В предыдущих частях описаны исторические Красная, Белая и Европейская химеры, отрицающие целые эпохи нашей истории. Сегодня мы поговорим о Химере национальной неполноценности. 

Жертвы химеры европейства полагают воссоединение с Европой, принятие европейских ценностей и образа жизни – наилучшим решением русского вопроса. В связи с чем им довольно сложно оценить результаты уже имевшихся попыток русской евроинтеграции.

Евроинтеграций было несколько, но удалась только одна – интеграция в Европу Галицко-Волынского княжества, не территории которого русский народ прекратил свое историческое существование. Все остальные проекты неизменно проваливались.

Проект евроинтеграции севера Руси под редакцией Ливонского ордена провалился под лёд Чудского озера. Не достиг успеха и Карл XII. Провалились в 1612 году поляки. Наполеоновский проект освобождения русских крестьян от крепостного права был обработан дубиной народной войны и выброшен на старую Смоленскую дорогу – на мороз. Освобождение России от Сталина и большевизма под руководством лидера прото-Евросоюза также провалилось.

Во всех этих прискорбных неудачах жертвы химеры европейства, разумеется, винят русскую власть соответствующего периода – Александра Невского, Петра I, Иосифа Джугашвили, Кутузова и Александра I.

Однако невозможно не заметить одного позорного факта: во всех эксцессах гнусного антиевропейства власти народ занимал подлую соглашательскую позицию и даже соучаствовал в совершаемом преступлении по срыву евроинтеграций.

Можно наговорить множество гадостей и про Невского, и про Кутузова, раскопать компромат на Петра I. Но ужас ситуации в том, что сколько ни называй Петра I антихристом, Сталина – тираном, Кутузова – порнолюбителем, соцопросы будут показывать высокую популярность Иосифа Виссарионовича, а русская культурная традиция бережно хранит память о славных победах Петра и Михаила Илларионовича Кутузова.

Да и сама Европа прекрасно помнит, как именно она получила первые уроки русского фольклора.

Стеснительные “европейцы” типа нашего любимого академика Юрия Пивоварова народ склонны оправдывать, входить в его тяжёлое положение. И пропасть между ожидаемым поведением народа и свершившимся историческим фактом заполнять извинительными, с их точки зрения, мифами.

Например, в оборот вводится миф о том, что на самом деле народ не хотел воевать за советскую власть и усатого тирана, и именно этим объясняется отступление РККА в первый период войны и большое количество пленных. И только потом, когда Сталин создал штрафбаты и заградительные отряды, армию удалось заставить воевать.

Миф этот прекрасно опровергнут теми, кого трудно заподозрить в каких-либо симпатиях к советскому солдату – немецким генералитетом и рядовыми вермахта.

Поскольку каши маслом не испортишь, я приведу здесь цитату из книги “За что сражались советские люди” А. Дюкова  с репликами немецких генералов:

«Уже сражения июня 1941 г. показали нам, что представляет собой новая советская армия, – вспоминал генерал Блюментрит, начальник штаба 4-й армии, наступавшей в Белоруссии. – Мы теряли в боях до пятидесяти процентов личного состава. Пограничники и женщины защищали старую крепость в Бресте свыше недели, сражаясь до последнего предела, несмотря на обстрел наших самых тяжёлых орудий и бомбёжек с воздуха. Наши войска скоро узнали, что значит сражаться против русских...»

На самом деле Брестская крепость держалась не «свыше недели», как пишет Блюментрит, а без малого месяц – до 20 июля, когда последний из её защитников нацарапал на стене слова, ставшие символом героизма советских солдат летом сорок первого: «Погибаю, но не сдаюсь. Прощай, Родина!»

«Часто случалось, – рассказывал генерал фон Манштейн, командующий 56-м танковым корпусом, – что советские солдаты поднимали руки, чтобы показать, что они сдаются нам в плен, а после того как наши пехотинцы подходили к ним, они вновь прибегали к оружию; или раненый симулировал смерть, а потом с тыла стрелял в наших солдат».

«Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою, – не без удивления писал 24 июня в дневнике начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер. – Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен» Через пять дней Гальдер поправляет сам себя: это не отдельные случаи. «Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека... Бросается в глаза, что при захвате артиллерийских батарей и т.п. в плен сдаются немногие. Часть русских сражается, пока их не убьют, другие бегут, сбрасывают с себя форменное обмундирование и пытаются выйти из окружения под видом крестьян».

4 июля новая запись: «Бои с русскими носят исключительно упорный характер. Захвачено лишь незначительное количество пленных».

Через месяц боев Гальдер записывает окончательный и крайне неприятный для германского командования вывод, сделанный фельдмаршалом Браухичем: «Своеобразие страны и своеобразие характера русских придает кампании особую специфику. Первый серьёзный противник».

Министр пропаганды Геббельс, перед началом вторжения считавший, что «большевизм рухнет как карточный домик», уже 2 июля записывает в дневнике: «На Восточном фронте: боевые действия продолжаются. Усиленное и отчаянное сопротивление противника... У противника много убитых, мало раненых и пленных... В общем, происходят очень тяжёлые бои. О «прогулке» не может быть и речи. Красный режим мобилизовал народ. К этому прибавляется еще и баснословное упрямство русских. Наши солдаты еле справляются. Но до сих пор всё идёт по плану. Положение не критическое, но серьёзное и требует всех усилий».

«Красная Армия 1941–1945 гг. была гораздо более сильным противником, чем царская армия, ибо она самоотверженно сражалась за идею, – подытоживал Блюментрит. – Это усиливало стойкость советских солдат. Дисциплина в Красной Армии также соблюдалась более чётко, чем в царской армии. Они умеют защищаться и стоять насмерть. Попытки их одолеть стоят много крови»

Таким образом, гнусное соучастие советского народа в сопротивлении евроинтеграции можно считать доказанным. И то же самое можно сказать и о любом обсуждаемом периоде. В битве на Чудском озере участвовало не только регулярное войско, но и собранное ополчение. В войне 1812 года огромную роль сыграли действия партизан, в чём вы можете убедиться, прочитав воспоминания непосредственного участника событий – Дениса Васильевича Давыдова.

Иными словами – нельзя сказать, что народ имел какое-то другое мнение по поводу евроинтеграции и своего европейства, нежели власть.

И это в то время, когда французы действительно могли бы отменить крепостное право, немцы открывали на оккупированных территориях православные храмы, а Ливонский орден, безусловно, облагодетельствовал бы Новгород европейским правом, свободами и ценностями.

И тут на сцену выходит новая идеология. Я сейчас приведу слова одного из её литературных родоночальников.

“В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с…”

Если вы полагает, что цитирование Смердякова – лицемерный приём и так нельзя, я вас разочарую.

 Смердяков национал-демократами полностью реабилитирован:

“...Мысль Смердякова по своей сути очень неглупа. «Совсем даже были бы другие порядки…» – а почему бы и нет? Взять хотя бы знаменитый «Кодекс Наполеона». Он сметал остатки феодализма и утверждал равенство всех перед законом, главенство права и принцип частной собственности. «Кодекс Наполеона» оказал огромное влияние на дальнейшее правовое становление всей Европы. Не стоит и говорить о том, насколько он отличался от порядков феодально-крепостнической России.

...Смердяков – вот самый интересный и непонятый брат Карамазов. И самый умный, самый глубокий, в чём-то наиболее близкий к народу. Он наиболее смело и интересно заявил тему о России. Независимо от воли автора, он взломал лёд ментальных табу. Одной своей фразой он вышел за пределы сусальной «русскости», «православия», «родины», России. Он освободился от России как фетиша, взглянув на неё с точки зрения здравого смысла и нормальных человеческих интересов”.

А русский народ упрямо и настойчиво отказывался от всех этих бонусов и шёл на поводу и российских властей. Почему? Почему же русские действуют против своих интересов?

К этому вопросу всегда рано или поздно приходит любой последовательный “евроинтегратор”.

И вариантов ответа тут не так уж чтобы и очень много.

В системе ценностей, где Европа – однозначное добро, а российская власть – однозначное зло, есть только один вариант, который позволяет и далее оставаться “европейцем”: признание русского народа – испорченным.

Если вы желаете ознакомиться с наивысшими достижениями в этой области – рекомендую вам набрать в гугле или Яндексе словосочетание “квадратный ватник”. Автором сего креатива является Антон_Сусов – одновременно член партии “Яблоко” и “Национал-Демократической Партии”.

Господин сей прекрасно иллюстрирует только что описанную мною тенденцию. Отказ русского народа от ценностей Европы объясняется тем, что русские – народ-дегенерат, народ-раб, искалеченный своей историей. Русскому народу в лицо бросают обвинение в том, что тот не в состоянии сделать выгодный для себя выбор, поскольку раб не умеет и не может выбирать. Сопротивление русских оккупации провозглашается не проявлением свободолюбия, а результатом покорности.

Травмирующим моментом может назначаться татаро-монгольское иго, советский период, правление Ивана Грозного, крепостное право, петровская вестернизация, – всё что угодно. Плюс всё это может быть объявлено причиной разом. То есть история русского народа – аномальна и нуждается в радикальном сломе: например, разделении русского народа на части и образовании новых наций – ингерманландцев, поморов, сибиряков, залешан и так далее. Эти нации смогут стать европейскими, в отличие от единой русской нации, которая европейской стать не может в силу своей ущербности и самодостаточности.

И вот здесь – внимание. Потому что мы подобрались к самому сердцу мифа о повреждённости русского народа.

Эта повреждённость, то есть неевропейскость, усугубляется тем, что эта повреждённость – неизлечиваемая. Поскольку народ отказывается принять лекарство – европейские ценности, – а принудить его нельзя. Следовательно, нужно радикально снизить эту сопротивляемость методом введения внешнего управления, оккупации. Или же просто уничтожить сам исторический субъект "русский народ", разделить его и переучредить во что-то иное, что способно к исправлению.

Здесь, простите, я вновь вынужден вернуться к персонажу Фёдора Михаиловича Достоевскго: “Все шельмы-с, но с тем, что тамошний в лакированных сапогах ходит, а наш подлец в своей нищете смердит, и ничего в этом дурного не находит. Русский народ надо пороть-с…”

Вот это вот смердяковское бытовое “пороть-с” на самом деле, когда мы начинаем говорить о таких вещах, как история, и превращается в “разделение на несколько наций”, то есть – подчинение русских, наказание русских, смирение русских. Русские должны признать, что такие же шельмы, как и все, и одеть лакированные сапоги. Вот в чём интерес: носить лакированные сапоги  и перестать заботится о вопросах этики – “все шельмы”.

Приписываемая русским рабская покорность, воспитанная ордынским игом, тираническим характером власти, крепостным правом и так далее, кстати, не выдерживает элементарной проверки фактами. Такими, как восстания Разина и Пугачёва. Тем, что на большей части территории России и вовсе не было крепостного права. Тем, что казачество – совершенно вольное сословие, имеющее демократические институты управления – регулярно и абсолютно органично участвовало в национально-освободительном движении во время очередных попыток евроинтеграций.

Также отдаёт некоторым парадоксом рецепт пробуждения у раба европейского чувства собственного достоинства и осознания интересов – порка, унижение и разделение.

Пороть, унижать, ослаблять, смирять и всячески обезвреживать нужно не безвольного и слабого раба, а напротив – того, кто силен, осознаёт сою силу, того, кто невероятно, несовместимо с целями “евровоспитателей” горд, “много о себе думает” и руководствуется не прямыми и очевидными интересами, а предпочитает им некие абстракции. А способность к абстракциям – симптом более высокой степени развития национальной культуры.

И вот перед нами исчезает образ согбенного раба, боящегося французской свободы, и возникает новый образ – образ народа настолько гордого, что он не может позволить себе унизиться до такой степени, чтобы принять “свободу” от чужака. Принятие подобных “даров” русский народ считает осквернением себя. Русский народ не может ничего принять от простых народов – тем более, принять навязанное. Даже Православная вера была принята Русью не в результате политического или военного давления со стороны Византии, а была отвоёвана у Византии вместе с рукой Анны Порфирогениты – чтобы принять Православие, русские взяли Херсонес.

Такую гордость можно было бы назвать даже гордыней, если бы соединённые с нею реальная сила, способность преодолевать невероятные трудности и лишения, способность к самопожертвованию не превращали бы её в подлинное величие.

Это – национальная гордость первородного народа. Народа, который самостоятельно, а не через посредство других народов разрабатывает этику, систему ценностей и так далее. Выражаясь религиозным языком: первородные народы – те, у кого свои собственные договоры с Богом.

Когда русские крестьяне, в том числе и крепостные, называли свободных французов “шаромыжник” и “шваль” (от “мон шер ами” и “шевалье”), они этим утверждали, что даже в крепостном крестьянине больше самоуважения и достоинства, чем во французском дворянине.

У первородных народов другие трудности, нежели у обычных. Другая, более тяжёлая судьба, другая степень ответственности – и именно это и не устраивает наших оппонентов. Планка русского народа слишком высока для того, чтобы они могли чувствовать себя комфортно. У русских огромные, неохватные для других народов, непонятные, грандиозные требования к себе. Быть русским – невероятно трудно. Соответствовать предъявляемым к себе требованиям – очень тяжело. Эта особенность часто используется “европеизаторами” в пропаганде, когда выставляются русские неудачи, русские неудачники и сравниваются с теми требованиями к себе, утверждениями, которые мы вслух озвучиваем. Например, обсасываются неудача с аппаратом “Фобос-Грунт” в сочетании с утверждением “Россия – космическая держава” или вывешивается потрет алкоголика с надписью “народ-богоносец”. Упавший космический аппарат и наличие алкоголиков не смутит ни англичанина, ни француза – потому что они же не сумасшедшие, чтобы предъявлять к себе требования, в списке которых будет 100-процентно идеальное население и 100-процентная успешность во всех исключительно областях деятельности. Но русские такие требования к себе предъявляют и мучаются, когда не могут соответствовать собственным же запросам к себе.

Все это “европействование” и “нацдемство” – всего лишь красивые названия для опрощения. Национальная идея – “сесть на пол и быть проще” и “прикинуться ветошью и не отсвечивать”.

Это понижение уровня требований к себе. Это желание расслабиться. Русским быть трудно для всех, но для них это невыносимо – потому что непонятно, зачем такими трудами отстаивать право на формирование собственной этики. В чём вообще от этики и тем более её созидания радость и удовольствие? В чём выгода?

И вот об этой особой этике, чем она в корне отличается о европейской, мы поговорим в следующей части.

А пока запомните: Когда кто-то говорит вам, что русский народ – народ-урод, народ-раб, народ-дегенрат, знайте: это вопит завистливое ничтожество. Вопит от зависти к национальному достоинству русских.

Роман Носиков, odnako.org