом он освободил из Динабургской тюрьмы тех самых старообрядцев, которых посадили туда за… борьбу с мятежной шляхтой.

Михаил Николаевич ясно отдавал себе отчёт, что без решительных и жёстких мер невозможно восстановить законность в крае и прекратить кровавую вакханалию, порождённую шляхетским мятежом. Он неуклонно начал претворять в жизнь существовавшие законы, предусматривавшие наказание за грабежи, бунт и подстрекательство. Так, 24 мая (5 июня) 1863 года в Вильно были расстреляны ксёндз и шляхтич, читавшие воззвание, подстрекавшее население к участию в восстании. Подобные меры в корне отличались от фактического бездействия прежних властей, резко остудили, а значит, и спасли немало безрассудных голов. Обстановка в Вильно стала быстро приходить в норму.

В ответ на террор мятежников М.Н. Муравьёв стал решительно действовать в направлении умиротворения края. Из генерал-губернаторства за подстрекательскую деятельность было выселено 177 ксендзов, а 7 ксендзов было расстреляно за участие в убийствах. С мая по сентябрь 1863 года за содеянные тяжкие преступления было казнен 31 участник мятежа. И эти цифры не идут ни в какое сравнение с количеством жертв, погибших от рук мятежников, которые нередко только за один день убивали по несколько десятков человек. Как следует из последних исследований польских ученых, повстанческая жандармерия и другие части мятежников казнили в общей сложности (главным образом через повешение) 2000 человек, из них 2/3 были крестьянами[23]. Всего при Муравьёве заслуженную кару в виде смертной казни понесло 128 участников мятежа, из них 47 – за убийства, 11 – за выполнение роли палачей.

Помимо подавления восстания военной силой М.Н. Муравьёв лишил мятежников экономической базы. Он обложил высокими военными налогами польских помещиков, дававших деньги на мятеж. У тех же помещиков, которые открыто поддерживали повстанцев, имения были незамедлительно изъяты и переданы в казну. И таким образом, всего за чуть более два месяца восстание было лишено значительной части тех денежных средств, которые его питали.

Важно отметить, что в проведении своей политики умиротворения М.Н. Муравьев самым широким образом опирался на белорусское крестьянство. Крестьяне с приходом в Вильно Муравьёва начали массово передавать русскому военному командованию пойманных ими повстанцев. Порядок в крае наводился при поддержке большинства населения, и суровое наказание мятежников воспринималось как справедливое возмездие.

Граф М.Н. Муравьев подержал желание крестьян сражаться против польских мятежников, были созданы крестьянские вооружённые формирования – сельские караулы. За помощь в подавлении мятежа сотни крестьян были удостоены высоких государственных наград. Так, 1 апреля 1866 года гродненский губернатор получил 777 медалей «За усмирение польского мятежа» для вручения их чиновникам и крестьянам губернии. За исключением четырех чиновников все награждённые были крестьянами различных волостей, которые служили в сельских караулах.

Все эти меры в совокупности привели к быстрому затуханию мятежа на территории Белоруссии и в Литве, а затем и к его окончательному разгрому в Польше. Но Михаил Николаевич Муравьёв прекрасно понимал, что мало подавить мятеж вооружённым путем, необходимо было исключить условия возникновения чего-то подобного в будущем. В Белорусском крае подавляющее большинство населения составляли православные белорусы, но они были буквально загнаны польскими помещиками и еврейскими арендаторами. Нужно было вернуть белорусам самосознание и человеческое достоинство. И он сделал это и создал ту основу, на которой в последующем сформировалась современная Белоруссия!

Еще до восстания многие польские помещики ввиду ожидавшегося освобождения крестьян (реформа 1861 г.) заменили земли, которые находились в пользовании крестьян на худшие, которые затем им и достались. Многие крестьяне вообще лишились земельных наделов. Став Виленским генерал-губернатором М.Н. Муравьёв распорядился создать особые проверочные комиссии из русских чиновников, которые разобрались с махинациями польских помещиков и возвратили крестьянам отобранные у них земли. Кроме того, Муравьёв своей властью за счёт изъятых в казну польских поместий наделил землёй обезземеленных крестьян.

Но хозяйственное благополучие белорусских крестьян – это лишь полдела. Нужно было поднять образовательный и культурный уровень народа, вытащить его из беспросветности. И Михаил Николаевич с присущими ему энергией и упорством принялся создавать необходимую базу. Он основал в Белорусском крае систему народного образования, включавшую двух-четырёхклассные училища и учительские семинарии. При нём, а затем по его наказам было создано 1406 народных школ. Из этих учебных заведений в последующем вышла та плеяда писателей и поэтов, которые в будущем стали классиками белорусской литературы. Без деятельности виленского генерал-губернатора это было бы невозможно.

В 1864 году Михаил Николаевич основал Виленскую археографическую комиссию, которая изучила и упорядочила источники по истории Западной Руси. Результатами деятельности этой комиссии историки пользуются до сих пор. М.Н. Муравьёв особое внимание уделял возрождению храмовых памятников православной культуры, великой традиции православного зодчества, которая присутствовала на Западной Руси в течение столетий и которую пытались искоренить в период жестоких гонений на православие и господства церковной унии. В планы М.Н. Муравьёва входило и открытие на территории Белоруссии высших учебных заведений, в частности, Жировичской учительской и духовных семинарий.

Роль Михаила Николаевича Муравьева в истории западнорусских земель просто огромна. Он не только защитил белорусский народ от угрозы нового порабощения, окончательной полонизации и католизации, но и неустанно трудился над тем, чтобы вытащить Белорусский край из той бедности и нужды, в которых он оказался под тяжелым гнётом польских магнатов и панов. И имя этого выдающегося человека и великого патриота должно быть, наконец, очищено от той клеветы, которую уже полтора столетия возводят на него недруги белорусского народа.

Что касается В.-К. Калиновского, то в октябре 1863 года он был арестован и в марте 1864 года за совокупность совершенных преступных деяний был казнён через повешение. Таков был конец польского националиста-террориста, девизом которого были слова: «польское дело – это наше дело, это дело свободы».

Антироссийские восстания 1794, 1830-31, 1863-64 годов носили польский шляхетский характер, были чужды и глубоко враждебны национальным интересам Белой (Западной) Руси.

Восточнославянское население белорусских земель не только всячески поддерживало действия России по ликвидации мятежей, но и активно боролось с повстанцами, в том числе и путем создания вооруженных формирований (1863 г.) – «народных караулов». В ходе событий 1863–64 годов народная Западная Русь решительно встала на сторону Русского Белого царя, осознавая свою неразрывность с Россией и не желая вновь оказаться под гнетом польских панов.

Стремление к единству с Россией с новой силой проявилось спустя шесть десятилетий, когда в Западной Белоруссии, вновь попавшей под власть польских панов (Рижский договор 1921 г.), развернулось широкое национально-освободительное движение во главе с Коммунистической партией Западной Белоруссии и другими народно-демократическими организациями. По сути, это была новая форма многовековой борьбы Руси за свободу, самобытность и национальное достоинство.

В настоящее время официальная белорусская историография (а через нее и государственные идеологические структуры) находится под сильным воздействием польско-шляхетских воззрений на события прошлого, что непосредственно отражается как на содержании учебных программ по истории, так и на культурной политике, проводимой в Республике Беларусь. К примеру, от общественности тщательно скрывается тот исторический факт, что исконное название нынешней Белоруссии – Русь, а историческое самоназвание белорусов – русские. В свою очередь министерство культуры РБ всемерно культивирует польско-литовский магнатский род Радзивиллов. И, по-видимому, неслучайно в Республике Беларусь на официальном уровне никак не отмечался 100-летний юбилей (родился 1 февраля 1913 г.) одного из легендарных вождей национально-освободительного движения в Западной Белоруссии Сергея Осиповича Притыцкого. Видимо, яркая личность этого истинно народного героя никак не вписывается в идеологию челяди польских панов (враждебность к России, неприязнь к подлинно народной культуре), которую определенные силы пытаются навязать белорусскому обществу в качестве государственной идеологии Республики Беларусь.

Польско-шляхетская линия белорусской историографии формирует у граждан Республики Беларусь не только искаженное представление об историческом пути белорусского народа, но и недружественное отношение к России, чем наносит существенный ущерб, как делу строительства Союзного государства, так и интеграционным процессам на постсоветском пространстве в целом. И подобное положение никак нельзя оставлять без внимания.

В завершение необходимо сказать, что Винцент Константы Калиновский стоит в одном ряду с таким историческим персонажем как Юзеф Клеменс Пилсудский. Они оба были революционерами-радикалами, боевиками-террористами и польскими националистами. Они оба выступали за Речь Посполитую польскую «от моря до моря» и оставили в истории Белоруссии кровавый след из страданий и мук белорусов. И поэтому В.-К. Калиновскому не должно быть места среди героев белорусского народа, он всецело принадлежит Польше, пусть там и остается.

Николай Сергеев, materik.ru

---