История не знает сослагательного наклонения, но повелительное наклонение ей хорошо известно. Есть события, нередко спрессованные в короткий промежуток времени, которые, благодаря своему высокому духу и смыслу, решительно связывают возможности человеческого разума и совести для мечтательных интерпретаций. Несомненно, один из таких моментов истории укладывается в слово «Сталинград».
Тем не менее, как поведал академик Александр Чубарьян, совместный российско-германский учебник истории предлагает разные версии освещения гигантской битвы. Что ж, было бы хуже, если бы эти точки зрения во всем и целиком совпали.
Для Германии сражение не стало позором немецкого оружия, но оно было и остается ее трагедией. Выскажу «крамольную мысль»: объявленный Гитлером трехдневный траур после гибели 6-й армии мог бы так и остаться ежегодным общенациональным трауром, поскольку гибель такого количества сынов нации была бы лучшим противоядием от нацизма, и не только в этой стране.
Для немцев эта дата никогда не будет свободной от психологии, а русская точка зрения будет всегда отличаться онтологизмом и трагической правдой победителя. Но каждый раз, независимо от этих оценок, повелительное наклонение истории будет возвышаться над любым частным и национальным подходом к великой битве на Волге.
Если в каком-то сражении и отобразился грядущий и таинственный Армагеддон, так это в образе Сталинграда.
Видимо, приоткрывая завесу над разницей позиций, академик А.Чубарьян говорит, что для него не внове спор о том, была ли Сталинградская битва поворотным событием в ходе Второй мировой войны.
Коль тема задана, прислушаемся к повелительной поступи Истории.
Поговорим о «поворотном» значении сражения, которое «бесповоротно повернуло» не только исторический ход войны, но и историю самой Европы и человечества.
По свидетельству фельдмаршала Паулюса, первые приказы на летнее наступление 1942 года поступили в 6-ю армию уже в апреле того года. Накануне в Полтаве Гитлер выступил с речью, в которой изложил свое стратегическое видение кампании: «Моя основная мысль: занять область Кавказа, возможно основательнее разбив русские силы. Если я не получу нефть Майкопа и Грозного, я должен прекратить войну».
Таким образом, исход начинающейся кампании на Волге и юге России должен был, по убеждению Гитлера, решить судьбу войны. Тем не менее Гитлер был совершенно уверен, что перевес сил и талант его генералов, а также боеспособность немецкого солдата намного превышали потенциал Красной армии. «Русские силы истощились в боях зимой и весной. При этих обстоятельствах необходимо и возможно в этом году привести войну на Востоке к решающему исходу», - говорил он.
Чтобы понять значение Сталинградской эпопеи, надо представить себе, какую роль она сыграла в контексте стратегии Третьего рейха и почему ее финал не изменил, не скорректировал, а обрушил и перечеркнул геополитические цели Гитлера, выходящие далеко за рамки кампании 1942-1943 годов.
В беседе с японским послом Осимой 3 января 1942 года Гитлер заявил: «Я намереваюсь в центре фронта больше не проводить наступательных операций. Моей целью будет наступление на Южном фронте. Я решил, как только улучшится погода, снова предпринять удар в направлении Кавказа. Это направление важнейшее. Нужно выйти к нефти, к Ирану и Ираку».
Эти грандиозные планы уже в апреле были сформулированы со всей определенностью: разгром противника западнее Дона, «чтобы затем захватить нефтеносные районы на Кавказе и перейти через Кавказский хребет».
Генералы вермахта разработали соответствующие оперативные планы: развивая наступление по линии Тбилиси - Кутаиси - Сухуми, выйти на прямое взаимодействие с турецкой армией. К тому времени 26 турецких дивизий, собранных в кулак, ждали прорыва немцев на границе с СССР.
Если бы это произошло, Турция и Япония давали свое согласие на присоединение к «оси». Берлин, можно сказать, воочию грезил богатствами Ближнего и Среднего Востока.
Остановимся на этом и зададим себе вопрос: какая из битв Второй мировой войны по своим масштабам и последствиям могла обратить в прах подобные амбиции Гитлера и его окружения?
При всем величии Курской битвы, ответ, конечно, отрицательный. Сражение под Москвой, героическая оборона Ленинграда и Севастополя, открытие Второго фронта при всем их огромном вкладе в победу сами по себе не могли перечеркнуть столь далеко идущие планы фюрера. Только упавший на него камень Сталинграда мог раздавить своей тяжестью амбициозный замысел всемирного господства.
Удивительным образом стратегические просчеты Москвы и Берлина в летней кампании 1942 года на стадии их разработки почти зеркально отражают друг друга. Подталкивая японцев к союзу, Гитлер в беседе с уже упоминавшимся послом Японии убеждал его, что Красная армия в ближайшее лето будет разгромлена.
«Спасения им больше не существует… Большевиков отбросят так далеко, чтобы они никогда не могли касаться культурной почвы Европы» (здесь поразительная ассоциация со словами Наполеона накануне перехода русской границы в 1812 г., когда он говорил о необходимости отбросить Россию к безжизненным берегам Северного Ледовитого океана, отлучив ее навсегда от европейской цивилизации).
Слабость Красной армии была для Гитлера абсолютной очевидностью. Те же иллюзии в оценке противника питал и Верховный главнокомандующий Красной армией. Благодаря умелой дезинформации Сталин, по свидетельству Г.К.Жукова, полагал, что главный удар будет нанесен не на юге, а на Центральном фронте, против Москвы. Он также недооценил силы противника, что привело к общей недооценке ситуации на Южном фронте.
На основе новых архивных документов академик РАН Георгий Куманёв свидетельствует о роковой «недооценке Верховным главнокомандующим сил и возможностей вермахта и переоценке мощи Красной армии». Причина таких искаженных представлений лежала в тех спорных сведениях о потерях, которые представляло в ставку Главное разведывательное управление.
«Согласно этим данным, - пишет ученый, - Вооруженные силы Германии с 22 июня 1941 года по 1 марта 1942 года потеряли 6,5 млн. человек, в том числе сухопутные войска - 5,8 млн., хотя на самом деле общие потери сухопутных войск противника за это время составили немногим более 1 млн. человек». Эта недооценка противника дорого обошлась Советской армии в первые дни и месяцы Сталинградской битвы.
Немецкий корреспондент писал с места событий: «Русские, которые ранее упорно сражались за каждый километр, отходили без выстрела. Наше продвижение задерживали лишь разрушенные мосты и налеты авиации. Когда русские арьергарды не могли избежать боя, они выбирали позиции, которые позволяли им продержаться до наступления темноты… было весьма необычным углубляться в эти широкие степи, не видя признаков противника».
О первых днях обороны Сталинграда маршал Василий Чуйков писал так: «Части понесли большие потери и отошли, - это не значит, что люди отходили по приказу, организованно, с одного рубежа на другой. Это значит, что наши бойцы (даже не подразделения) выползали из-под немецких танков, чаще раненые, на следующий рубеж, где их принимали, объединяли в подразделения, снабжали главным образом боеприпасами и снова бросали в бой».
Читая документы того времени, невольно обращаешься мыслью к роману Толстого «Война и мир», где история идет своим путем, независимо от воли могущественных, сосредоточивших в себе огромную, почти полную власть лидеров. Ни одна из сторон не рассматривала участок фронта в волжских степях под Сталинградом в качестве главного, решающего, способного сковать огромное количество всех видов вооружений и войск.
На совещании в Виннице 12 сентября 1942 года Гитлер предостерегал Паулюса и других генералов: «Сопротивление под Сталинградом следует оценивать лишь как местного значения. К ответным действиям широкого стратегического характера, которые могли бы быть для нас опасными, они (русские) больше не способны… Надо заботиться о том, чтобы скорее взять город в свои руки, а не допускать его превращения во всепожирающий фокус на длительное время».
Однако, вопреки этим предостережениям Сталинград превратился в «черную дыру», втягивающую в себя одну за другой лучшие дивизии вермахта.
Тем временем Сталин, не исключая возможности наступления немцев на южном направлении, все больше ослаблял его, будучи убежденным, что основные силы Гитлер бросит против Москвы.
Как следствие, по свидетельству западных историков, немцы имели почти трехкратное превосходство в людях и артиллерии и шестикратное - в танках, а немецкая авиация господствовала в воздухе. И только на совещании 13 сентября Жукову и Василевскому удалось убедить Сталина в возможности решительного контрнаступления под Сталинградом с выходом во фланги группировки Паулюса.
Сталин продолжал сомневаться. И все же дал разрешение на разработку операции, запретив сообщать о ней даже членам Политбюро ЦК и Государственного комитета обороны.
Этим планам и замыслам суждено было воплотиться через пот, кровь и смерть сотен тысяч людей в ходе осенне-зимней кампании - с 19 ноября по 2 февраля. 2 февраля в 14 часов над притихшим, до основания разрушенным Сталинградом пролетел одинокий самолет-разведчик немцев. Он послал короткую радиограмму: «Никаких признаков боев в Сталинграде».
Бесповоротность последующего хода войны для любого здравомыслящего человека, не говоря уже об историках, заключается, конечно, не только в боевых и материальных потерях.
Тем не менее ни в одной битве вермахт не терял 1,5 млн. солдат и офицеров, иными словами, четверть войск Германии, задействованных на всей бесконечной протяженности Восточного фронта. Число военнопленных, по советским данным, превысило 154 тыс. человек, по немецким - 113 тысяч.
Присвоив Паулюсу звание фельдмаршала, Гитлер заявил генералу Йодлю: «В военной истории никогда не было зафиксировано случая пленения немецкого фельдмаршала». В тот же день, 31 января, Паулюс был пленен вместе со своим штабом.
Это «никогда» в приложении к Сталинградской битве можно продолжить. Никогда, по свидетельству немецких генералов, победа врага не повергала в такой ужас немецкий народ. «Никогда за всю историю Германии, - по словам генерал-лейтенанта Зигфрида Вестфаля, - не было случая столь страшной гибели такого количества войск».
Академик Георгий Куманёв цитирует генерала Бутлара, который отчетливо осознавал бесповоротность хода войны после Сталинграда: «Германия не просто проиграла битву и потеряла испытанную в боях армию. Она потеряла ту славу, которую приобрела в начале войны и которая уже начала меркнуть в боях под Москвой зимой 1941 года. Это была потеря, которая в самом скором времени должна была исключительно отрицательно повлиять на весь ход войны…»
Один берлинский дипломат свидетельствовал о том, что кризис охватил все слои немецкого общества, «не только руководство и правящий режим, но и всю Германию. Он символизируется одним словом - «Сталинград».
Сталинград развеял мечты Берлина о вступлении Японии и Турции в войну на его стороне, а вскоре и Италия разорвала союзнические отношения с Третьим рейхом. Наконец, Сталинград, сорвав все геополитические планы Гитлера, подготовил почву для открытия Второго фронта.
Высадка союзников в Нормандии специально оговаривалась условием, что у немцев к тому времени не должно оказаться в резерве более 12 подвижных дивизий и что они не смогут перебросить с Восточного фронта свыше 15 боеспособных дивизий. Сталинград, обескровивший вермахт не только в количественном, но и качественном отношении, по сути, снял подобные опасения Вашингтона и Лондона.
Но наиболее проницательные и столь разные люди, как великий актер еврей Чарли Чаплин и бывший генерал вермахта, бывший нацист Ганс Дёрр, верно почувствовали, что историческое значение Сталинграда выходит за пределы самой войны.
Последний писал: «Под Полтавой Россия добилась права называться великой европейской державой. Сталинград явился началом ее превращения в одну из двух величайших мировых держав». Со своей стороны Чарли Чаплин восторженно заметил: «Россия, ты завоевала восхищение всего мира. Русские, будущее - ваше».
С высот всемирно исторического значения Сталинградской битвы спустимся на грешную землю. Люди, прошедшие огненное испытание, так же ощущали «надмирность» и великий смысл происходящего.
«Как свидетельствуют ветераны-фронтовики, - пишет историк Куманёв, - на войне атеистов нет… сердца очень многих защитников на Волге горели обращением к Богу».
Из фильмов прежних лет мы часто слышим во время атаки: «За Родину! За Сталина!», но не реже звучало и другое: «Спаси и сохрани!»… И первую свечу (в одном из неразрушенных храмов) затеплил командарм 62-й армии Василий Чуйков, «окопный генерал», как его любовно называли воины этой армии.
По свидетельствам дочери маршала Жукова и архимандрита Иоанна (Крестьянкина), Георгий Жуков «возил по фронтам Казанскую икону Божией Матери, а маршал Б.М.Шапошников всю войну носил в нагрудном кармане Николая Угодника».
Куманёв уместно цитирует философа Ивана Ильина: «Патриотизм может жить и будет жить лишь в той душе, для которой есть на земле что-то священное, которая живым опытом испытала объективность и безусловное достоинство этого священного - узнала его в святынях своего народа». И это не только русский, но и всемирно-исторический смысл Сталинградского подвига.
