Русский характер считается и противоречивым, и сложным, и трудно объяснимым. Чего в нём только нет. Сердце русского народа состоит, по мнению одних, из доброты, которую не сломить и самыми страшными тяготами жизни, из даровитости, трудолюбия, терпеливости, верности, стойкости, мужества, подвижничества, гостеприимства, отзывчивости, религиозности. По другим убеждениям, русский народ — жесток, лжив, ленив и склонен к саморазрушению. Это народ без совести, без чести; это нация, начисто лишённая художественной культуры. А то, что у неё есть, — бездушно слизано у Запада.
Философ Н. О. Лосский в основу русского характера клал выдающуюся доброту. Именно — выдающуюся. Столь мощный эпитет он аргументировал «исканием абсолютного добра» русскими людьми. Это искание и поддерживает, и усиливает доброту. Продолжая в книге «Характер русского народа» разговор о доброте, Лосский, ссылаясь в том числе на Достоевского, называет и её особенные черты: отсутствие злопамятности, смягчение при встрече даже в случае сильной ненависти, душевная мягкость, доходящая до самоосуждения, порицания самого себя за проявленную слабость характера, наконец, жалостливость.
«Достоевский любит указывать на то, как русские солдаты проявляли доброту на войне в отношении к неприятелю. Во время Севастопольской кампании, пишет он, раненых французов «уносили на перевязку прежде, чем своих русских», говоря: «Русского-то всякий подымет, а француз-то чужой, его наперёд пожалеть надо».
Лосский приводит случай, имевший место во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Русский солдат кормит пленённого турка: «Человек тоже, хоть и не христианин». При этом присутствует корреспондент английской газеты, который записывает в блокнот: «Это армия джентльменов».
Философ пишет, что даже бесчеловечный режим советской власти не искоренил доброту.
«Об этом свидетельствуют иностранцы, наблюдавшие жизнь в СССР. Австрийский немец Отто Бергер, бывший в России в плену в 1944-1949 гг., написал книгу «Народ, разучившийся улыбаться». Он говорит, что, живя вблизи Можайска, пленные поняли, «какой особый народ русский. Все рабочие, а особенно женщины относились к нам, как к несчастным, нуждающимся в помощи и покровительстве. Иногда женщины забирали нашу одежду, наше бельё и возвращали всё это выглаженным, выстиранным, починенным. Самое удивительное было в том, что сами русские жили в чудовищной нужде, которая должна была бы убивать в них желание помогать нам, их вчерашним врагам».
Доброта русского человека — не то же, что сентиментальность. Ей чуждо наслаждение и притворство или следование каким-то этическим общественным правилам. В ней нет ничего фарисейского. Она, заявляет Лосский, «есть непосредственное приятие чужого бытия в свою душу и защита его, как самого себя».
Любовь русского народа ко всему сущему распространяется от людей на предметы. Отсюда такое обилие, такте богатство уменьшительно-ласкательных суффиксов, выражающих, согласно убеждению Лосского, нежность. Домик, домишко, головка, головушка, волосок, волосочек, кораблик, чемоданчик. Или имена прилагательные: миленький, рад-радёшенек.
Если русский человек лжёт, то это случается часто от доброты: он не желает обидеть собеседника.
Доброта и любовь русской женщины доходят до самоотвержения. Лосский приводит пример княгини Наталии Борисовны Долгорукой (1714-1771), урождённой графини Шереметевой, обручённой с князем Иваном Долгоруким. При Анне Иоанновне князь впал в немилость. Как ни уговаривали родные Наталию Борисовну, она не оставила своего жениха: вышла за него замуж и последовала за ним в сибирскую ссылку. Позднее из Сибири князь Иван был перевезён в Новгород и там казнён. Наталия Борисовна приняла в Киеве монашество. В своих записках она вспоминала: «Войдите в рассуждение, какое это мне утешение и честна ли эта совесть, — когда он был велик, так я с радостью за него шла, а когда он стал несчастен, отказать ему? Я такому бессовестному совету согласиться не могла; а так положила своё намерение, когда, сердце отдав, жить или умереть вместе, и другому уже нет участия в моей любви…»
Русская женщина, говорит философ, полюбив человека, увлекающего её высокою целью жизни, не боится потерять удобства прежней, обеспеченной родителями жизни. Она проявляет любовь к свободе и независимость от предрассудков.
Не следует думать, будто Лосский ограничился простой констатацией факта русской доброты и приведением исключительно положительных примеров. Ссылаясь на профессора Братиславского университета, он рассказал о том, как во Вторую мировую войну вели себя солдаты Советской Армии — в деревне, где жили родители упомянутого профессора. Они вели себя подобно детям: «…награбят много часов, а потом и раздают их направо и налево». Тем не менее, и это — доброта: особенная, непредсказуемая, порождённая реалиями войны.
Помимо доброты, которую философ считает преобладающей сердечной составляющей у русского народа, в труде Лосского анализируются и другие черты национального характера. В качестве антипода доброты надо выделить жестокость.
Жестокость он считает порождением нищеты, притеснений, несправедливости, а также укоренившимся средством воспитания. Дед засёк однажды Горького до потери сознания, а потом принёс ему, выздоравливающему, гостинец. Возмущает Лосского то, что пьяные мужики были способны избивать своих жён. Антон Чехов не мог простить отцу, что тот бил его в детстве. Грубое купеческое самодурство Лосский убедительно объясняет выражением примитивной (эгоистической) формы любви к свободе. Отсюда происходит в том числе и семейный деспотизм. Впрочем, русское и советское общество значительно прогрессировало с купеческих времён.
Даровитость русского народа, согласно исследованию Лосского, включает массу составляющих: тут и творческая переимчивость, и изобретательность, и способность к высшим формам опыта, и тонкое восприятие красоты, и артистичность. Кстати, источником разнообразия опыта и упражнения различных способностей Лосский называет искание русскими людьми абсолютного добра. Одним из доказательств одарённости русского народа служит язык, выработанный художниками слова, но построенный на творчестве всего народа. Русская литература известна возвышенностью. Тут и искание добра, и обличение зла, и поиски смысла жизни, и проникновение в тайники души, и, наконец, воспитательный характер.
Другой знаменитый философ, Иван Ильин, по собственному холерическому темпераменту и характеру повествования весьма отличавшийся от Лосского, утверждал в речи «О России», что душа без чувства, столь страстного, тонкого и подвижного, как русское, — камень. Но на одном чувстве, продолжал философ, не строится характер народа.
«Носясь без руля и без ветрил, по воле «чувств», наша жизнь принимает обличие каприза, самодурства, обидчивости, подполья, неуравновешенности и ожесточенности. Но сочетаясь с природной добротою и с мечтою о беспредельности, она создает чудные образы добродетели, гражданской доблести и героизма».
Вообще, известный тезис Ильина, в отличие от убеждённости Лосского в сердечной природности, «имманентности всего всему», соответствует поговорке, которую философ не раз в своих сочинениях повторял: «Не по милу хорош, а по хорошу мил». То есть мил тогда, когда хорош; не хорош — так и не мил. Это — любовь по правилам, доброта по правилам. Причём по довольно строгим. Здесь И. Ильин расходится с Лосским кардинально: ведь последний как раз возражал следованию русской сердечности этическим правилам. У Лосского любовь есть любовь: она распространяется и на осуждённого преступника, и на военного противника — и настоящего, и бывшего, и на того, кто не разделяет с тобой веру (как турок). Такая любовь исключений и правил не знает. Холерический, страстный Ильин, с его христианским «противлением злу силою», в отличие не только от Лосского, но и например, от Льва Толстого, эти исключения приемлет.
Тем не менее, и он (вернёмся к его речи «О России») выделяет в русской душе способность умиляться, не рискуя впасть в сентиментальность. Русский человек умеет простить от всей души, а равно и «закончить грешную разбойную жизнь подвижничеством».
Философ выделяет у русского народа волю к совершенству, простоту и естественность в геройстве; верность и стойкость перед лицом мучений и смерти. Здесь он видит мечтанье о полноте и всецелости:
«…это всенародное христосованье на Пасху; это собирание всех людей, всех сословий и всех земель русских под единую руку; эта кафоличность веры; эти юношеские грёзы о безусловной справедливости; эти наивные мечты о преждевременном и непосильном братстве всех народов… Вот она — эта склонность русского народа взращивать те общественные формы, которые покоятся на братстве или зиждутся жертвою и любовию: приход, артель, землячество; монастыри; человеколюбивые учреждения, рождающиеся из жертвы; монархический уклад, немыслимый без жертвенной любви к родине и к царю…»
Отсюда проистекает духовная культура русских людей. По мнению Ильина, Россия — страна древней и самобытной культуры. Ильин считает, что у западных учёных нет права судить о ней «понаслышке». Россия выражена в своём дивном, могучем, поющем языке, говорит Ильин.
«В нём гудение далеких колоколов и серебро ближних колокольчиков. В нём ласковые шорохи и хрусты. В нём травяные шелесты и вздохи. В нём клёкот, и грай, и свист, и щебет птичий. В нём громы небесные и рыки звериные; и вихри зыбкие, и плески чуть слышные. В нём вся поющая русская душа: эхо мира, и стон человеческий, и зерцало божественных видений…»
Другие народы, напоминает Западу философ, должны понять и запомнить, что им лишь тогда удастся постигнуть Россию, когда они познают и «почуют» русскую речь. До тех же пор Россия будет им непонятна и недоступна. И не только духовного пути не найдут иностранцы к ней, но и политического.
Современный автор Александр Дудин в работе «Черты русского национального характера» первой же «чертой», идя следом за И. Ильиным, называет «монархизм».
Главное желание русского человека касательно власти: правительство управляет им для него, а не против него. Отсюда политическая жизнь, идеи гражданского общества, ценности личной свободы и свободы слова и в XXI веке чужды многим россиянам. Самоуправление, расчёт в делах исключительно на себя, исключение из надежд власти — вне чаяний русских. Вмешательство высшей власти и сегодня отвечает психологической потребности россиян, пишет учёный. «Монархическая доминанта» в российском менталитете вытеснена, однако не ушла окончательно.
Темперамент русских людей суров — в силу окружающих обстоятельств. Есть в России простор, но есть и ветер, дождь и снег. Природа требует от русского человека безмерной выносливости. За каждый бытийный шаг он расплачивается тяжким трудом и лишениями. Ссылаясь на Ильина, автор обнаруживает здесь тягу к достижению цели, мечту о последнем и конечном, желание заглянуть в необозримую даль, способность не бояться смерти. За этим следует и всегдашняя тоска русского по суровой и могучей родине.
Отдельную главу своего труда Дудин посвящает русскому юмору с его сложными градациями — от тонкого и ядовитого острословия дипломата до отчаянной шутливости висельника. Выделяется и русская самоирония: насмешка над самим собою. Русский юмор суть неизбывное влечение и неиссякаемый источник искусства.
Далее автором выделяется особенная сердечность — источник русской добродетели. В России искренне презирается тот, кто расчётлив и рассудочен, тщеславен и беспринципен и намерен во что бы то ни стало сделать карьеру. Воспеваться же будет тот, кто объявляет своею целью «служение народу». Отсюда до сих пор живы те общественные настроения, согласно которым эксплуатация позорна; капитализм — непременно порабощение; жить нужно в братстве и полном равенстве.
Русское стремление к совершенству, пишет далее автор, является наивным и ребяческим, а на практике беспомощным и обречённым на провал идеализмом. Однако из русской души подобный максимализм не вычеркнешь. Последний алкоголик или профессиональный бандит не могут забыть свою национально-христианскую мечту о совершенстве. Здесь автор приходит к русской созерцательности, позаимствованной им у того же Ильина.
Гигантские размеры страны порождают такую черту, как инерционность. Историческая инерция в каком-то смысле — рок для России. Автор приводит пример августовского путча 1991 года. Лишь небольшая часть граждан, в основном москвичей и питерцев, пошла за либералами-реформаторами. Большая часть населения пассивно наблюдала за ходом борьбы по телевизору. Власть попросту упала к ногам реформаторов. Здесь, вероятно, автор отсылает нас ко времена Керенского, когда власть «валялась под ногами», и её подобрал товарищ Ленин.
Учительница и блоггер А. В. Гурьева, посвятившая русскому характеру отдельную статью, выделяет ту огромную силу, которая именуется голосом совести. Это она, по её мнению, заставляет бороться русского человека за справедливость, подмечать «непорядки» и несовершенство поступков. Отсюда первой отличительной чертой русского народа автор называет обострённое чувство справедливости.
«Взять, к примеру, того же Никиту Михалкова. Как ополчились на него люди: и барином стал, и с мигалкой ездит по Москве, и уже себя чуть ли не царём возомнил! О режиссёре ведутся страстные дискуссии в Интернете и СМИ. Мыслимо ли такое где-нибудь в другой стране? Чтобы какого-нибудь режиссёра обсуждал весь народ? Чтобы вообще это кого-нибудь там у них задевало? Конечно, нет».
На самом деле тут преувеличение. Чувство справедливости характерно для многих народов, и приписывать его одним русским попросту наивно. Актёра, ресторатора и винодела Депардье в связи с переездом не то в Бельгию, не то в Россию, подальше от драконовских налогов мсье Олланда, обсуждают не то что в одной Франции, но по всей Западной Европе. Многих задевает как раз то, что он «изменил» родине — наряду с другими актёрами или бизнесменами, тоже собравшимися отъехать из Парижа на новое ПМЖ.
Историк и философ Л. П. Карсавин отмечал, что важнейший аспект русского духа — его религиозность, причём у русского православия выделяется серьёзный недостаток — пассивность, бездейственность: «Уверенность в будущем обожении обеспложивает настоящее». Причём ежели «русский усомнится в абсолютном идеале, то он может дойти до крайнего скотоподобия или равнодушия ко всему».
Писатель А. И. Солженицын обнаружил в чертах русского характера следующее: долготерпение, поддерживаемое телесной и духовной выносливостью; неразвитое правосознание («хоть бы все законы пропали, лишь бы люди правдой жили») и отчуждение народа от политики; отсутствие стремлений к власти вплоть до презрения последней, отношения к ней как к чему-то грязному и греховному; постоянная жажда чуда, из которого проистекает ничтожная способность к объединению сил и к самоорганизации, и порождается покорность судьбе.
За XX столетие, считает Н. Лебедева, русский национальный характер в своих основах мало изменился: в нём «всё та же жажда чуда и страстная готовность послужить идее всеобщего блага». Сохранилось и главное: чем наполнить эту потребность в великой, мессианской идее. Русский человек на малое не согласен, пишет без иронии автор.
Однако сегодня уже нет времени на ошибки, считает Н. Лебедева, быть или не быть — вот новый русский вопрос.
Из иностранных авторов Н. Лебедева приводит полярные мнения англичанина С. Грэхема и немца В. Гена. Первый писал: «Я люблю Россию. Она для меня в некотором смысле есть нечто большее, чем моя родная страна. Иногда мне кажется, что я счастливый принц, нашедший Спящую Красавицу».
А вот второй в книге «De moribus Ruthenorum» утверждает, что русские — народ без совести, чести и самодеятельности. Лирика Пушкина — бездушное подражание. Русские не способны охватывать целое — как в практической жизни, так и в художественном творчестве; оттого их литература — бездарна.
Д. Ланкур-Лаферьер в работе «Рабская душа России» пишет: «Я готов аргументировать утверждение, что традиционное смирение и саморазрушение, конституирующее рабский менталитет русских, является формой мазохизма. Сказать, что русская душа — рабская значит сказать, что русские имеют склонность к нанесению вреда самим себе, к разрушению и унижению себя, принесению бессмысленных жертв, то есть к такому поведению, которое на Западе характеризуется как мазохизм в клиническом смысле этого слова». Исследователь утверждает, что соответственно и русская культура — культура нравственного мазохизма, в центре которого находится личность, которая действует (сознательно или бессознательно) против собственных интересов. Это определение «патологии» русского характера Н. Лебедева находит главным, определяющим с точки зрения западного человека. Наряду с этим отмечается и «бессмысленная жертвенность». Здесь, пишет исследовательница, — корневое несходство и непонимание Западом русской культуры.
Западный учёный может ощущать красоту этого «нравственного мазохизма», но понять её он не в состоянии.
Тут нужно добавить, что сама эта невозможность понять вызывает раздражение и озлобление. Отсюда и русская водка, и пресловутые балалайка с гармошкой, и медведи, и коммунистическая военная угроза, и мифы о свинстве и жестокости русской нации, и сочинения о бесконечном тоталитаризме, присущим в России что царям, что Ленину, что Сталину, что Ельцину, что Путину — западные люди разницы не делают, потому что не видят её и видеть не желают.
Понять другую цивилизацию очень сложно. Ошибка может быть даже на уровне жеста. За тот взмах руки, что в Европе считается дружелюбным приветствием, в Африке могут отрубить голову. (За исследованием обычаев я отсылаю читателя к Фрэзеру).
Несколько лет назад интервью «Аргументам и фактам» дал Родион Нахапетов, на тот момент проживший в США 15 лет. На вопрос корреспондентки о причине малопривлекательности русских персонажей в американских фильмах он ответил очень точно:
Таким образом, во-первых, ставка в Голливуде делается на тех зрителей, кто не испытывает горя от ума; во-вторых, американцы объективно признают, что глубин русского характера им не постичь — и посему на эту высокую цель и не замахиваются. Это слишком долго и не рентабельно.
Но одно дело — киношное «упрощение» русского характера и духовных ценностей, и совсем иное — их сознательное низведение и растаптывание. Здесь не только прямое нежелание понимать русского человека, но и агрессия, которая в некоторых случаях подбирается очень близко к построению очередной человеконенавистнической или расистской теории. Ведь «завести» нынешнего обитателя мира очень просто: есть Интернет.
Андрей Борцов приводит такой пример «наглого передёргивания»:
Надо полностью согласиться с критиком: это передёргивание. Можно и добавить: как раз эти слова и есть полная ложь. Чистая, абсолютная ложь, не имеющая под собой ни грамма знаний о русском характере.
То, что чёрное может стать для русского человека белым, — это факт. То, что русские могут вести себя подобно персонажам Оруэлла (и вели себя так до появления в 1948 году романа «1984»), — правда. Но, во-первых, «ложь» тут совершенно иного толка, о чём автор злобного высказывания (происходящий, судя по гиперссылке, из Канады) понятия не имеет. Во-вторых, автор упускает из виду тяжёлую, труднейшую историю России и СССР.
В книге А. А. Ивина «Введение в философию истории» приводятся высказывания большевика Г. Л. Пятакова (взятые из статьи Н. Валентинова «Разговор с Пятаковым в Париже», «Слово», 1989, №1), исключённого в 1927 году из партии и просящего восстановить его в ней. Причина просьбы была в том, что Пятаков, которого можно без натяжки назвать ортодоксальным большевиком, видел в партии правду — такую правду, которая правда несмотря на неправду. Старый большевик Пятаков вернулся в СССР — и в 1937 г. был расстрелян.
Пятаков утверждает, пишет Ивин, что он изменил взгляды, он не лжёт, а говорит правду.
На приводимое тут же возражение, что партия может ошибаться и что нельзя, чтобы быть в согласии с нею, считать белое чёрным, Пятаков отвечает:
«…за год до… расстрела, — пишет далее Ивин, — (Пятаков просит) …предоставить ему «любую форму реабилитации» и, в частности, внесённое им от себя предложение «разрешить ему лично расстрелять всех приговорённых к расстрелу по процессу, в том числе и свою бывшую жену».
Этот пример очень точно — и страшно — иллюстрирует русского человека, попавшего в тиски не системы, но собственных убеждений. Не прав будет тот «аналитик» или «исследователь», что заявит здесь о неизлечимой русской лжи. Лжи нет и в помине. Мы наблюдаем явление чистой правды. Дошедшей до абсурда, почти до отрицания личности, — но рождённой всё же от убеждения, от идеи (скорее, от субъективного идеализма), а не от желания солгать или спасти свою жизнь. Тот, кто возвращался из-за границы в Советский Союз, знал, на что шёл. Кстати, Оруэлл, создавая свой антиутопический роман, изображал в нём будущее не СССР, а США.
Хотя, конечно, иностранцы, знакомые с народной культурой, могут судить о национальном характере по анекдотам. Канадец может объявить весь народ лживым, услышав анекдот про Петьку и Василия Ивановича (которые, разумеется, в его понимании предстанут в образах тех национальных героев, кому русские бросятся истово подражать).
Перескажу один анекдот.
Как-то встретил Петька Чапаева на вокзале. Тот вышел из лондонского поезда — в смокинге, при саквояже из крокодиловой кожи, с тросточкой слоновой кости. Кебмен привёз обоих в роскошный отель. Петька начинает распаковывать вещи Василия Ивановича, глянь — а в саквояже фунты стерлингов: много, целые пачки.
«Откуда столько денег, Василий Иванович?» — «В карты выиграл, — говорит в ответ Чапай. — Прихожу в казино, сел в «очко» играть. Господин напротив с тремя картами вдруг говорит: «Двадцать одно!» — Что делать?.. Я — ему: «Ну-ка, покажи карты!» — Он отвечает: «Мы тут все джентльмены, верим на слово!» — Понял я его. А раз такое дело, мне масть и пошла…»
Или вот анекдот про отношение русского мужчины к женщине — точнее, к жене.
Встретились однажды американка, француженка и русская. Американка говорит: «Я своему мужу после свадьбы заявила: «Я тебе готовить не буду!» День мужа нет, второй. На третий приносит он домой микроволновку — и сам готовит. Красота!»
Француженка рассказывает свою историю: «Я тоже своему сказала, что стирать ему не стану. День его нет, второй. Наконец, на третий день притаскивает он домой стиральную машину — и стирать начинает. Здорово, а?»
Тут вступает в разговор русская: «И я своему сказала, что ни готовить, ни стирать, ни убирать — не буду. День его не вижу, второй, третий… На четвёртый правый глаз стал немного видеть…»
По подобным анекдотам, а также пословицам и сказкам, можно сделать вывод не только о русской лживости и жестокости, но и о природной лени. Об этом писали и говорили со сцены столько раз, что рассматривать этот подвид русофобии смысла нет. Достаточно привести одну поговорку: «Дурака работа любит». И ответить ей другой поговоркой: «Терпение и труд всё перетрут».
Беда западного «аналитика», зациклившегося на русофобии, в том, что одну часть поговорок он знает, а вторую — нет. Вопрос тут лишь в том, желает он судить однобоко, или всё же готов принять цельную картину. Которая к тому же вырисовывается отнюдь не только из пословиц и тем паче анекдотов.
Из сетевого дневника русской эмигрантки становится вполне понятно, что, к примеру, рядовые американцы вовсе не брызжут злобой в адрес русских. Lola Getty, бывшая россиянка, а ныне жительница Калифорнии, пишет, что американцы думают о русских женщинах как о красавицах, вынужденных быть «невестами по каталогу».
Русский характер в Америке считается воинственным и несколько угрюмым: «…чуть что, сразу в драку». Также американцы находят, что русские люди всегда ждут подвоха и оттого никак не могут расслабиться. Наконец, русские пьют водку, иногда заедая её икрой.
Это, пожалуй, квинтэссенция бытового, довольно нейтрального, мнения американцев о русском характере.
Вот это «очень мало» — ключевое. Лишь бы эту малость признавали!
В заключение надо заметить, что многие иностранцы, знакомые с русскими людьми, знающие русский язык, изучавшие русскую культуру, не позволяют себе выпадов о «лжи», «вечном беспробудном пьянстве» или «исторической жестокости».
Китаец Сун Яньвэй (Даляньский политехнический университет), изучивший работы Соловьёва, Верещагина, Даля и других авторов, в том числе современных, выделил типичные положительные черты характера русского народа.
На первое место он поставил трудолюбие и одарённость. По мнению китайца, русский народ — это большой труженик, он обогатил мир великими достижениями культуры. Пословицы и поговорки на эту тему? Пожалуйста: «Счастье и труд рядом живут», «Без труда не вытащишь и рыбку из пруда» и другие. Причём русский народ очень ценит труд: «Золото познаётся в огне, а человек в труде», «Талант без труда не стоит и гроша». Русские доходят до трудоголизма: «Скучен день до вечера, коли делать нечего», «Без дела жить — только небо коптить». Зависть русским труженикам чужда: «Не пеняй на соседа, когда спишь до обеда».
На втором месте среди глубинных свойств русского народа — свободолюбие. История России есть летопись борьбы народа за свободу и независимость. Русскому сердцу ближе слово «воля», говорит китайский автор. Оно понимается как независимость, свобода в проявлении чувств и в совершении поступков. Это не свобода как осознанная необходимость, т. е. возможность проявления человеком своей воли на основе осознания закона.
Русскому народу присущи сила воли, мужество и смелость. Обладая свободолюбивым характером, этот народ одерживал победы над захватчиками. Добивался он и больших успехов в мирном строительстве.
Останавливается товарищ Сун Яньвэй и на таком качестве, как доброта. Он приводит целый список: гуманность, склонность к покаянию, сердечность, душевная мягкость.
За добротой следуют терпение и стойкость. Русские, по мнению автора, обладают безграничным терпением, удивительной способностью переносить трудности и лишения. Это одна из самых характерных особенностей русского народа, ставшая «легендарной».
Иностранец не мог пройти мимо таких черт, как гостеприимство, щедрость и широта натуры русских людей. «Хоть не богат, а гостям рад», «Коли есть что в печи, всё на стол мечи!»
Наконец, в отличие от многих запальчивых критиков русского сердца, как с Востока, так и с Запада, китаец рассказывает о русской отзывчивости. Он говорит, что отзывчивость и умение понимать другого человека, способность интегрироваться с культурой других народов — одна из отличительных черт русских людей. Именно этническая терпимость наряду с исключительной способностью к сопереживанию и пониманию других народов позволили русской нации создать невиданную империю. Сун Яньвэй повторяет за Соловьёвым: «…истинное единство народов есть не однородность, а всенародность…»
Вероятно, последнее много легче понять восточному человеку, нежели западному. Запад, особенно США, нивелирует человека до ограниченного потребительского механизма, одновременно переваривая его в плавильном котле наций. Распространяя огнём и мечом так называемую демократию по всей планете, жители Запада гребут всех под одну гребёнку, добиваясь той самой «однородности», Соловьёву не симпатичной. Вместо народа — электорат, вместо воли и характера — конституция и декларация, вместо правды — закон, вместо дружбы — «партнёрство». Нет, мы не говорим, что это в корне плохо и что на Западе все сплошь лжецы и носители двойных стандартов. Мы говорим: мы это не очень понимаем. И нам это не очень нравится. Более того, мы заявляем: оно ваше, и нам оно не нужно. Оставьте его себе.
Нельзя научить одну цивилизацию стать другой, основываясь на принципе: эти люди не такие, как мы, и нужно их переделать, внушить им наши, «истинные» ценности, невзирая на то, что они эти ценности не приемлют — то ли в силу отсталости, то ли в силу природной глупости или лени. Ибо то, что философ Фукуяма объявил в 1992 году «концом истории», сегодня больше похоже на начало новой эры, в которой западной демократии с её агрессивным геополитическим тезисом «начальник всегда прав» места попросту не найдётся.
