Не знаю, друзья, когда дошли бы руки до очередного «ликбеза», однако человек только предполагает. Вот и попалась мне на глаза статейка некоего Михала Станислава де (!!!) Зелеськевича «Правда и полуправда большевистских дикарей, путинский праздник Великой Смуты» , опубликованная 6 ноября 2009 года в польском «интеллектуальном» (!!!) сетевом издании Salon24: http://www.inosmi.ru/stories/05/09/02/3453/245167.html  
После чего и выхода-то, кроме как писать, уже не осталось. Вот и пишу. По-прежнему намереваясь ни открывать Америку, ни кого-то оправдывать, а всего лишь простым языком изложить общеизвестное…  

 а. Скажем сразу: изначально никто никого не тиранил. Воевали стародавние русичи со стародавними же ляхами еще во времена былинные, но по-соседски, даже, пожалуй, по-братски, как все тогда – за право рэкетировать порубежные области. Поляки, правда, аппетит имели покруче. Если русичи даже в периоды, когда Польша лежала в руинах, как было в конце 12 века, а Русь, наоборот, сияла и порхала, ни на что, кроме десятка мелких городков не претендовала, то польские братья при малейшей возможности добирались аж до Киева. Как правило, по приглашению группы товарищей (в 1015 году – Святополка, в 1069 году – Изяслава), однако обажды пытались задержаться навсегда, и выставлять «интернационалистов» русичам приходилось методами, далекими от поликорректности. Однако, повторюсь, все было в рамках правил. Тем более, понять поляков можно: грабить хотелось, как всем, а шкала возможностей была обидно коротка: ежели русичи при желании могли хоть на Хазарию сходить, хоть аж на Царьград, то Польшу с запада подпирали хмурые немцы, с юга чехи, с немцами тесно повязанные, а с севера вообще море. Да и позже особо делить полякам с Русью было нечего. Зато Великое Княжество Литовское (ВКЛ) – совсем иное дело. Если поляки от всех русских земель отщипнули близлежащую Галичину, успешно переварив которую дальше не двинулись (далеко и сил маловато), то ВКЛ (к собственно Литве имеющее отношение примерно такое же, как нынешняя Нормандия к викингам), наряду с Московией, оказалось одним из двух центров формирования русской государственности. И, натурально, конкурентом. А коль скоро так, то войны разгорались часто и с ожесточением тем большим, чем острее «литвинская» элита ощущала потребность в самоидентификации. В смысле, чем больше хотела отличаться от восточных собратьев. Именно поиск самоидентификации в конце концов привел верхушку ВКЛ (мнение большинства населения мало кого волновало) к уходу из православия в католичество, а затем и к полной интреграции с элитой Польши. Впрочем, излагать подробности этого процесса не время и не место (кстати, нынче на Украине «верхи» при полном пренебрежении мнением «низов» идут тем же путем, что и пятьсот лет назад – с той, правда, разницей, что сами далеко не из Рюриковичи). 
b.Главное для нас то, что к концу 16 века, точнее – в 1596 году, Польша съела ВКЛ при полном непротивлении тамошних элит. Юридически, конечно, не совсем уж съела, но по факту съела безусловно. Став фундаментом и ведущей силой нового, союзного государства – Ржеж Посполиты (РП). И помимо разных приятных преференций унаследовала от него геополитическую концепцию. Однако с начала 17 века парадигма радикально изменилась. Если для ВКЛ речь шла о воссоединении русских (православных) земель, то в понимании Польши «натиск на Восток» был элементарной конкистой, мало чем отличавшейся от экспансии первых крестоносцев в Палестину или испанских идальго в Америку, и точно так же оформленной идеологически (цели как всегда были вполне прозаическими, но официально маскировались заявлениями о необходимости обращения «схизматиков» в истинную веру и защиты Европы от «восточных варваров»). С этого момента противостояние стало мировоззренческим, а значит – непримиримым. К слову сказать, этим и были обусловлены, в частности, продолжительность и ожесточенность «сытных времен» в России: Москва вполне готова была принять польского королевича в цари и пойти на объединение с РП, как наследницей ВКЛ, но не стать владением Польши, как «форпоста Европы», Польша же, со своей стороны, рассматривала Московию как лакомый кусочек и неисчерпаемый ресурс наделов с крепостными для безземельных «младших сыновей». Так что поступок Сигизмунда, не отпустившего в Россию своего наследника, уже юридически объявленного царем, а самолично двинувшегося с войском на Москву был вполне закономерен. Впрочем, эти нюансы, при всей их важности, нас интересуют как констатация; вдаваться в подробности незачем. Отметим лишь, что в течение 17 века Ржеж Посполита, воюя на всех фронтах, в том числе и с собственным православным населением, не желавшим быть «индейцами», надорвалась, а к середине 18 столетия о ней едва ли можно было говорить как о независимом государстве. Более того, и как о государстве вообще - тоже. Даже не потому, что страной правили саксонские курфюрсты (они как раз носили корону на правах личной унии, так что ни о каком подчинении Саксонии речи не шло), а в том, что страной никто не правил. В итоге непростых перипетий РП в смысле внутриполитического устроения оказалась всемирным уникумом, аналогий не имеющим. Король был пешкой. И как правило, ничтожеством (обжегшись в конце 17 века на Яне Собеском, солидные люди зареклись повторять ошибку, выдвигая в зиц-председатели тихую серость). Страной правило дворянство. Все, без исключений. И магнаты-сенаторы, и шляхетная мелкота, и вообще безземельные голодранцы при гербе формально были абсолютно равны; каждый мог избирать на местных сеймиках депутатов большого сейма, и каждый мог быть депутатом избран. Это была в полном смысле слова Res Publica, управляемая всем народом. То есть, конечно, не всем, но огромной его частью. Ибо польская шляхта была весьма и весьма многочисленна, и в процентном отношении соотношение политически полноправных граждан к населению в целом намного превышало соответствующие показатели в таких классических республиках, как швейцарские кантоны или провинции только-только возникших Нидерландов. Более того, решения как сеймиков, так и Сейма считались действительными лишь при условии полного единогласия. Даже один голос «против» отменял решение, вне зависимости от того, кто крикнул «Veto!», почему и насколько важен был для государства запрещенный законопроект. В таких условиях демократия бушевала вовсю. Магнаты – равные среди равных, один голос у каждого – сидели на сеймах, даже не прося слово; рвали рубахи на груди рядовые шляхтичи. Но эти новенькие рубахи, как, впрочем, и все остальное, было подарено им теми же магнатами, в чьих владениях проходили сеймики. В итоге, разумеется, проходили только проекты, предварительно согласованные «большими братьями», если же согласовано было не все, дело доходило до роспуска Сейма, а то и до сабельной рубки. А поскольку интересы магнатских групп были противоположны, никаких серьезных решений на Сеймах не принималось вообще; дела делались на местах, закона не было, а магнатские группировки, стремясь нарастить потенциал, шли на любые компромиссы с совестью. Что, естественно, не могло не вызвать интерес иностранных дипломатов. И не только…

Русская рулетка 

а.Что состоянием Польши (для краткости будем говорить так) не могли не воспользоваться соседи, понятно. И не только соседи. Однако более всего бардак был выгоден России, в отличие от католических стран справедливо считавшей Польшу врагом идейным и постоянным, а следовательно, заинтересованной в ее максимальном ослаблении. Что по указаниям из СПб и претворялось в жизнь. Благо, особенно и вмешиваться не нужно было. Достаточно было играть на местных противоречиях.  А с 1734 года, после смерти Августа Саксонского, старого и покорного друга России и провала операции по продвижению на престол кандидатуры Версаля, российское посольство стало в Кракова примерно тем, чем является амбасада США в сегодняшнем Тбилиси - вплоть до последнего слова в вопросе о кандидатуре «пана круля». Сперва им стал сын Августа, тоже Август, а позже, в 1764, Станислав Понятовский, отставной «милый друг» российской Императрицы и ее прямой ставленник. Вместе с тем, рост влияния России очень не нравился другим соседям Польши. В первую очередь и по очевидным причинам, естественно, Австрии. Но и Пруссии, в эпоху Фридриха II быстро поднимающейся с колен, не меньше. Пруссия стремилась к Балтике, поставив основной политической целью на северном направлении «связать» собственно прусские земли с Бранденбургом, и обойти Польшу в рамках этой задачи не могла. Так что Фридрих интриговал вокруг «больного человека Европы» вовсю – от массированного вброса на польский рынок фальшивых, но очень качественных денег до агитации среди немецкого населения польской Померании. Заявляя при этом о своей готовности стать гарантом интересов польских протестантов, прозябавших в статусе людей второго сорта, довольно близкого к нынешнему статусу «неграждан» в странах Балтии. Действовал Берлин аккуратно, но очень напористо: руки у России к 1766 году были связаны назревающей и уже практически неизбежной войной на Балканах. Однако и оставить прусские претензии без внимания СПб не мог. В итоге была инициирована встречная инициатива, ставящая во главу угла судьбу православного населения. Благо, поводов имелось достаточно: к середине 18 века положение «схизматиков» в ультра-католической стране стало из неприятного невыносимым. Земли Правобережной Украины, оставшиеся после войн минувшего века «пiд ляхами», активно раздавались польским шляхтичам. Естественно, вместе с мужиками. При этом, в отличие от выбитых в Хмельниччину магнатов «литвинского корня», новые паны видели в живой собственности только скот. Былые вольности ушли в легенду; от казачества как сословия осталась только пара тысяч стремительно вырождающихся запорожцев да «надворные казаки» - дружины православных наемников, охранявших усадьбы хозяев-католиков от налетов гайдамацких банд, которыми кишмя кишел край. Удавку накинули даже на православную церковь, фактически ведя дело к ее выживанию с Правобережья – крещение «схизматиков» в «правильную веру» рассматривалось как прививка от симпатий к православной России (что, кстати, опять таки напоминает происходящее на современной Украине). Однако, в отличие от 17 века, теперь «быдло» оставалось быдлом даже согласившись креститься слева направо. Неудивительно, что в столь нервной обстановке чудовищный бандитизм, терзавший Правобережье, приобретает политический оттенок. Гайдамаки, в сущности, вульгарные криминалы, в глазах совершенно затюканных аборигенов становятся идейными борцами за православие и хоть какую-то справедливость, шайки разрастаются в многотысячные скопища, а православные батюшки святят ножи головорезам. Борьба с бандитизмом из разряда полицейских операций переходит на уровень армейских, а поскольку ведется силами частных армий, уровень озверения с обеих сторон зашкаливает за все представимые рамки. Вмешательство России становится абсолютно неизбежным: с одной стороны, ей совсем не выгоден хаос на границе, к тому же и потенциально опасный для самой Империи, с другой же ситуация создает возможность разыграть ту же карту, что и Берлин, но в собственных целях.     

b.В 1767 году, реализуя указания СПб, князь Репнин, российский посол в Варшаве, инициирует созыв Сейма (впоследствии так и названного «Репнинским») с целью разработать меры по преодолению кризиса. Итогом работы Сейма стало принятие «Кардинальных законов» - первой польской конституции, включавшие, в частности, и положение о свободе вероисповедания и уравнении православных и протестантов в правах с католиками. Это было великолепным упреждающим ходом, выбивавшим козыри из рук Берлина. Но это же вызвало истерику как у практически всемогущей Церкви, так и у душевладельцев Правобережья, чья безраздельная власть над жизнью и имущества «быдла» слегка поколебалась. Правда, оспаривать мнение большинства в Варшаве, где «прогрессистов» надежно подпирали российские штыки, блюстители традиций не рискнули. Но на Правобережье полыхнуло всерьез. Провозглашенная в городе Бар «конфедерация» - военно-политическое объединение патриотов, готовых спасать Ойчизну от тлетворных влияний – начала войну против всех подряд. Против гайдамаков (этим, впрочем, её участники занимались и до того), против пана круля, «пляшущего под дудку москалей» и, натурально, против самих «москалей». Дрались конфедераты не слишком умело (все же не регулярная армия), но храбро и довольно квалифицированно, поскольку неплохо натренировались на гайдамаках. Правда, помощи им не оказала ни Франция, на которую они очень надеялись, ни Турция, хоть и начавшая войну с Россией, но с самого начала её терпящая поражения. Зато, вопреки надеждам, негласно поддержала Австрия, позволив разместить на своей территории штаб и базу движения, что мгновенно и реально усложнило операцию по принуждению конфедератов к миру. Более чем прозрачный намек на неудовольствие «излишним» влиянием СПб на Польшу был тотчас подхвачен Пруссией, уже без всяких ссылок на права человека и в едва ли не ультимативной форме потребовавшая «удовлетворения своих законных притязаний». Россия, разумеется, раздела не хотела. Но и идти на обострение резона не было: учитывая войну с Турцией, ресурсов на борьбу с конфедератами хватало в обрез, а ведь немало сил отнимало и усмирение гайдамаков, в 1768 году впавших в полное головокружение от успехов и всерьез вообразивших себя высокой договаривающейся стороной. Так что любой ценой сохранять status quo, гарантируя территориальную целостность Польши, у России не было возможности. Да, видимо, и заинтересованности, поскольку регионы, приоритетные для Берлина, СПб ни с какой стороны не волновали.

с. 6 февраля в Вене было подписано российско-прусское соглашение о признании Россией прав Пруссии на соучастие «польских делах», а 19 февраля 1772 года там же состоялось подписание «Пакта Черных Орлов» - договора об аннексиях, вполне устроивших Берлин. А также и Вену, которая, вполне справедливо опасаясь усиления Пруссии, требовала адекватных «компенсаций», взамен обещая более не помогать конфедератам. Ясно, что и СПб не собирался «блистать благородством» в ущерб себе. Так что  в начале августа российские, прусские и австрийские войска одновременно вошли в «свои» области, после чего конфедераты, брошенные Австрией на произвол судьбы, сломались. Их операции становились все хаотичнее, и наконец 28 апреля 1773 года российские войска при поддержке австрийцев и войск короля Станислава взяли последний оплот сопротивления, Краков – спустя почти четыре месяца после того, как Сейм, созванный по требованию Трех Орлов в конце 1772 года, оформил свершившийся факт юридически, ратифицировав соглашения о территориальных «уступках» Трем Черным Орлам. В целом, по итогам событий, Пруссия получила земли польского Поморья (с немалым числом жителей немецкого происхождения) и обширные земли Великой Польши, к Австрии отошли немалые территории Западной Галиции и южной, Малой, Польши, Россия же овладела большей частью современной Белоруссии и небольшими районами, примыкающими к ее балтийским губерниям. С точки зрения «качества» паритет был соблюден: самые большие по размерам территории достались России, самые населенные – Австрии, а наиболее экономически развитые – Пруссии. Однако следует отметить, что если Вена и Берлин наложили лапу на коренные польские земли, никогда им не принадлежавшие и населенные поляками, то СПб, сопротивлявшийся разделу до тех пор, пока это было в его силах, всего лишь сделал очередной шаг в традиционном противостоянии с наследниками ВКЛ за объединение «православных» регионов.

d.Нельзя сказать, что поляки совсем уж не сделали выводов из случившегося. Быстро набирала влияние
«патриотическая» партия; с легкой руки её лидеров в стране понемногу пошли реформы, направленные если не на установление твердой власти (это было попросту нереально), то, по крайней мере, на приведение системы управления хоть в какой-то порядок. Государственная структура из хаотичного непонятно чего была приведена в состояние, близкое к современной парламентско-президентской республике; исполнительная власть передавалась Постоянной Раде из 36 избираемых сеймов (поровну от магнатов и шляхетства) советников под председательством избираемого пожизненно короля; Рада, разделенная на департаменты, являлась прообразом чего-то, более или менее похожего на нормальное правительство. Реальные преобразования начались и в экономической, и в культурной, и в военной сферах. Была упорядочена налоговая система, установлено регулярное жалование чиновникам, что позволило наладить нормальный, хотя и не слишком полномочный государственный аппарат, вместо полностью изжившего себя ополчения и отрядов наемников появилась небольшая (30 тысяч), но постоянная армия, созданная на основе рекрутского набора. И самое главное – пусть не сразу, но все-таки – дворянская «республика» признала необходимость ограничения собственных политических прав в пользу ранее бессловесного, но уже достаточно развитого в собственно Польше «третьего сословия». Итогом неспешных, но неплохо продуманных реформ стала принятая 3 мая 1791 года т.н. «четырехлетним сеймом» новая Конституция, отменившая «репнинскую». Согласно новому Основному Закону, право на внутренние реформы провозглашалось исключительной прерогативой сейма, необходимость согласования из с Россией отменялась, РП из парламентско-президентской республики становилась республикой чисто парламентской (роль короля опускалась до кукольной). Постановлением «О сеймиках» из процесса принятия решений наконец-то исключалась мелкая шляхта, зато постановление «О мещанах» в политику вводились крупные торговцы и предприниматели. Поскольку же главной политической целью «патриотов» было возможно более скорое «восстановление конституционного порядка на временно оккупированных территориях», регулярная армия была увеличена втрое; численность её к концу 1791 года составила 100 тысяч штыков и сабель. В общем, все бы хорошо. Однако деятельность «патриотов» опиралась на активнейшую, как политическую, так и экономическую поддержку прусского посольства. А бесплатный сыр, как известно, бывает только в мышеловке…

Берлинский эндшпиль

а.Из всех прямых и опосредованных участников раздела 1772 года менее всех выиграла Россия. Десятилетиями выстраивавшаяся система контроля над Польшей рухнула в одночасье. Опасные соседи серьезно усилились, и это никак не компенсировалось территориальными приращениями, поскольку доставшееся  России аграрное захолустье не шло ни в какое сравнение с богатыми и развитыми регионами, отошедшими к Австрии и Пруссии. К тому же и Польша в случае успеха реформ могла стать серьезной головной болью на будущее. Чего «патриоты» даже и не отрицали, понимая под грядущим «восстановлением справедливости» в первую очередь противостояние с Россией. Претензии к Австрии и Пруссии, естественно, тоже имелись, но решить вопрос с ними предполагалось в отдаленном будущем, «цивилизованными методами», а вот «унижение перед варварами» для польской гордости было нестерпимо. Впрочем, новый расклад формировался не слишком быстро. Заинтересованные стороны искали новые точки совпадения и противостояния интересов. И наиболее успешной в этом смысле нельзя не признать стратегию Пруссии. Предпосылки для чего были, и немалые. Овладев большей частью Поморья, Берлин взял под контроль около 80 % оборота польского внешнеторгового оборота, фактически получив возможность регулировать (путем увеличения или уменьшения таможенных пошлин) всю экономику Польши, что сделало упрочение связей с Пруссией жизненно важной задачей для польского правительства. Опиравшихся, в частности, на «третье сословие», для которого вопросы торговли были приоритетны, «патриоты» ради укрепления взаимопонимания с Берлином готовы были даже позволить себе некоторый склероз по поводу роли Пруссии в организации и осуществлении недавнего раздела. Тем более, что пруссаки вели свою линию очень тонко, идя на серьезные уступки в таможенных вопросах, приватно выражая сочувствие «великому народу, ставшему жертвой варваров» и даже намекая на готовность при определенных обстоятельствах «понять» вероятные меры, направленные на восстановление суверенитета Варшавы над восточными территориями. В итоге летом 1790 года по предложению Берлина между Польшей и Пруссией был подписан договор, фактически ставящий Польшу в полную зависимость от партнера, однако, с другой стороны, твердо обязывающий Пруссию гарантировать безопасность Польши в случае любой угрозы всеми средствами вплоть до оказания военной помощи. Заключение этого союза, имеющего очевидно антироссийскую направленность, не вызвало немедленной реакции СПб, увязшему сразу в двух войнах, с Турцией и Швецией. Что укрепило в поляках уверенность в своих силах. В сущности, принятие Конституции 1791-го стало прямым следствием договора1790-го. И это было роковой ошибкой «патриотов». По той простой причине, что Россия просто не могла оставаться в стороне от событий, а недовольных новыми порядками в Польше было более чем достаточно. Обычно – как в самой Польше, так и в трудах большинства историков - этих оппозиционеров именуют «эгоистичными вельможами» и «предателями национальных интересов». Это, однако, не совсем верно. Безусловно, Конституция 1791 года, фактически поставившая крест на всевластии магнатов, сделала их вожаками протеста («гетманская партия»), но весь парадокс в том, что в ряды диссидентов массами вливались мелкие шляхтичи, искренне считавшие себя «борцами за демократию». И что интереснее всего, не без оснований, поскольку вековой польский бардак, практически уничтоживший государство, в то же время способствовал формированию в массах нищей шляхты чувство собственного политического достоинства. Укрепление власти в ущерб собственным гражданским (об экономических и речи не шло) правам эти люди воспринимали как беззаконную «тиранию», а защитников новой Конституции как «приспешников диктатуры». Мало того, законодательное закрепление престола (пусть сто раз номинального) с правом наследования за Саксонским домом вызвало неприятие со стороны немалого числа поляков, помнивших времена Августов как эпоху абсолютного бессилия власти и желавших видеть монархом поляка. Такие настроения, вполне совпадавшие с мнением Станислава Понятовского, желавшего закрепить корону за своими наследниками, стали отправной точкой еще одного сектора оппозиции – «королевской партии». Излишне говорить, что возмущение как «демократов»-гетманцев, так и националистов-королевцев было с полным пониманием встречено в СПб. Так что после некоторой подготовки колесо закрутилось по нарастающей.

b.18 мая 1792 Екатерина II выступила с протестом против новой польской Конституции и призвала поляков к гражданскому неповиновению «диктатуре», причем текст протеста едва ли не дословно совпадал с текстом листовок, распространяемых на территории Польши диссидентами. В тот же день польскую границу перешли российские войска – в количестве скорее декоративном, но большего и не требовалось: «гетманцы», объявив «войну тиранам», создали Тарговицкую конфедерацию – временное альтернативное правительство, немедленно поддержанное множеством поляков, и войска, посланные «патриотами» на подавление, быстро увязли в мелких безуспешных стычках. Стоит повторить, что российский контингент от участия в боевых действиях воздерживался,  предоставляя «тарговичанам» самим решать свои проблемы, однако в случае нападения со стороны польских войск отпор следовал незамедлительный и жесткий. В связи с чем Варшава запросила о вмешательстве Австрию, в пику России поддержавшую новую Конституцию, и Пруссию, призвав её оказать помощь, предусмотренную договором. Вене, однако, было не до польских проблем, она все глубже увязала в войне с революционной Францией, спевшей ввести войска в Баварию и Нидерланды, Берлин же (о чем в Варшаве, естественно, не знали) еще за год до событий сообщила СПб о готовности «не препятствовать вразумлению смутьянов». Разумеется, в том случае, если Россия «готова учесть законные интересы Прусского королевства». Для «патриотов» это означало крах. Когда же в июле 1792-го в конфедерации официально присоединилась «королевская партия» и король Станислав издал указ о роспуске армии, все было решено окончательно. «Тарговичане» подошли к Варшаве и при поддержке российской артиллерии взяли ее штурмом. Не встретив, впрочем, особого сопротивления: лидеры «патриотов» покинули страну еще до штурма Варшавы. Власть в стране перешла в руки конфедератов. Такой эндшпиль (status quo по состоянию на 1790 год) вполне устраивал Россию. Но, как выяснилось, не устраивал Пруссию. Спустя несколько дней, Берлин официальной нотой потребовал от СПб и Вены согласия на аннексию ряда территорий северо-запада Польши с жизненно важным для страны портом Гданьск. В подкрепление претензий прусские войска предупреждений вошли в пределы Великой Польши, объявив в качестве обоснования, что считают это компенсацией за вступление в войну против Франции. Коллизия сложилась уникальная. «Французская зараза» на тот момент считалась самой крупной головной болью европейских монархий, тем более, что к власти в Париже все увереннее рвались радикалы, король Людовик уже находился под арестом, а революционные армии бесцеремонно ломали границы. Поражение у Вальми сделало положение  австрийцев отчаянным, предоставляя Берлину возможности для практически неограниченного шантажа. Чем она и воспользовалась в полной мере, заодно загнав в тупик и Россию. СПб вовсе не был заинтересован в очередном разделе Польши, автоматически вводящем Пруссию в ранг великой державы, однако сорвать формирование антифранцузской коалиции Императрица не могла, тем более, что выгнать пруссаков с уже занятых территорий дипломатическими методами не представлялось возможным. «...Если мы сделаем ему какую-либо помеху, — говорил русский дипломат Морков о прусском короле, — то он немедля заключит мир с этими французскими негодяями, нисколько не отказываясь от своего приобретения в Польше, откуда его можно будет прогнать только оружием». Максимум, что оставалось в таком варианте, не будучи ни дилетантом, ни альтруистом, это извлечь из ситуации максимальную пользу. Что и было сделано. 13 января 1793  года Пруссия и Россия подписали конвенцию о втором разделе, условия которого были официально объявлены полякам 27 марта в волынском местечке Полонном и – по требованию держав – летом 1793 года ратифицированы в Гродно т.н. «Немым Сеймом». Под власть Пруссии переходила не только все Поморье и Куявия с городами Торунь и Гданьск, но и Великая Польша, колыбель польской государственности с городом Гнезно - первой столицей древнего княжества племени лехов. В свою очередь, России отошла вся Белая Русь, почти вся Русь Черная и практически полностью Правобережная Украина. На щедрое предложение прусского короля поживиться за счет коренных польских  земель из СПб последовал категорический отказ. Что касается Австрии, то все намеки Вены на «желательность компенсаций» в виде Кракова на сей раз завис в воздухе. Берлин, собственно, не очень возражал, но возражала Екатерина, обещавшая руководству конфедератов уберечь их хотя бы от потери Малой Польши. Так что Австрии пришлось удовлетвориться твердым обещанием Пруссии все-таки объявить войну французам, успевшим к тому времени стать и цареубийцами. Пикантнее же всего, что главной виновницей очередного унижения польское общественное мнение почти единогласно объявило Россию. Совершенно позабыв о роли в событиях Пруссии. Завидное единство в этом вопросе выказали и «патриоты», и большинство лидеров «тарговичан». Что, впрочем, понятно: первым было никак не с руки лишний раз поминать Пруссию, в интригах с которой они запутались, доведя дело до катастрофы, а вторым не оставалось ничего иного, кроме как объявить себя жертвой «вероломного союзника», независимо от того, имело ли место «вероломство».