Маленькие, но гордые прибалтийские народы любят говорить о своей европейскости, которой все время мешала русская «оккупация». Интеллектуально продвинутые (в разные стороны) российские либералы дружно сочувствуют прибалтам. Люди, заставшие советскую эпоху, иногда с ностальгией вспоминают западноевропейскую средневековую архитектуру Риги и Таллина, и тоже склонным считать Прибалтику «Европой». Но вот о том, что само существование маленьких прибалтийских наций связано с политикой российских имперских властей, почти никто не говорит. Большинство обывателей просто  знает из прибалтийской истории лишь «оккупацию» 1940 года. А между тем превращение аморфного аборигенного населения в полноценные, хотя и малочисленные нации, целиком плод политики властей Российской империи в Остзейском крае полтора века тому назад, получившей название русификации. И, разумеется, именно по этой причине современные эстонцы и латыши отличаются такой патологической русофобией - такова благодарность маленьких наций.

 Среди наиболее важных вопросов российской жизни второй половины XIX века был вопрос остзейский, или прибалтийский. Остзейским краем именовались три прибалтийские губернии - Эстляндская, Курляндская и Лифляндская (ныне это территория Эстонии и Латвии). Присоединенные к России в XVIII веке, эти губернии сохранили многие особенности местного управления. Наряду с Великим княжеством Финляндским, Царством Польским (до 1831 года), прибалтийские губернии, которых даже в русской прессе часто называли на немецкий манер Остзейскими (напомним, что в Германии Восточным морем - Остзее, называют Балтийское море), оставались почти не интегрированными в состав России. Вся власть - политическая, экономическая и культурная, находилась в крае в руках местного немецкого дворянства и бюргерства, прямых потомков тевтонских «псов-рыцарей» XIII века. Покорив в те времена этот край, где проживали данники Руси, которые впоследствии стали называться эстонцами и латышами, рыцари создали свое государство - Тевтонский Орден, более трех веков угрожавший всем соседям и жестоко угнетавший покоренных аборигенов. После Ливонской войны Орден распался, но завладевшие прибалтийскими землями Швеция и Польша сохранили в незыблемости все права и привилегии немецких баронов. В определенном смысле господство баронов даже усилилось, поскольку центральная власть, которую ранее представляло орденское начальство, теперь была всецело в руках рыцарства и бюргерства.

Присоединив к себе Лифляндию и Эстляндию, Петр Великий сохранил за местными немецкими баронами и бюргерством все старые привилегии, в том числе и сословную систему дворянского управления и суда. Курляндия, присоединенная к России в 1795 году, также сохранила старую систему управления, неизменную со времен Курляндского герцогства. Остзейские немцы и под российской властью управляли Прибалтикой точно также, как в XIII веке.

В этом крае существовал особый правовой режим, отличный от системы общероссийской государственности и характеризовавшийся господством немецкого языка, лютеранства, особым сводом законов (остзейским правом), судопроизводством, управлением и т.д. Функции внутреннего управления краем осуществлялись органами немецкого дворянства. Губернатор любой из трех остзейских губерний, являвшийся представителем центральной власти, вплоть до начала первой мировой войны, был вынужден строить свою служебную деятельность так, чтобы не нарушать привилегий дворянства. В 1801 году все губернии были объединены в единое генерал-губернаторство, однако власть баронов от этого не пошатнулась -  большинство генерал-губернаторов сами происходили из остзейских баронов, или были женаты на прибалтийских немках, да и другие генерал-губернаторы быстро находили общий язык с баронами. Стоит ли удивляться, что  в  1846 году  при   генерал-губернаторе  состояло  всего  шесть  русских  чиновников.

Слово «остзеец», под которым подразумевали прибалтийского немца (в отличие от петербургского немца-мастерового или поволжского крестьянина-колониста) и, что более существенно, сторонника сохранения немецких привилегий в крае, к середине XIX столетия стало обозначать своего рода политическую партию, имевшую огромное влияние в жизни.

В те времена, как, впрочем, и век спустя, в советскую эпоху, Прибалтика почему-то считалась «передовым» и «европейским» обществом. Но ничего не может быть дальше от истины. Во второй половины XIX столетия в прибалтийских губерниях сохранялись в огромном количестве феодальные установления и порядки, уже давно исчезнувшие во всей остальной Европе. Не случайно  видный славянофил Иван Аксаков назвал остзейские губернии «музеем исторических редкостей социального и общественного устройства»[i]. Ссылаясь на остзейское законодательство, немецкие бароны умело саботировали все решения центральной власти, стремившейся ввести в Прибалтике общероссийские законы, в частности, земское и городское самоуправление.

Силу претензиям баронов придавало силу то обстоятельство, что в своей массе они действительно были абсолютно лояльны российскому императору. Огромное количество мореплавателей, генералов, администраторов, ученых, вышли из числа остзейского дворянства. Собственно, именно к этому стремился  Петр I, сохраняя и расширяя остзейские привилегии.  На протяжении полутора веков такая политика давала прекрасный результат - российская власть всегда могла быть спокойной в отношении стратегически и экономически важных прибалтийских земель, а остзейское рыцарство поставляло империи квалифицированные и лояльные кадры в военный и административный аппарат государства.

Остзейцы отличались и некоторыми личными качествами, выделявших их на фоне некоторых категорий российского дворянства. Так, для них не было характерно презрение ко всем видам трудовой деятельности, что было столь свойственно для польских шляхтичей, да и некоторых русских старосветских помещиков. Многие остзейцы не без успеха занимались предпринимательской деятельностью. Стремление к получению образования также была присуща остзейцам, и не случайно из числа вышел ряд выдающихся ученых.

В революционном движении остзейцев было мало. Так, среди декабристов было немало немцев, но большинство из них были петербуржскими, а не прибалтийскими немцами. Аналогичным образом, почти не было остзейцев в числе народовольцев и большевиков.

В первой половине XIX века положение остзейцев в России стало особенно значительным. Александр I рассматривал Прибалтийские губернии как полигон по «обкатке» реформ, которые должны будут последовать затем по всей империи. Если в Финляндии и Польше император экспериментировал с конституционностью, то в Прибалтике была предпринята попытка освобождения крепостных. Как известно, Александр I искренне стремился покончить с крепостничеством, но он прекрасно понимал, что при всем своем самодержавии противодействовать главному сословию России ему невозможно. И именно поэтому император попытался превратить Прибалтику в место эксперимента по отмене крепостничества. Это было сделать тем легче, что помещики и крепостные относились к разным народам.

Еще в 1804 году, под давлением официального Петербурга, немецкое дворянство провело так называемый крестьянский закон, по которому за хлебопашцами признавалось минимальное право на землю и определялся объем повинностей крестьян в отношении к своему душевладельцу. До этого времени никаких прав коренные прибалты вообще не имели, и все повинности их определяли по своему усмотрению их господа!

Впрочем, остзейское дворянство достаточно быстро сумело нейтрализовать этот закон, причем в результате различных «дополнений» и «разъяснений» количество феодальных повинностей для крестьян даже увеличилось.

В 1816-1819 гг. все же крепостное право в прибалтийских губерниях было отменено, но вся земля осталась у помещиков, так что освободившиеся крестьяне превратились в безземельных батраков. В Эстонии только в 1863 году крестьяне получили удостоверяющие личность документы, и право на свободу передвижения Барщина, которую выполняли «свободные» крестьяне, отменили только в 1868 году, то есть через полвека после «освобождения».

Стараясь не допустить организованности своих бывших крепостных, бароны стремились расселять своих крестьян отдельными хуторами. Разумеется, вся земля у хуторян была баронской. В 1840 году в собственности крестьян находилось лишь 0, 23 % всей пахотной земли в Лифляндской губернии! Одновременно проводилась намеренная политика алкоголизации коренных прибалтов. Пьянство действительно приняло в крае огромные масштабы. Как признают авторы латвийского учебника по истории Латвии, «погрязнув в алкоголизме, крестьяне стали деградировать духовно»[ii]. Не случайно в коренной России в середине XIX столетия существовало выражение «поехать в Ригу», означавшее упиться насмерть.

Сохранились и многочисленные символические действия, демонстрирующие раболепную покорность эстонцев и латышей своим немецким хозяевам. Так, вплоть до начала XX века сохранялся обычай целовать руку барону. Телесные наказания для батраков сохранялись вплоть до 1905 года. Фактически до конца XIX века, то есть десятилетия спустя после отмены крепостного права,  в Остзейском крае бароны пользовались правом первой ночи

Основной категорией определения социальной принадлежности человека в Остзейском крае служили понятия: Deutsch (немец) и Undeutsch (ненемец).  Собственно, к середине  XIX века в 2-х миллионом населении трех Остзейских губерний немцев насчитывалось примерно 180 тысяч, причем их численность постепенно сокращалась не только в относительных, но и в абсолютных цифрах.  Но власть остзейцев была прочна и причина этого была весьма прозаична - положение прибалтийских аборигенов официальный Петербург почти никогда не интересовало.

Впрочем, в противодействии введению в крае общероссийского законодательства  проявлялось не только оппозиционность остзейцев, а стремление не допустить к участию в управлении местных латышей и эстонцев, живших на собственной земле как люди второго сорта. Доводы против участия местных жителей в самоуправлении остзейцы приводили чисто расистские. Так, уроженец Эстляндии, выдающийся российский ученый - естествоиспытатель, основатель эмбриологии, Карл Бэр об эстонцах отзывался нелестно: «Эстонцы весьма жадны. Уже сама северная страна позволяет легко это предположить; однако же, своих соседей на одной географической широте они в этом далеко превосходят. Отсюда и причины того, что с самого детства излишне набивают желудок и растягивают его ... Как и другие северные народы, эстонцы очень любят водку... Что касается духовной культуры, то большинство европейских народов превосходит их значительно, ибо очень мало эстонцев выучилось письму ... Из недостатков, кои никак отрицать невозможно, перечислил бы оные: лень, нечистоплотность, излишнее подобострастие перед сильными и жестокость, дикость в отношении более слабых». Так говорил видный ученый, старавшийся быть «выше» примитивного шовинизма. Но остальные остзейцы думали точно также.

Немцы считаются сентиментальной нацией, но немецкая власть есть власть жесткая, лишенная всяких сантиментов. Если у русских крепостников все же могли сохраниться определенные  патриархальные чувства к «своим» крестьянам, то у правящих по праву завоевателей остзейских баронов по отношению к коренному населению края могло быть только отношение как к  рабочей скотине. В XVII веке посетивший шведскую Лифляндию голландец Я. Стрейтс так описывал быт местных жителей: «Мы проезжали мимо небольших деревень, жители которых были очень бедны. Одежда женщин состоит из куска ткани или тряпки, едва прикрывающей их наготу; волосы у них подстрижены ниже ушей и висят, как у бродячего народа, которого мы называем цыгане. Их домики, или лучше хижины, самые плохие, какие только можно представить, в них нет никакой утвари, кроме грязных горшков и сковородок, которые, как дом и сами люди, так запущены и неопрятны, что я предпочел поститься и провести ночь под открытым небом, нежели есть и спать с ними.... У них нет постелей, и они спят на голой земле. Пища у них грубая и скверная, состоящая из гречневого хлеба, кислой капусты и несоленых огурцов, что усугубляет жалкое положение этих людей, живущих все время в нужде и горести благодаря отвратительной жестокости своих господ, которые обращаются с ними хуже, чем турки и варвары со своими рабами. По-видимому, этим народом так и должно управлять, ибо если с ним обращаться мягко, без принуждения, не давая ему правил и законов, то могут возникнуть непорядки и раздоры. Это очень неуклюжий и суеверный народ, склонный к колдовству и черной магии, чем они так неловко и глупо занимаются, как наши дети, пугающие друг друга букой. Я не видел у них ни школ, ни воспитания, поэтому растут они в большом невежестве, и у них меньше разума и знаний, чем у дикарей. И несмотря на то, что некоторые из них считают себя христианами, они едва ли больше знают о религии, чем обезьяна, которую выучили исполнять обряды и церемонии....»[iii] Между тем в современных прибалтийских республиках время шведского владычества считается чуть ли не золотым веком!

Посетивший уже российскую Лифляндию в 1789 году Н. М. Карамзин отметил, что  лифляндский крепостной приносит своему помещику вчетверо больший доход, чем русские крепостные Симбирской или Казанской губерний.[iv] Это объяснялось не большим трудолюбием латышей и даже не немецким порядком, а просто более эффективной и жестокой эксплуатацией крепостных.

В прибалтийских городах сохранились средневековые цеха, имеющие этнический характер. Так, например, в уставе цеха мясников имелось постановление, что учениками можно принимать только лиц, родители которых были немцами, а из цеха должны были немедленно исключаться все, женившиеся на «не-немках».

Вообще то, что латыши и эстонцы вообще не ассимилировались немцами, как это произошло с более многочисленными полабскими славянами и пруссами, вероятно, объяснялось именно надменностью местных баронов, которые совсем не стремились распространять свой язык и культуру покоренным аборигенам, так как общая культура могла бы уравнять их в правах. Впрочем, в середине XIX века онемечивание латышей и эстонцев казалось вполне возможным. Количество «стыдливых латышей» и «можжевеловых немцев» из числа эстонцев, перешедших на немецкий язык и относящих себя к немцам, действительно росло. Еще полтораста лет тому назад  ни латыши, ни эстонцы не отличались национальным самосознанием. Они не имели даже имени своего этноса. То, что эстонцы и латыши вообще сохранились как этносы, целиком заслуга российских имперских властей.

Например, в это время эстонцы называли себя «maarahvad», т.е. «крестьяне», «деревенский народ». Финны и сейчас называют Эстонию - «Viro», а эстонцев - «virolainen». Это связано с тем, что в виду отсутствия общего названия финны называли всю территорию по названию наиболее близко к ним расположенного района, т.е. по эстонски «Viru». Отсутствие самоназвания говорит о неразвитости самосознания и неспособности мыслить себя единым народом и тем более отсутствие потребности к формированию национального государства. И только в  1857 году учредитель газеты на эстонском языке «Perno Postimees» Йоханн Вольдемар Яннсен (1819-1890 гг.) вместо прежнего названия «maarahvas»  ввел новое название - «эстонцы»

Хотя у обоих коренных прибалтийских народов примерно с XVI-XVII веков существовали письменность и выпускались отдельные литературные произведения с использованием латинского, польского и готического шрифтов и немецкой орфографии, но на деле литературных норм еще не существовало. Первая газета на эстонском языке издавалась пастором О. Мазингом еще в 1821-23 гг., но вообще только в 1843 году пастор Эдуард Аренс составил грамматику эстонского языка (до этого для немногих произведений на эстонском использовали орфографию на основе немецкого стандартного правописания).

Только в 60-70- гг. XIX  века латышский просветитель Атис Кронвалд создал такие новые для латышей слова, как:  tevija (Родина), Vesture (история), Vestule (письмо),  dzeja (поэзия), и др. Первый учебник латышского языка вышел в Риге на русском языке в 1868 году!

Наконец, еще одним, едва ли не самым показательным примером «особости» Прибалтийского края, было положение местных русских. Фактически они находились в положении иностранцев, хотя многие из них проживали здесь уже много поколений. Еще в XVII веке многие русские старообрядцы, защищая свою веру, бежали в тогдашнюю шведскую Прибалтику и в герцогство Курляндское, владетель которой герцог Якоб сам приглашал переселенцев из России, надеясь восполнить убыль своих подданных после эпидемии чумы. В Курляндии русские основали город Крыжополь (по-немецки - Крейцберг, ныне - Крустпилс). После присоединения Прибалтики к России количество русских переселенцев увеличилось незначительно. Причина была понятна: свободных земель здесь не было, гнет баронов был явно свирепее, чем «своих» русских помещиков, а в городах русские купцы и мастеровые вынуждены были испытывать давление со стороны местных немецких  цехов.

Только в царствовании Екатерины II, в  1785 году  русские  рижане  получили, наконец,   право  выбирать  городское  самоуправление  и  быть  избранными.  Так,  не  прошло  и  семидесяти  лет  после  окончания  Северной  войны,  как  завоеватели  наконец-то  уравняли  свои  права  с  завоёванными.  В  правление  Екатерины  делались  попытки  укрепить  влияние  русской  культуры  и  образования  в  Остзейском  крае.  В 1789 году  в  Риге  было  открыто  первое  учебное  заведение  с  русским  языком  обучения - Екатерининское  училище.  Но вообще официальный Петербург вероятно, вообще не знал о русских Остзейского края. Достаточно  сказать,  что  о  существовании  в  Риге  многочисленных  старообрядцев  изумлённый  царь  Николай I узнал  совершенно  случайно  после  того,  как  староверы  необдуманно  опубликовали  печатный  отчёт  о  своей  деятельности.

 В 1867 году в Риге из 102 тысяч жителей немцы составляли 42,9  %, русские - 25,1 %, латыши - 23,6 %. Такой показатель наглядно показывал роль каждой из этнических общин в Прибалтике.

Местные русские, впрочем, за время жизни в балтийских провинциях России также приобрели особые черты. «Странное превращение, - пишет в 1876 году «Рижский вестник», - совершается с заезжим русским, когда он проживет несколько лет в так называемом Прибалтийском крае. Он становится чем-то жалким... обезличивается, как стертый пятак. Оторванность от корня приводит к потере национального характера, обыкновенного русского склада ума, языка и даже самого вида». Один из русских рижан, В. Козин, поместил в 1873 году в этом же «Рижском Вестники» такие стихи:

Славно тут жить... да не очень:

Нет здесь простору, приволья,

Негде широкой натуре

Здесь во всю ширь развернуться.

 

Прячут здесь мысли под спудом,

Держат язык за зубами,

Держат сердца под корсетом,

Руки как можно короче.

 

То ль дело в нашей стороне!

Ходишь себе нараспашку.

Все так привольно, что любо,

Все так манит разгуляться.

 

Шапку чертовски заломишь.

Руки упрешь себе в боки:

«Вы, дескать, мне не указка:

Знать не хочу, да и полно!..»

 

Вот таким было положение Остзейского края в составе империи. Понятно, почему остзейский вопрос воспринимался столь болезненно русским обществом.

Впервые остзейский вопрос был поднят известным славянофилом Юрием Федоровичем Самариным еще в 1848 году. Работая на протяжении двух лет в Риге в составе ревизионной комиссии, назначенной министерством внутренних дел с целью рассмотрения городского устройства и хозяйства прибалтийских городов для приведения их к общероссийскому правовому положению, Самарин вплотную столкнулся со спецификой остзейского устройства. О своих рижских впечатлениях Ю. Ф. Самарин так писал в письме к М. П. Погодину от 9 октября 1847 года: «Я могу сказать, все здесь дышит ненавистью к нам, ненавистью слабого к сильному, облагодетельственного к благодетелю и вместе гордым презрением выжившего из ума учителя к переросшего его ученику. Здесь все окружение таково, что ежеминутно осознаешь себя русским и, как русский, оскорбляешься»[i].  Итогом размышлений Ю. Ф. Самарина стали «Письма из Риги». В «письмах...» Самарин, после описания всевластия в крае немецких баронов и отсутствия чего-нибудь подобного присутствию российской государственной власти, пришел к печальному выводу: «Мне  кажется,  Россия  присоединена  к  Остзейскому  краю  и  постепенно  завоёвывается  остзейцами».

 Местное прибалтийское  дворянство  откровенно  заявляло,  что  принимали  они  присягу  на  верность  императору,  а  не  российскому  государству.  Известный остзейский публицист Г. Беркгольц писал в 1860 году предельно откровенно: «Прибалтийские немцы имеют полное основание быть всей душой за династию, ибо только абсолютная власть царя оберегает их. Между тем любая русская партия, демократическая, бюрократическая или какая-нибудь сожрет их, едва лишь она добьется решающего перевеса»[ii].

За свои «письма...» Самарин был арестован и помещен в Петропавловскую крепость. В конце 1849 года состоялась знаменательная беседа Николая I  и Самарина. По мнению императора, книга Самарина подрывала доверие к правительству, обвиняя его в том, что оно предает национальные интересы русского народа. Защищая остзейцев, Николай I сказал так: «Вы укоряете целые сословия, которые служили верно; начиная с Павла,  мог бы насчитать до 150 генералов хотите принуждением, силой, сделать из немцев русских, с мечем в руках, как Магомет них и т.д., т.е. если немцы не сделаются русскими, русские сделаются немцами; ... русские не могут сделаться немцами, но мы должны любовью и кротостью привлечь к себе немцев»[iii]. Хотя Самарин был выпущен из заключения, остзейский вопрос обсуждать было нельзя.

В царствование Александра II засилье остзейских баронов продолжало сохраняться.  Сотрудник знаменитого русского консервативного журналиста М. Н. Каткова, латыш Кришьянис Валдемар поместил статью под названием «Кто правит Россией:  сами русские или немцы»? В ней были приведены такие цифры:  среди министров 15 % немцев, среди членов Государственного Совета  25 %, среди сенаторов  40 %, генералов  50 %, губернаторов 60%.  Катков, прочитав статью, не поверил в эти цифры. И тут же велел своему секретарю цифры проверить. Проверка поразила Каткова еще больше: сенаторов-немцев оказалось даже больше - 63 %.

Разумеется, рано или поздно русские патриоты выступили бы против остзейского засилья не только в высшем аппарате империи, но и с особым положением в Прибалтике. Проведение реформ в России, рост национального движения среди прибалтийских народов выдвинули вопрос о необходимости проведения преобразований и в Остзейских губерниях. Особую остроту ему придавала внешнеполитическая обстановка - усиление Пруссии и объединение Германии под ее главенством. Объединение Германии вызвало бурный энтузиазм у остзейцев, и это обстоятельство впервые за полтора века российского владычества в крае поставило под сомнение верность остзейцев России. Собственно, еще в 1848-1849 гг., в ходе германской революции, три прибалтийские российские губернии были объявлены т.н. Франкфуртским парламентом частью общегерманского Рейха. В то время бумажные резолюции этого «парламента» не воспринимались всерьез. Но теперь стремительно поднималась новая мировая держава в виде Германской империи, и ее претензии на обладание «старым немецким краем» в восточной части Балтийского моря теперь уже следовало принимать во внимание. И остзейские порядки стали угрозой территориальной целостности России.

В 60-70-х гг. XIX в Германии активно пропагандировали идею воссоединения Рейха с балтийскими провинциями России целый ряд эмигрировавших на «историческую Родину» остзейцев. Так,  Егор (Георг) Сиверс - остзейский поэт, профессор рижского политехникума (правнук адмирала петровских времен), в 60-е гг. выступил с рядом критических статей в «Baltishe Monatschrift», в которых подчеркивал немецкий характер края. В этом же духе писал лифляндец Юлиус Эккарт, редактор немецкой газеты в Риге, автор вышедшей в 1869 году на немецком языке книги  «Балтийская провинция России». Историк К. Ширрен опубликовал многотомный крайне тенденциозный труд «Исторические истоки крушения Лифляндской независимости».  Э. Каттнер издал  труд «Призвание Пруссии на востоке», в котором доказывались права Пруссии на Прибалтику и живописалась «будущность немецких остзейских провинций под прусским господством».

Несколько позднее, к рубежу XIX -  началу ХХ века подобные планы в Германии проповедовал триумвират влиятельных журналистов, одновременно также университетских профессоров, выходцев из российской Прибалтики - Т. Шиман, И. Халлер и П. Рорбах. Все трое считались самыми читаемыми из немецких публицистов. Шиман редактировал «Крестовую газету», в которой когда - то работал Бисмарк, а Рорбаха постоянно читал кайзер Вильгельм II. Все трое бывших российских подданных писали о том, что Россия вне семьи европейских народов, их культуры и цивилизации. Русской культуры как таковой вообще не существует. Соответственно, поступать с русскими как с белыми людьми нельзя. Россия должна быть разрезана на части, как апельсин. Кроме того, поскольку русских слишком много, в будущем необходимо принятие специальных мер по исправлению такого положения. Русские земли должны стать германскими, а сами славяне - лишь навоз для произрастания германской культуры. 

Главой остзейских эмигрантов в Пруссии был бывший заместитель председателя лифляндского высшего суда фон Бокк, который, по словам И. Аксакова, «организовал в Берлине целую систему агитации общественного мнения против России и своими периодически являющимися пасквилями, как брандерами, распаляет прусский национальный патриотизм»[iv].

Иван Аксаков, встав во главе русской национальной печати, сразу обратил внимание на остзейскую проблему. В его литературном наследстве более двух десятков статей по прибалтийскому вопросу. Уже в первой «остзейской» статье, помещенной 2 июня 1862 года под названием  «Как понимает Остзейский Немец идеал России»  Аксаков отвечает, что «Идеал России, который проповедуют остзейские немцы, основан на глубоком, серьезном и искреннем чувстве этатизма, чувстве верности и преданности немцев государству, империи, но не русскому народу». Обращал внимание И.С. Аксаков и на положение аборигенов края. Не случайно одна из его статей в газете «День» от 27 ноября 1865 года называется «На каком основании крестьянин Остзейского края лишен тех прав, которыми пользуется крестьянин в остальной России?».

Обращал внимание Аксаков также и на поразительное сходство балтийского рыцарства и польского шляхетства, а также и претензий евреев на «равноправие», под которым понималось именно особое господство евреев во всей России, по аналогии с Остзейскими губерниями и Западным краем. Как видим, русофобство всегда сближает заведомых противников. И, как всегда, все требования русофобов сопровождаются громогласными воплями о «правах» и «свободе».

Аксаков указывает на то, что трудно не заметить аналогию «польского и немецкого дела» - схожесть поведения поляков в Западном крае и немцев в Остзейском крае Российской империи бросается в глаза. Во-первых, «Как в северо-западных губерниях Поляки, так и в Балтийском поморье Немцы - пришельцы и не принадлежат к туземной национальности края»; во-вторых, «как там, так и здесь Немцы и Поляки - господа в крае, в котором представляют значительное меньшинство»; в-третьих, именно в их руках «сосредоточена поземельная собственность, социальные привилегии и все средства давления на непольские и ненемецкие массы народа»; в-четвертых, в их среде господствует «стремление в Северо - Западном крае - ополячить Русских и Литовцев, а в балтийских губерниях - онемечить Латышей и Эстов»; в-пятых, «способы претворить туземную народность в польскую и немецкую - употребляются почти одинаковые: религия, школы, соблазны житейских выгод, угрозы, насилия, гонения, унижения...»; в-шестых, «высшие классы, составленные из людей чуждой краю национальности, т.е. из Поляков и из Немцев, - заслоняли, а в Балтийском поморье продолжают заслонять и теперь, массы сельского населения от верховной русской власти»; и, наконец, в - седьмых, «в этих массах угнетенного сельского населения - глубоко вкоренена национальная вражда к своим насильникам - к польским панам и к немецким рыцарям, - живет искреннее влечение к России, искренняя вера в Русского царя...»[v]. Аксаков подчеркивает слова Самарина о том, что тот, «кто проповедует необходимость подтянуть, обуздать и осадить русское общество, двинув против него аппараты полицейской власти, - тот в то же время заигрывает с польскою шляхтой и молча пасует при встрече с балтийским рыцарством...»[vi].

К той же роли господ, подобно остзейским рыцарям и польским шляхтичам в своих краях, стремились и евреи. Аксаков не игнорировал эту проблему. Так, уже в первой статье, посвященной прибалтийскому вопросу, в 1862 году Аксаков находит поражающее на первый взгляд своей парадоксальностью «сходство немецкого воззрения с еврейским»: «Евреи, так же как и Немцы, не признают в России Русской народности и подвергают еще сомнению вопрос (для Немцев уже давно решенный отрицательно!) о том: действительно ли Русские - хозяева в Русской земле? По их мнению, Евреи в Русской земле такие же хозяева, как и Русские. Такое требование Евреев...вполне совпадает с Немецким идеалом отвлеченного государства»[vii] .

Борьбу с остзейством продолжал Юрий Самарин. Положив начало исследованию прибалтийского вопроса в «Письмах из Риги», Самарин затем всесторонне исследовал этот вопрос в выпусках «Окраин России», изданных за границей в 1868-76 гг., сформулировав задачу российской политики в Прибалтике: опека и поддержка дружественных России элементов - латышей и эстонцев, освобождение их от немецкого влияния. То, что «Окраины...» были выпущены за рубежом, весьма показательно. Кстати, сам Самарин получил за них выговор лично от Александра II. Появление в Праге этого тома вызвало скандал и бурю возмущений не только в высших кругах Петербурга. Самарину, как и двадцать лет назад, пришлось объясняться с царем.

Остзейцы, однако, восприняли труды Самарина весьма болезненно. Профессор Дерптского университета, уже упомянутый К. Ширрен написал целую книгу «Лифляндский ответ г-ну Самарину», в которой отстаивал незыблемость прежнего статуса Лифляндии и остальных прибалтийских губерний. В том же 1868 году немецкое дворянство отправило Александру II Всеподданейший адрес, дабы отвести самаринские «наветы». Интересно, что вскоре после «Лифляндского ответа» К. Ширрен эмигрировал в Германию, где и умер в 1910 году. Поощряемый балтийскими немцами, он приступил к поиску документов, относящихся к истории и итогам Северной войны, в результате которой и начали постепенно отходить к Российской империи  на протяжении XYIII столетия прибалтийские земли. Свидетельства, выписки, документы, по замыслу  Ширрена, должны  были оправдать немцев и тем самым обосновать их претензии на особое положение в этих губерниях. Но в результате многолетних поисков профессор открыл слишком много неприглядных фактов: «У балтийских немцев было больше вины, нежели славы». Большую часть громадного архивного собрания пришлось профессору предать огню, дабы не нанести серьезнейшего  удара своим соплеменникам.

Решение остзейского вопроса, по мнению русских национальных мыслителей, заключается в необходимости утвердить русские государственные начала в Прибалтике - управление по общероссийскому образцу, общерусское законодательство, русский язык в качестве государственного; уравнять в Прибалтике в правах с немцами коренное население края и, в особенности, в первую очередь, русских; провести земельную реформу в крае - наделить крестьян землей по русскому образцу реформы 1861 года; ввести в школы русский язык; реформировать суд - ввести институт присяжных и выборы местных судей по русскому образцу; провести реформу городского управления; поддержать православие в крае.

Разумеется, либеральная пресса объявляла остзейский вопрос надуманный, прибалтийских аборигенов объявили «европейскими нациями», а Каткова, Аксакова и Самарина обвиняли в «шовинизме» и «разжигании национальной вражды». Как видим, ничего нового росси           йские либералы не придумали за последние полтора века, в тех же самых выражениях обвиняя тех, кто защищает интересы России.

Борьба с остзейцами, которая одновременно была борьбой за права коренного населения края, не сводилась только к статьям в русской прессе. В 1865 году остзейскому дворянству удалось добиться от россий­ских властей закрытия идейного рупора младолатышей -- газеты «Петербургас авизес» («Петербургская газета»), кото­рую редактировал Кришьянис Валдемар. Он  лишился средств к существованию, против него собира­лись возбудить уголовное дело. В этих условиях председатель этнографического отделения Императорского Географичес­кого общества В. И. Ламанский провел Валдемара в члены общества. Валдемара принял в свою газету М. Н. Катков. В том же году «Москов­ские ведомости» опубликовали около де­сяти публикаций Валдемара в защиту латышского движения.

Усилия охранителей постепенно стали приносить плоды. Несмотря на сопротивление остзейцев, правительство империи, наконец, начало политику окончательной инкорпорации Остзейского края в состав империи, ликвидируя его особенности.

В 1877 г. на прибалтийские губернии было распространено действие городской реформы, вводилось общероссийское «Городовое положение» 1870 г., которое упраздняло прежний сословный магистрат в городах, с доминированием немцев в городском самоуправлении, и вводило новый порядок выборов в органы городского самоуправления, основанный на имущественном цензе и предоставивший возможность и «ненемцам» участвовать в выборах. После воцарения Александра III преобразования в Прибалтике пошли быстрее и масштабнее. Император первым из российских монархов при вступлении на трон демонстративно не подтвердил привилегии прибалтийской знати, являвшиеся основой местной автономии.

В 1888 г. полицейское устройство прибалтийских губерний было уравнено с общероссийским: прежние сословные немецкие полицейские учреждения заменили государственными учреждениями. В 1889 г. была введена российская судебная система, были ликвидированы сословные суды, начал действовать принцип правового равенства граждан; судебные процессы стали открытыми, была создана адвокатура, (однако институт присяжных заседателей здесь так и не был введен). Указом о новых крестьянских учреждениях центральная власть ввела должность комиссара по крестьянским делам для надзора за крестьянскими самоуправлениями. В ходе административной реформы мелкие мызные волости были преобразованы в более крупные и лучше управляемые волости. Сложившееся административное устройство сохранялось в, общих чертах, до падения Российской империи в 1917 г.

С 1885 г. начали вводить преподавание на русском языке в народных школах, с 1890 г. в Дерптском университете, а в 1893 г. город Дерпт переименован в Юрьев. Тогда же город Динибург был переименован в Двинск. Основанный  в  1862 году  Рижский  политехникум  быстро стал   одним  из  крупнейших  в  Европе  технических  учебных  заведений,  настоящей  кузницей  инженерных  и  научных  кадров.

Все эта политика получила название русификации. Но под этим подразумевалось именно окончательное слияние окраин с собственно российскими губерниями в правовом плане, в уравнении правах туземного и немецкого населения края, а вовсе не с превращением их жителей в русских. Иначе никак не объяснить стремление имперских властей к развитию местных языков. «Русификация» прибалтов была призвана предотвратить превращение их в немцев, а не сделать их  русскими. Иначе говоря, русификация на деле была дегерманизацией края. Результаты выглядело неплохо: казавшаяся неизбежной германизация эстонцев и латышей не состоялась. Напротив, они почувствовали себя хоть и маленькими, но нациями. Создание в Петербурге при благожелательной поддержке русских консервативных деятелей  литературных норм для местных языков позволило развивать литературу и многие виды искусства коренным национальностям. 60-80-е годы XIX века прибалтийские народы называют эпохой национального «пробуждения». Но, разумеется, «пробудились»  эти народы не вдруг, а потому, что российские политики охранительного направления сочли нужным поддержать местных в борьбе за свои права и за уравнение их со всем населением империи в противовес германскому влиянию.

Результаты обрусительной политики ознаменовались быстрым развитием культуры местного населения. Так, уже в 1897 году, согласно Всероссийской переписи населения, грамотность среди латышей составляла 79, 9 %. Эти цифры особенно впечатляют, если учесть, что первая газета на латышском языке появилась в 1856 году, а более или менее массовая латышская пресса появилась именно в годы русификации.

Аналогичные процессы характерны были для эстонцев. В 1872 году появилось Общество эстонских литераторов. Созданное в 1865 г. певческо-театральное общество «Vanemuine» положило основу эстонскому национальному театру (первое театральное представление состоялось в 1870 г.) и в 1869 г. по примеру остзейских немецких певческих праздников провело первый Всеэстонский певческий праздник, в котором приняли участие 1 000 певцов и музыкантов и 12 тысяч зрителей. Количество грамотных среди эстонцев составляло к концу XIX века 80%.

Все это, разумеется, в современной Прибалтике именуется «национальным угнетением»!

В начале XX века остзейский вопрос казался почти решенным. Прибалтийские губернии казались полностью инкорпорированы в состав России. Как писал в своих мемуарах председатель Эстляндского рыцарства в 1902-18 гг. Эдуард фон Деллинсгаузен, для остзейцев «..будущее внушало опасения...В политической и административной сферах было трудно остановить все возраставшую русификацию, потому что русским удалось уже на уровне школы выиграть пробуждающуюся эстонскую общину на свою сторону».[viii]

Прибалтика благодаря географическому положению и политики имперских властей переживала бурный экономический подъем, продолжавшийся полвека, вплоть до 1914  года, за которым последовали войны, революции и развал т.н.  «независимости». В  1861 году  была  открыта  Риго-Динабургская  железная  дорога,  в  1868 г. - линия  Рига-Митава.  За  кратчайшее  время  прибалтийская  железнодорожная  сеть  буквально  опутала  регион,  надёжно  соединив  его  с  общероссийской  железной  дорогой  Рижский  морской  торговый  порт  был  обустроен  по  последнему  слову  того  времени.  В  конце  XIX века  в  Риге  уже  существовало  более  400 промышленных  предприятий.  Самыми  крупными  были:  «Унион» (впоследствии  легендарный  ВЭФ),  выпускавший  электродвигатели  и  электроприборы,  «Проводник» - резиновое  и  телеграфное  производство,  «Русско-балтийский  вагонный  завод»,  вагоностроительный  завод  «Феникс»,  знаменитая  фарфоро-фаянсовая  фабрика  Кузнецова.  Около  90%   продукции  рижского  машиностроения  вывозилось  в  центральные  районы  России.  Рижский  промышленный  регион  стал  третьим  по  объёму  производства  в  стране - после  С.Петербургского  и  Московского.  Сама  же  Рига  была  шестым  по  численности  населения  городом Империи - после  С.Петербурга,  Москвы,  Варшавы,  Одессы,  Лодзи.

Первый  в  Российской  империи  автомобиль,  первый  аэроплан,  первая  боевая  гусеничная  машина  были  созданы  именно  здесь, в Риге, на Русско-Балтийском заводе. На рижском заводе «Феникс» изготовляли трамваи, а первые авиационные моторы России делали на фабрике общества «Мотор», а шины - на заводе «Проводник». В Риге же был построен первый в мире авиационный ангар.

Аналогичный подъем охватил и Эстляндскую губернию. В Ревеле и Нарве за четыре десятилетия возникли  многие промышленные предприятия мирового уровня. Никогда в истории Прибалтика не значила так много в области экономики, политики и культуры.

А потом все это исчезло в пламени войн и революций, и на месте трех губерний появились маленькие сельскохозяйственные диктатуры, со стагнирующей экономикой и вымирающим населением. Правда, после двух десятилетий маразматической независимости Прибалтийский край вернулся в состав России, называвшейся тогда Советским Союзом. Прибалтика вновь стала процветающей окраиной, хотя справедливости ради отметим, что удельный вес Прибалтики в СССР был значительно меньше, чем в российской империи. А затем вновь последовала очередная  «независимость», покончившая со всякой промышленностью. При этом коренные прибалты вновь оказались под властью новых остзейцев виде чиновников Евросоюза и вновь вымирают. Что ж, не каждый народ способен и тем более достоин иметь государство.  Но это уже другая история.

Остзейские немцы исчезли как народ в 1939-40 гг., когда по призыву Гитлера и с помощью Сталина они почти полностью выехали на историческую родину. Этот процесс получил название  «Умсидлунг» (Umsiedlung). Доживающие свой век старики в Германии - вот и все, что осталось от надменного и властного народа, твердой рукой управлявшего краем на протяжении семи веков, оставивших прибалтийские города с замечательной архитектурой. Их потомки - обычные немцы, которые если и задумываются о политике, то мечтают не о включении Прибалтики в состав Германии, а о спасении Германии от отуречивания. Но и это уже другая история.

РНЛ, Сергей Викторович Лебедев, доктор философских наук

[i] Аксаков И.С. Полн. Собр. Соч., Т.6.  1887. С.15.

[ii] Кениньш История Латвии. Учебник. Рига, 1990, с. 108

[iii] Я.Я.Стрейтс. Три достопамятных и исполненных многих превратностей путешествия  по Италии, Греции, Лифляндии, Московии, Татарии, Мидии, Персии, Ост-Индии, Японии... Издано в Амстердаме 1676г перевод Э. Бородиной ОГИЗ-СОЦЭКГИЗ 1935 г. Стр. 141

[iv] Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. М., 1980, с. 32-33

---

[v] Нольде Б. Э..   Юрий Самарин и его время.  Paris: Soc. anonyme Impr. de Navarre, 1926,  с. 51

[vi] http://www.apn.ru/publications/print23320.htm

[vii] Нольде Б. Э. Там же, с. 55-56

[viii] Аксаков И.С. По поводу "Окраин" Ю.Ф.Самарина // Аксаков И.С. Отчего так нелегко живется в России? М.: РОССПЭН, 2002. С. 688.

[ix] Там же, с. 81

[x] Аксаков И.С. По поводу "Окраин" Ю.Ф.Самарина // Аксаков И.С. Отчего так нелегко живется в России? М.: РОССПЭН, 2002. С. 691.

[xi] Там же, с. 8

[xii] Гаврилов С. Остзейские немцы в Санкт-Петербурге. 1701-1918. М-СПб, Центрполиграф, 2011, с. 182-183