Исходные данные к 1812 году
Во-первых: будет война. Это ясно всем – и мы не будем здесь доказывать почему. (Всегда бывают дурачки, которым не ясно очевидное. Но царь Александр – явно не дурачок) Во-вторых: Наполеон – гений. Нет возможности победить его на поле брани, обычным оружием.
Возможные действия в такой ситуации : Во-первых: сдаваться. Во-вторых: думать.
Время на размышления есть - на этот раз Наполеон не спешит начать войну внезапно. Он уверен в своих силах и в своей победе. Думать конечно сложнее, чем идти в атаку. Его Величество Государь Император Александр уже ходил в атаку не подумавши в Аустерлице. Кончилось это печально, и теперь он несколько более расположен к тому, чтобы подумать. Что же придумали тогда российские «военные теоретики»? Они придумали, что Россия должна использовать оружие, которое у нее есть – пространство. Не следует идти в западню, подготовленную Бонапартом, нужно уклоняться от генерального сражения, при непосредственном столкновении Наполеон обязательно победит. Чтобы проводить свою линию нужна твердость на уровне самого высшего управления. Тут у России есть преимущество – самодержавная форма правления. Александр это хорошо понял и вполне внятно изложил французскому послу на прощальной встрече в 1811 году: «Наполеон нас, конечно, побьет, но Я (царское: МЫ) войны не прекратим и пространства наши, зима наша, бедность страны нашей побьют Наполеона». Наполеон в твердость Александра не поверил, хотя его нельзя обвинять в отсутствии политического чутья. Зачем Наполеон собственно пошел войной на Россию, а не дал России на себя напасть? Тогда он разгромил бы русскую армию, разгромил бы их, как миленьких (см. выше, исходные спецификации). Все дело в том, что Наполеону было необходимо блокировать Англию! Нельсон сжег в Трафальгаре надежду на французский десант на Альбион – значит осталось только блокада и контрблокада. Пока Россия «свободна» - нет блокады. Россия заняла ту самую позицию, о которой позднее мечтал Мольтке-старший: оборонительная тактически, наступательная стратегически. Стратегия обязывает атаковать ее, тактика сообщает ей дополнительную силу. Но нелегко все же усмотреть в русском отступлении лета 1812 стратегическую угрозу. Скрытая слабость Наполеона в том, что он обязан наступать: он уже предсказуем, вычисляем и следовательно побеждаем в потенции. Нелегко же ее реализовать!
Испания
Испания к этому времени Являлась страшным примером для остальной Европы. Испания не покорилась Наполеону ценой полного разорения, ценой бесчеловечной жестокости с обеих сторон. Поистине страшная опция, не легко решиться на такое. Поэтому Наполеон не очень верит намекам Александра на повторение испанского сопротивления. В общем Наполеон прав, но политическая ситуация - это динамическая, вечно меняющаяся система. Она малопредсказуема. Пройдет два года и вечно-покорная Пруссия покажет образцы упорства, добровольчества и героизма. Кто бы мог подумать, что какой-то там профессор Фихте будет менять историю. Но он ее изменил, сумев пробудить демократический дух в германском народе. И уж совсем не ясно ни Наполеону, ни Александру, что же произойдет в России. Оба они играют в темную.
Дебют дипломатический
Прямым военным действиям предшествуют дипломатические акции. Они были направлены не на разрешение конфликта (неразрешимого по своей природе), но на поиск союзников или обеспечения нейтралитета других стран. Этим, среди прочих причин, достигалась цель психологического воздействия на врага. Ситуация у Наполона и Александра принципиально разная. Наполеону никого уговаривать не нужно – достаточно только попугать. Так он получил дополнительные войска – от Пруссии и от Австрии. Не следует пренебрегать качеством этих армий: они не хуже, чем русская. В это время все армии были приблизительно равны по силе: одна сильнее в одном, другая - в другом. В общем, все уравновешивается, за исключением абсолютного НАПОЛЕОНОВСКОГО ГЕНИЯ.
Союзники Наполеона
У Наполеона есть и настоящие союзники: несколько немецких государств (самое важное из которых Бавария) и Дания. Остальные союзники пока еще полусамостоятельны, и втихую они ведут свою собственную политику. Чуть затмится солнце Наполеоновских побед, и они из союзников превратятся в противников. Положение Пруссии несколько двусмысленное, а с Австрией все ясно – Меттерних нашел каналы сообщить, что австрийский корпус не будет очень уж сражаться, и так оно в действительности и произошло.
Союзники России
Прямо перед началом наполеоновского вторжения, Россия вела вполне удачную войну с Турцией, и Кутузов заключил весьма выгодный мир. Для России это было огромным благом, потому что в то время договоры еще соблюдались, и Россия, развязав себе руки на юго-западе, высвободила весьма важную южную армию. Но почему Турция не использовала столь выгодную для нее ситуацию и не выторговала себе более выгодных условий? Тарле предположил, что Наполеон не к собственной выгоде обманул Турцию: затягивая начало войны, он якобы «переиграл», и турецкое правительство опасалось русско-французского союза, для Турции смертельно опасного. Действительно ли было столь наивно правительство Константинополя? Неужели британские советники не могли ничего подсказать? Или может быть Турция не хотела победы Наполеона? Вспомним, что Наполеон имел ярко выраженные «восточные интересы» даже помимо египетского похода, окончившегося осадой Акко. Иллирийские провинции (Хорватско-словенская Адриатика) служили форпостом не только против Австрии, но и против Турции. Планируя победу над Россией, Наполеон уже думал об Индии. Может быть Великая Порта была все же умнее, чем предположил за нее Тарле? Во всяком случае, даже по его объяснению выходит, что Наполеон «запутался» в стратегической игре, которая становилась все сложнее и сложнее. Начиная с некоторого момента он по необходимости начинал кое-где играть против самого себя. Много более интересна и судьбоносна оказалась позиция Швеции. Незадолго до наших событий вымерла династия шведских королей и шведская аристократия избрала себе нового кронпринца, чтобы он владел страной и породил новую династию (ныне существующую). Был избран наполеоновский маршал Бернадотт. Тарле рассказывает нам историю довольно странную: шведская аристократия хотела, видите ли, угодить Наполеону этим избранием, не зная, что оба они – император и маршал – давно уже друг друга терпеть не могли. И действительно, новый кронпринц занял позицию дружественного нейтралитета по отношению к России, которая, отметим, только что отняла у Швеции Финляндию. Конфиденциальным образом, России была даже обещана военная помощь, в случае если придется защищать Петербург, а в дальнейшем Бернардотт повел шведов на прямую войну против Наполеона. Можно ли считать это просчетом шведских аристократов? Действительно ли они ничего не знали об этом конфликте, о котором – заметим! – было известно Тарле, т.е. что-то было известно и современникам? Не правильнее ли будет сказать, что шведы провели весьма тонкую игру, поставив Наполеона в положение почти безвыходное – скорее всего, он не мог публично признаться, что у него есть принципиальные разногласия с собственным маршалом. Таким образом, Швеция заняла потенциально анти-наполеоновскую позицию, не разрывая с Наполеоном официально. В чем был конфликт маршала и императора? Тарле обходит этот вопрос многозначительным молчанием. Я полагаю, что Бернадотт мог считать, что Наполеон стал вреден собственной стране. У Франции уже был исторический пример – король-солнце, Луи 14. Этот король воевал против почти всей Европы и в конце концов проиграл свою войну. Но проигрыш не был ударом по Франции, она даже приобрела кое-какие территории (Эльзас). Теперь положение было несколько иным. Наполеон сделал ненавистной Францию в глазах всей Европы, за редчайшими и совершенно не важными исключениями (та же Дания, например). Империя держалась силой – и только силой. Точнее говоря – гением Наполеона. Но Наполеон – смертен, и маршал не мог не задумываться о том, что произойдет после его смерти. Вся ненависть Европы тогда может обратиться на Францию, и Франции придется заплатить страшную цену за сверх-энергию и сверх-гениальность своего императора. Сложилась весьма странная ситуация: гений Наполеона и его абсолютная власть дали Франции абсолютную гегемонию сейчас, и абсолютную угрозу в ближайшем будущем. Будь Наполеон всего лишь полководцем у «умеренного короля», он не совершил бы столь достославных дел – но победы его (более ограниченные) были бы долговечнее и могли бы принести пользу отечеству. Но победы Наполеона – самодержца и гения - были блестящи и бесполезны для нации.
Объяснение этого феномена Суворов был на положении военного гения при умеренном короле и весьма от этого страдал лично. Россия же от этого немало выиграла. Бисмарк очень хорошо прочувствовал ситуацию и сделал многозначительное замечание: «умеренностью можно многого добиться». Бисмарк попытался не аннексировать Эльзас-Лотарингию (области тогда безусловно немецкие), но ввести там систему совместного с Францией правления. Если бы кайзер принял его идеи – история мира могла бы быть принципиально иной. Прямо в наполеоновские времена был живой пример такой же политической умеренности: всего за 8 лет до описываемых событий Англия осталась один-на-один против Наполеона. А почему это произошло? Потому, что многие европейские страны (Россия и Дания в том числе) испугались, что разгром Наполеона слишком возвеличит Англию – и они выступили против Англии. Великий адмирал Горацио Нельсон обстрелял тогда Копегаген (ракетами!) после чего хотел идти в Ревель (Таллинн) уничтожать русский флот. Приди он туда – возможно между Россией и Англией пролегла бы слишком большая пропасть но Нельсон был остановлен приказом правительства – и вот теперь Россия и Англия стали союзниками, и не вспоминают о том намерении Нельсона. Почему вообще создается такая ситуация? Здесь есть некоторое структурное противоречие. Хороший полководец должен смело дерзать – и после дерзкой победы инерция поведет его драться туда, куда не следует по политическим соображениям. Например, Петр Первый, обнаглев после Полтавы, полез на турок в Молдавии, был окружен и капитулировал (факт, редко упоминаемый в России и в российском политическом сознании отсутствующий). Итак: Наполеон еще диктовал свою волю, но уже очертилось будущее – всеобщая война против него. Эту войну поневоле будут вести «числом, а не умением» (потому что умения у Наполеона больше). Это создало новую «формулу компенсации»: число против гения. Пока что перевес еще был на стороне Наполеона. Ему предстояло ослабеть – и это свершилось в 1812 году в России. Наполеон потерял часть своих, он ослаб, и в 1813-1814 годах наступило равновесие.
Военный дебют
Как я мы уже упоминали, подготовка к войне не была тайной. Наполеон готовился долго и тщательно и притом – на самой окраине своей империи, следовательно без надежды утаить свои приготовления. Прежде всего, прочтем внимательно, что сказал Александр, прощаясь с французским послом Коленкуром в мае 1811 года. «Если император Наполеон начнет войну, то возможно, и даже вероятно, что он нас побьет, но это ему не даст мира. Испанцы часто бывали разбиты, но от этого они не побеждены, не покорены, а ведь от Парижа до нас дальше, чем до них, и у них нет ни нашего климата, ни наших средств. Мы не скомпрометируем своего положения, у нас в тылу есть пространство, и мы сохраним свою организованную армию. Имея все это, никогда нельзя быть принужденным заключить мир, какое бы поражение мы ни испытали. Но можно принудить победителя к миру... Императору нужны такие же быстрые победы, как быстра его мысль; он от нас их не добьется. Я воспользуюсь его уроками. Это уроки мастера. Мы предоставим нашему климату, нашей зиме вести за нас войну... Чудеса происходят только там, где находится сам император, но он не может находиться повсюду. Кроме того, он по необходимости будет спешить возвратиться в свое государство... Я скорее удалюсь на Камчатку, чем уступлю провинции или подпишу в моей завоеванной столице мир, который был бы только перемирием». Так помнит встречу Коленкур, вопрос: можно ли его памяти полностью доверять. Тарле говорит об этом не очень внятно. «Речь Александра » взята из мемуаров, написанных немало лет спустя, и, возможно, она изменена ретроспективно. Похоже, что Коленкур дает ретроспективное понимание внутренней логики прошлых событий. Но что-то подобное, безусловно, было сказано. Александр готовил себя к особому виду войны и имел свои причины сообщить об этом Коленкуру, и через него – несомненно – и Наполеону. Зачем? Мне кажется, что он рассчитывал в какой-то мере его напугать. И кое-чего он этим добился. Наполеон запомнил его угрозу, но предпочел считать, что Александр блефует и не захочет сдать Москву без генерального боя. А в генеральном бою он потеряет армию, и ему придется сдаться. Так рассуждал Наполеон, и так он сказал в Витебске: «Если нужно я пройду до Москвы в поисках этого сражения, и я выиграю это сражение». Мюрат, один из лучших его маршалов, имел иные предчувствия. Он на коленях умолял Наполеона остановится: «Москва нас погубит!». Игра Наполеона стала игрой ва-банк: если Александр не запросит мира после потери Москвы, дальнейшая кампания станет невозможной физически и психологически и империя становится неуправляемой из-за удаления от европейского эпицентра событий. Но у Наполеона уже не было выбора.
Стратегия Наполеона
Наполеон явно хотел запугать Александра числом, введя в Россию чуть более 600000 человек, масса неуправляемая при средствах управления 18 века. Союзники стояли на флангах. Их поддерживала, и их верность обеспечивала тень центрального наступления. Федераты (вестфальцы, саксонцы, поляки и пр.) шли вместе с центральной армией и, заметим, дрались не хуже французов. Тарле в этом вопросе грешит – он все норовит намекнуть, будто только русские и французы были героями – но подробности, им же приводимые, этот «тезис» опровергают (впрочем, не исключено, что подробности приведены специально для внимательного читателя). Управление кампанией было обеспечено превосходно: обозы, запасы продовольствия (полевые кухни еще не были изобретены), походные госпитали. Все было готово к рывку вперед, ибо не имея «внезапности» Наполеон явно рассчитывал на скорость. Скорость ему была ему важна для двух целей: вызвать шок у русского руководства, и разбить русскую армию, не дав ей отойти в обширные пространства. Как мы видим, «опция Александра» была принята во внимания, но рывка не произошло. Великий Наполеон ошибся в расчете. Двигаясь рывком вперед, армия неизбежно отрывается от обозов. В то время значительный авангард, двигаясь по узкой дороге, неизбежно оставлял обоз позади себя. Чтобы обеспечить питание солдат обоз должен двигаться не далее чем в 20 км. от первого солдата авангарда. Со временем дивизия растягивается, а телеги обоза постепенно портятся, кроме того, запас на передних фурах тоже иссякает и они должны обновить его из второго эшелона Грубая прикидка показывает, что обеспечение начнет безнадежно отставать через 7-10 дней. При быстром марше, который длится только 7-10 дней, можно рассчитывать на экстремальное усилие и на переносной запас сухарей (Ульмский маневр 1808 г.). Конфискация по окрестностям дороги не решает проблемы при наличии большой массы войск. Предположим, что дивизия живет реквизициями с полосы в 4 км вокруг дороги, на что уходит ежедневно 2 часа поиска и конфискации. Тогда следующая в колонне дивизия должна будет производить реквизиции в полосе 4-8 км., затрачивая 4 часа. Третья дивизия будет тратить уже 6 часов, т.е. необходимо оторвется от первой. Итого, первая дивизия (авангард) сделает остановку и опустошит все окрестности, при этом она отдохнет, а подошедшая третья дивизия – нет. Поэтому при следующем броске, разрыв усилится. Все это было известно Наполеону и весьма неплохо объясняет его остановку в Вильно и Витебске. На что же рассчитывал гений? Очевидно на то, что при первом, самое большее, втором броске он уничтожит русскую армию в сражении. Но русские не предоставили ему этого удовольствия, отступая без боя.
Русская армия отступает
Мы долго молча отступали,
Досадно было. Боя ждали...
М.Ю. Лермонтов «Бородино»
Обратимся теперь к русской армии. Памятуя неслучайные слова Александра, мы были в праве ожидать приготовлений к кампании длительной и необычной. Ничего такого не имело места. Армия была расколота на две единицы, и командующие открыто ненавидели друг друга. Плана войны не имелось, а первые действия противоречили стратегическим планам. Самое удивительное, что ни царь, ни кто-либо другой, включая самого Кутузова, не могли организовать самого элементарного снабжения армии: русская армия буквально голодала, и даже генералы ложились спать наевши, если только не было у них денег в карманах. Мы уже сказали, что армий было две: главная или северная, под началом Барклая, и южная - под началом Багратиона. Наполеон ударил точно между ними и тем поставил обе перед угрозой полного поражения. Барклай был умен и, похоже, имел стратегический план отступления, но при нем был царь. Об этом – чуть позже. Багратион был храбр и смел, «слуга царю, отец солдатам», любимец Суворова – но не умен. Он принадлежал к известной школе «рубак», признаком ее является беззаветная вера в солдатский энтузиазм: солдат-энтуазиаст непременно победит. В своих солдат Багратион верил, они его любили – он рвался в бой. И наверняка был бы уничтожен гением Наполеона и его не менее профессиональными солдатами. На счастье России неравенство в силах было столь разительным, что Багратион получал строгие приказы отступать – он ругался, обвинял Барклая в измене, намекал на нерусское его происхождение (ливонский немец) – но все же отступал. И отступление свое произвел искусно, спасши армию в ситуации почти безвыходной. Надо заметить: Евгений Богарне и генерал Жюно, которым поручено было отрезать Багратиона, были не на высоте положения. Им явно не хватало энергии – быть может потому, что у них «сердце не лежало» к этой кампании? Это тоже фактор, который следует принимать во внимание. В Наполеоне энергия бурлила, быть может он просто не понимал предчувствий и ощущения своих генералов и маршалов? Итак, Багратион ушел, спасши армию и горюя, что не позволили ему устроить сражение и уложить армию костьми. Что происходило с северной армией? Царь решил дать бой. Почему он захотел отступить от своих стратегических разработок? Быть может потому, что пример Испании был поистине страшен. Всякий нормальный царь постарается спасти свою страну от излишнего разорения. Вопрос о точке «перелома» наполеоновского наступления отнюдь не прост – жаль отдавать лишнее, опасно принимать бой слишком рано. И снова России повезло – царя удалось отговорить, царь вообще оставил армию, и уехал в Петербург, откуда упорно «не сдавался». Судя по всему он еще немало делал на ниве дипломатической, готовя уже будущие кампании. Оставшись один, без царя, Барклай продолжал отступать, а Багратион продолжал писать на него доносы. Русские арьергарды сражались отчаянно, кое-где добиваясь тактических побед. У Смоленска впервые запахло настоящим сражением. Напомним: Барклай знал, что он – не гений, в отличие от Наполеона. Кроме того, у него было меньше войска, кроме того он еще и преувеличил численность наполеоновской армии. Четыре дня Барклай дергал армию туда-сюда, и, в конце концов, отошел без боя. После этого Барклай был смещен в Царево-Займище и заменен на Кутузова, Михайлу Илларионовича, тоже любимца Суворова, но Кутузова Суворов любил иначе, чем Багратиона. О Кутузове Суворов говорил: «Умен-умен. Хитер-хитер. Никто его не перехитрит». Отъезжая в действующую армию Кутузов имел разговор с любимым племянником. Племянник спросил его: «Скажи-ка, дядя! Неужели ты всерьез думаешь разбить Наполеона?» Дядя Кутузов доказал, что он много умнее лермонтовского дяди-ворчуна. «Нет – ответил он – разбить не надеюсь. А перехитрить надеюсь». Ниже мы увидим, в чем состояли главные трудности Кутузова в этом предприятии.
Царь и Кутузов
Царь Александр Первый настал ему взамен.
И нем слабы были нервы, но он был джентльмен.
Когда на нас в азарте стотысячную рать
Надвинул Бонапарте, он начал отступать ....
А.К. Толстой «История государства Российского»
Стоит обсудить сам выбор нового главнокомандующего. Общеизвестно, что престарелый генерал и царь взаимно друг друга презирали и терпеть не могли. Имея твердые антимонархические установки мышления и выучив, что Кутузов спас Россию, мы автоматически отдаем ему свои симпатии, и склонны относиться к Александру в лучшем случае снисходительно. Приведенный выше эпиграф – тому пример. Но отступление, как мы уже говорили, было результатом расчета, а не слабых нервов. За что же царь так не любил Кутузова? Тарле дает более чем странный намек. Царь видите ли не любил «придворные замашки» генерала. Не очень понятно! А за что Кутузов не любил царя? Легко предположить, что любительское командование в аустерлицкую кампанию 1805 года вполне могло быть тому причиной. Напомним: в ту кампанию Наполеон занял Вену, но союзники войну не прекратили. Русско-австрийская армия была численно сильнее Наполеона, но он сумел завлечь ее в тактическую ловушку и разгромил при Аустерлице. Формально армией командовал Кутузов, фактически император Александр решил блеснуть своим талантом, которого у него не имелось. Похоже, что Кутузов - единственный из всех, кто разгадал намерение Наполеона, или по крайней мере, опасался ловушки. Он кое-как пытался отговорить Александра от опрометчивого наступления. Когда 7 лет спустя царь колебался, кого ему назначить вместо Барклая, ему напомнили об этом: «А ведь он Ваше Величество отговаривал!» «Однако, слабо отговаривал» - едко заметил царь. Похоже, что произошло здесь следующее: от солдата-Кутузова царь ожидал «военного» поведения. По придворному коду поведения полагалось «не очень отговаривать Его Величество», по «военному» коду – предполагалось рубить правду-матку, и пусть карьера летит к черту! Не удивлюсь, если окажется, что именно этой «придворности» и не прощал Александр Кутузову, но проверить своего предположения не могу. Факт остается фактом – Кутузов был поставлен спасать Россию. Выхода у царя не было – Кутузова хотели «все». Но вряд ли все понимали почему, и чего от него можно ждать на самом деле. Барклаю не верили, как не верили всем почти иностранцам, немцам же в особенности. Багратион клеветал на Барклая, писал на него многочисленные доносы, армия хотела от Барклая, чтобы он повел ее в бой. Что из боя выйдет – об этом мало думали. Спустя много лет Пушкин воздаст ему должное: «и замысел, задуманный глубоко...» - но это уже посмертно. Барклай был оставлен командовать половиной армии, другой половиной командовал все тот же Багратион и считался «вторым главнокомандующим» - абсурд с военной точки зрения. К сожалению, Тарле не пишет, как Кутузов и Багратион сработались – и писал ли Багратион доносы на Кутузова. Ведь вызывающее доносы отступление продолжалось, правда оно несколько изменилось психологически. Теперь считалось, что Барклай уже столько напортил, что и сам Кутузов не может исправить положение немедленно. Отступать стало психологически легче – и так дошагали до Бородина. У этой деревни (вблизи нынешней станции метро) все игры кончились – и Кутузов, при всей своей русской фамилии, должен был дать бой. Без боя сдавать Москву было психологически (политически) невозможно.
Бородино
Ведь были-ж схватки боевые – да говорят, еще какие!
Не даром помнит вся Россия про день Бородина!
М.Ю.Лермонтов «Бородино»
Тарле сказал открытым текстом: Кутузов считал это сражение совершенно излишним, но необходимым, т.е. необходимым злом. Возможно по психологическим соображениям, возможно, по «придворным», но он дал генеральный бой, видимо, заранее зная, что вслед за тем сдаст Москву. Уже отступая после Бородина, он дал Милорадовичу (командующему арьергардом) приказ: «Устроить под стенами Москвы видимость сражения». Милорадович вскипел от злости, получив этот приказ (он назвал его макиавеллевским – и был прав несомненно) – и сражения не дал. Напротив, лично встретился с Мюратом (командующим авангардом) и договорился о своего роде перемирии: русские тихо уходят, а французы тихо входят, по Арбату, в Москву. Милорадович удачно блефанул – попугал Мюрата народным сопротивлением, а народ в это время покидал Москву в массовом порядке. В день Бородинского сражения, говорят, Наполеон был не на высоте своего гения – у него был насморк. Тарле снова дает престраннейший намек: Наполеон боялся быть слишком дерзким. Почему? Потому, что он дал уже достаточно сражений и ему нужно было не просто «победить» в очередном, но именно уничтожить русскую армию. Москва сама по себе еще не дает победы. Конечно, можно было надеяться, что получив Москву он получит от Александра и мир. Вспомним, что уже в 1805, сидя в Вене, Наполеон мира не получил, пока не уничтожил коалиционную армию при Аустерлице (Александр через Коленкура ему об этом напомнил). Память у Наполеона была неплохая, Кутузова он уважал, а главное, русские уже доказали, что они в состоянии отступать и отступать. Произошла странная вещь – один раз он Кутузова уже обманул – совратил на неразумное наступление – и разбил. Удастся ли повторить тот же самый трюк? Полное поражение можно нанести только тому кто сам лезет в ловушку. Но Наполеона боятся – следовательно в ловушку не полезут, и при первой же опасности могут просто отойти. При этом потеряют 10-20 тысяч – но не всю армию. Значит, блеск былых побед принес Наполеону неоднозначный эффект. Уже одно имя Наполеона внушало страх – это было полезно ему тактически, и стало вредно стратегически. Наполеон оказался в тупике. А Кутузов? Клаузевиц, наблюдая Кутузова лично при Бородинской битве, запомнил только общее поведение (так как по-русски он ничего не понимал): вялые реакции Кутузова на чужие предложения. Кутузов реагировал однозначно (почему-то по-французски): так и делайте! ( Faitez cella). Впрочем, ничего из ряда вон выходящего ему не было предложено. Мне кажется, что Кутузов давал «видимость сражения», а значит, его приказ Милорадовичу не был вполне макиавеллевским. Был некий рейд конницы Уварова (который на ура преподносится русской историографией, включая и Тарле), но видимо, это был не более чем проходной эпизод грандиозного сражения. Похоже, что этим рейдом русская инициатива и исчерпалась. Основной ход боя разворачивался в другом месте и по плану Наполеона. Русские оборонялись упорно и героически – я другого и не утверждаю. Но инициативы как правило не проявляли, единственное исключение мы приведем чуть ниже. На правом фланге стоял Барклай, здесь французы добились чисто местного успеха, потери были примерно равны. На левом крыле стоял Багратион («второй главнокомандующий»). Здесь были наспех сооружены искусственные фортификации: так называемые Семеновские (они же: багратионовы) флеши. Сюда обрушил Наполеон свой главный удар. Взломав фланг, он мог рассчитывать на тактическое окружение армии, даже если она захочет отходить. Русские дрались героически – флеши переходили из рук в руки, фланг не был сломлен. Тогда Наполеон предпринял маневр артиллерией. Против непокорных флешей были сосредоточены 400 орудий, на что русские ответили маневром на 300 орудий. Итого – перевес в 100 пушек на стороне французов. Общий расчет к началу сражения: 590 у французов, 640 – у русских (качество русских пушек лучше). Вернемся к цифрам: 400 из 590 против 300 из 640 , то-есть французское командование явно лучше. (Странная подробность: русские зарядные ящики взрывались чаще из-за того, что у них хуже конструкция). Багратион, поняв замысел французов, повел, как главнокомандующий, свои войска в решительный и всеобщий контрудар. Контрудар был французами отбит. А Багратион был смертельно ранен, весть об этом сломила дух его войск, и они отступили. Флеши остались за французами. Но в центре позиции стояла батарея Раевского. (Поскольку она называлась еще: «курганная» – я полагаю, что стояла она на каком-то холме). Теперь ее обстреливали уже и с фронта и с занятых флешей (т.е. слева), ибо Наполеон не замедлил перенести сюда свои пушки (а также и севера, с позиций, отбитых у Барклая). Нет никаких указаний, на соответствующий контрманевр русской артиллерии. После жестокого боя батарея была взята саксонской кавалерией, атаковавшей с тыла. Тем временем уже наступил вечер, но русские не были сломлены. Завершающего удара кавалерией не вышло – русская пехота не бежала. Битва закончилась без решающего результата, что не помешало обеим сторонам заявить о своей победе. С русской точки зрения успех был несомненен – он состоял в том, что Наполеон не уничтожил русскую армию и не сломил ее боевой дух. Но он несомненно обеспечил себе Москву. Сведения о потерях самые разные – статистика тогда была поставлена плохо. Общепринятые цифры: 20 тыс. у французов, 58 – у русских, при более ли менее равных начальных данных (по 110 тыс.). Общий ход сражения предполагал более или менее равные боевые потери, и скорее всего так оно и было. Но были потери и не боевые. Тогда было принято расставлять войска заранее, «по диспозиции», и после этого начинался бой. Причина этого в том, что примитивность средств связи и получения данных ограничивала настоящий маневр на поле боя. Русскую диспозицию составил полковник Толь, армия должна была стоять плотными порядками, стоявшие на виду у французской артиллерии на расстоянии поражения. Солдаты стояли и ждали, пока их поведут «в дело», погибали сотнями. Предположим, что Толь не слишком талантлив и что ему, немцу, русского солдата было не жаль. Но это не объясняет поведения Кутузова, утвердившего диспозицию. Единственный возможный ответ тривиален: Кутузов вполне зауряден как тактик. Пройдет всего 3 года и при Ватерлоо обнаружится удивительный тактический ход Веллингтона – он свои войска ставил на обратном склоне холма, чтобы избегать ненужных потерь. Так что в этом вопросе англичане обошли французов (Наполеона). Веллингтон предложил свою разработку Блюхеру (пруссак), но тот гордо ответил: «мои солдаты любят видеть врага». Кутузов этой разработки не узнал, он умер в январе 1813 году. Парадоксальное предположение: до известного предела Кутузову русские потери были выгодны. Потеряй он те же 20 тыс., как и французы, его бы вынудили дать новый бой, т.е. снова рисковать – а у него ведь уже был готов стратегический план. И Наполеон уже залез в ловушку – он непременно войдет в Москву. И она его погубит, как и предсказал Мюрат. Кутузов гениально отошел на юг и перехитрил Наполеона, как и предполагал. Наполеон заранее просчитал свои будущие потери и не ошибся. Его сверх-задача была: потерять до 20 тыс., не введя в дело «железный резерв» - гвардию и кавалерийскую элиту. При этом условии он вступит в Москву, сохранив силу – элитное ядро армии. Вокруг него соберутся другие части. Имея ядро – они будут драться хорошо. Так оно и произошло. Но только русскую армию уничтожить не удалось, и она не рассыпалась. Солдаты вяло злились на Кутузова за сдачу Москвы, но армия сохранилась. Т.е. к уцелевшей половине армии, как к ядру, присоединились другие части. Так же получил подкрепление и Наполеон в Москве, но это не имело уже для него никакого значения. Стратегия Наполеона предполагала, что русские в ответ на занятие им Москвы должны либо просить мира на коленях, либо броситься в бой и быть разбитыми. Теперь Наполеон посылал самые щедрые предложения мира – никакого ответа из Петербурга от Александра. Кутузов стоял без движения в Тарутино. Тем временем надвигалась зима. Наполеон провел свой блицкриг летом и ранней осенью. Зима была угрозой стратегической, а не тактической. Пока еще Наполеон может управлять своей империей из Москвы, но обстановка усложняется. Веллингтон уже бьет французов в Испании. Там идет нормальная война на равных – без чудес. Чудеса бывают только там, где есть император. А император находится в России в грядущих стратегических сугробах. У Наполеона было два варианта: первый, идти на Петербург, имея на хвосте Кутузова и впереди Бернадотта. Второй вариант: броситься на Кутузова – но ведь он, каналья, снова уйдет, максимум устроив видимость сражения. Наполеон оказался в патовой ситуации.
Мюрат получает удар (слишком легкий)
Ситуация разрешилась, когда русские атаковали Мюрата, стоявшего против Тарутино в общем бездействии. «Дело» было в общем пустяковым – Кутузов даже не счел нужным помочь главными силами. Французы отошли после первой атаки, затем контратаковали. Потери: 2500 у Мюрата, 1100 у русских. Но это было воспринято, как переломная точка. Наполеон не мог позволить русским перехватить инициативу. Он ударил на Малоярославец – в общем направлении на юг. Последовал упорный бой – Малоярославец остался за французами. Кутузов в бой не пошел, и для Наполеона это было самое плохое. Кутузова просто невозможно вызвать на бой – следовательно невозможно и уничтожить. Если русские готовы разорить свою страну, они выигрывают войну. Надо уметь вовремя отступать, и Наполеон отступил. План его был прост и правилен. Отступить в Смоленск. От Москвы до Смоленска критический интервал – местность разорена. В Смоленске накоплены запасы – туда нужно дойти, сохранив элитное ядро армии. Идти надо параллельно уже разоренной дороге. Именно это наполеоновской армии и не удалось. Из-за тарутинского маневра Кутузова или по другой причине, Наполеон хотел идти в Смоленск по южной дороге, а пошел по северной, уже разоренной им же самим и отступающими русским. Можно предположить, что определенный голод и немалые потери были им «просчитаны» заранее, в качестве неизбежного зла. Но потери возросли, скажем, на 20% - эта разница была решающей: «от великого до смешного один шаг». Решающий этап - путь в Смоленск. От Смоленска все просто – есть склады и есть более дружелюбное население. О том, чтобы разделить войну на 2-3 года Наполеон уже думал и раньше. Теперь он может оставить хороший гарнизон в «Литве» (т.е. Белоруссии), а пока он соберет новую армию, и на будущий год, скажем, возьмет Петербург! Но эти 20-процентные потери резко изменили равновесие.
Партизаны
Партизаны – это русский конек, чудо-оружие. В 1812 году партизаны делились на крестьян, партизан-военных и казаков, притом что общие военные функции были у всех примерно одинаковы. Военные партизаны начали действовать за 5 дней до Бородина. Денис Давыдов просил отрядить гусар и легкую пехоту. Кутузов позволил смешную цифру: 600 человек (позднее это число возросло). Французы не случайно подчеркивают присутствие казаков. В то время уже было принято разделении кавалерии на тяжелую и легкую. Казаков следует отнести к дополнительному «сверхлегкому» типу, что-то вроде монгольской конницы. Удивительно: в регулярной армии лошади падают тысячами от бескормицы (у Кутузова тоже), а казаки ездят себе как ни в чем ни бывало. Если бы Александр действительно заранее готовился к такой войне, то казаков было бы вдвое больше, и легкой пехоты (егерей) тоже. Крестьяне и партизаны действовали только в чисто русских областях (то-есть, до Смоленска), а казаки воевали везде. Это был самый страшный этап отступления французов. Есть глухие намеки на то, что Наполеон пытался снестись с казаками, чтобы попробовать «отложить» их от России. Идея нетривиальная, а для Александра и для Кутузова действительно угрожающая. До Смоленска отступление проходило более или менее по плану, который мы набросали. Значительное число частей развалилось, но мертвых было сравнительно не много, было много ослабевших. В Смоленске падение дисциплины перешло критическую черту, склады были разграблены, организованное снабжение прекратилось. Трудно объяснить критический перелом одной только солдатской анархией в Смоленске. Не дает объяснения и то, что казаки отбили 700 быков. Говорят, что евреи Литвы, якобы, по заданию царской агентуры перекупили французские припасы. Если это действительно имело место, то этот ход (поистине гениальный, хотя и не вполне рыцарский со стороны царской агентуры) многое объясняет. За Смоленском начались холода, за Березиной отступление превратилось в марш смерти. Но Наполеон уже оставил армию. Он спас все, что можно было еще спасти, гениальным маневром у Березины и помчался в Париж – собирать новую армию в виду неизбежной кампании 1813 года. Но она уже находится вне рамок нашего рассказа. Российская война, как и война в Испании, была жестока до бесчеловечности. Но следует уточнить, что до Смоленска Наполеон шел не по России, а по «Литве». Его армия, конечно, питалась грабя местный народ, но это не вызывало массового протеста. Свидетельства говорят однозначно: «литовские» солдаты дезертировали из русской армии в значительных количествах. Вместе с тем они пытались восставать против своих помещиков. От Смоленска и дальше начинались «исконно русские» земли – и тут уже шли сплошные пожары, грабежи и партизаны. Литва была как бы объектом освобождения, следовательно, предполагалась некоторая взаимная симпатия между местными жителями и французской армией. Вот за Смоленском армия уже начала всерьез голодать (особенно в смысле фуража). Тарле приводит интереснейшее воспоминание, как французы добрым словом достали запасы у русских крестьян, но это было не типично. Историческое отступление: оригинальная система снабжения герцога Мальборо. Спускаясь вниз по Рейну, сей английский генерал поступал так: налагал на города контрибуцию и употреблял оную на продовольствия закупку в селениях окрестных. Т.е. грабил города в пользу крестьян. Города контрибуция давали «охотно». Почему? Мне кажется, для того, чтобы не перейти грань прямого грабежа и «беспредела», как принято ныне выражаться в России. Вернемся к Тарле, который все пытается найти разницу между Барклаем и Кутузовым и объяснить, в чем Кутузов проницательнее. Он пишет, что Барклай полагался на губительность расстояний самих по себе (растянутость коммуникаций, как объективный фактор). А вот Кутузов – тот прямо верил, что русский крестьянин свою землю превратит в пустыню, и тем супостата погубит. Зададимся вопросом: а не помогал ли Кутузов ситуации достигнуть беспредела? Мы ведь знаем, что в Великой Отечественной войне Сталин стремился именно к этому. А вермахт старался беспредела избежать. И еще: не дойди народ до озверения – не было бы и «пустыни-крестянином-устроенной», но будь ситуация более спокойной, и Кутузову было бы легче избегать ненужного сражения в Бородино. То есть, у всякой стратегии есть свои преимущества и свои недостатки. То, что гибельно для Наполеона, несет угрозу и для Кутузова тоже. Но Кутузов сумел выпутаться из этой ситуации. Как сказал о нем Клаузевиц: «Кутузов знал русских и умел с ними обращаться».
Русская армия наступает
Итог: отступая Наполеон потерял порядка 90% отступавшей армии. С тех пор все спорят: снег ли тому виной, или русский героизм? Ситуация, созданная упорством Александра и гениальным тарутинским маневром Кутузова безусловно предписала французской армии голодное отступление, а партизаны и снег только довершили дело. Для Кутузова было важно, чтобы Наполеон подольше сидел в Москве (подольше посидит – ближе к зиме отступит). Следовательно «кусать Мюрата» в такой ситуации было не только малоосмысленно, но и прямо вредно. С другой стороны, если уж нападать, то желательно наносить большой урон, чего Кутузов делать не позволял. Но и наступая, Кутузов потерял две трети своей армии. К границе Пруссии он привел истощенные и обессиленные войска, неспособные к немедленному продолжению военных действий. Он не сумел обеспечить снабжения едой и теплой одеждой – и это не слишком хорошая характеристика для гениального спасителя России. В сущности Кутузову следовало бы превратить всю свою армию в «летучий отряд» (которые были известны уже в петровские времена). Составить ее из казаков, уверенно крутившихся на своих «монгольских» лошадках, и егерей. Пусть она будет втрое меньше числом, но зато подвижная и дерзкая. По-видимому, эта «революция в военном деле» была выше его способностей. Кутузов остался в неудачных рамках строго регулярной армии, и упустил Наполеона. Упустил не случайно, а совершенно сознательно – по плану. Именно так! Кутузов запланировал построить Наполеону «золотой мост», и он этот план выполнил железной рукой, вопреки желанию своих генералов и вопреки воле царя. Пассивность Кутузова сначала удивляла, а потом, когда она стала совершенно явной, бесила. Ее пытались сначала объяснить старческой апатией, затем трусостью. Есть разные виды трусости. Кутузов был Наполеоном бит и гений Наполеона мог побить его снова. Тем временем, и без всяких боев Наполеон все равно отступит. Такая стратегия обещала увенчать Кутузова славой на века (как оно и произошло), так зачем же рисковать? Это одно из возможных объяснений точки зрения Кутузова, но есть и другие. Наполеон без сомнения оставит Россию, но что будет дальше? Вспомним снова Коленкура: «Мир, который будет не более, чем перемирием». Такова уж природа Наполеона, он обязательно будет снова воевать. Возможно, уже не против России, но вместе с ней. Вернее, Россия заодно с Наполеоном будет воевать против всего мира, и, прежде всего, против Англии. Похоже, что это и была та сверхзадача Кутузова, и не только его одного. Зачем воевать русской кровью за английские интересы? Не лучше ли использовать фортуну и поделить мир с Наполеоном? Тарле вроде бы согласен с такой трактовкой, и немало прохаживается насчет коварного Альбиона, который за золотые фунты нанимает чужие армии... Для союзника Англии (книга вышла в 1943) это просто некорректно, да и неверно исторически. Англия воевала много и упорно. Вспомним, хотя бы 1940-1941 года, когда она стояла одна против фашистской Германии. Или 1815 год, Ватерлоо. Или 1806-1813, Испанию. Похоже, что Тарле использует стандартные байки про Англию, похожие на байки про Пруссию, только вредящие правильному пониманию ситуации. Имеет ли Кутузов право гнуть свою линию вразрез с царской государственной стратегией? Вспомним аргумент Бернадотта: что будет после того, как Наполеон умрет? Александр вряд ли думал, что после Наполеона наступит полный мир. Но он мог желать «нормальной ситуации», т.е. нормальных конфликтов и нормальных войн, исключающих Наполеоновский сверх-гений. Похоже, что эта не столь уж тривиальная мысль пришла в голову всей Европе на основе горького Наполеоновского опыта. Кутузов же рассуждал по-другому. У меня создалось впечатление, что военная элита екатерининской поры создала свою узкую кастовую атмосферу, в которых кутузовская стратегия имеет свой смысл, но она не перестает от этого быть разрушительной. В заключение темы. Чичагов получил от царя прямой приказ отрезать Наполеона у Березины. Тарле написал: трудно винить Чичагова за то, что он не решился на прямой бой с Наполеоном. Тарле не прав, Чичагов явно был готов дерзнуть, но при большом перевесе сил. В самый решающий момент Кутузов простоял 5 дней в 120 км. от решающего места. Ему даже не надо было стрелять из пушек – только создать давление приближением. Но он стоял как вкопаный. Мало того, он прямо вводил Чичагова в заблуждение ложными сообщениями (несущими неверные даты, т.е. сознательный обман). Пока Чичагов не понял, что с ним ведут двойную, если не тройную, игру. Как бы вы, читатель, поступили в такой ситуации? Если задача Кутузова заключалась в том, чтобы в дальнейшем идти вместе с Наполеоном, то понятно его желание удерживаться от сражения. Но если же стояла историческая задача добить Наполеона, то для минимизации жертв требовалась немедленная атака и налаженное снабжение. Я полагаю, не было полной уверенности, что при Березине можно захватить Наполеона лично, но можно было бы попытаться уполовинить его гвардию, захватить двух-трех маршалов. Таким образом он был бы критически ослаблен Так считали генералы Кутузова, но сам Кутузов был пассивен. Героем остался он в памяти народной. У Александра же, считается, «были слабы нервы». Бог ей судья, памяти народной.
«Сверхзадача» Наполеона
«Наполеоновская ситуация», то есть монополярная ситуация, случалась в мире и до Наполеона, и после. Может быть и сейчас именно такую ситуацию создает в мире всесильная Америка, или правильнее сказать намного более сильная, чем остальные. В силу тех или иных исторических обстоятельств мир на время становится однополярным. Например, Римская империя, или Чингиз-Хан. Я намеренно взял два столь разных примера, ибо «время» Римской империи – это более 400 лет, но ее власть была только временной. Не будем забывать о том, что Рим – это история уникального администрирования и, прежде всего, административной интуиции. Так, например, Римская империя мирно разделилась на Восток и Запад (Рим и Константинополь), потому что большой конгломерат стал слишком большим. Здесь видна та самая «умеренность», о которой мечтал Бисмарк. Наполеон больше похож на Чингиз-хана или на Александра Македонского. Тут явно речь идет о личной энергии и гениальности. Такое явление заведомо временное. Вокруг таких людей есть только небольшая «близкая группа». (Если и этой группы нет, то и сверх-гений далеко не уйдет, а значит мы его и не зафиксируем как исторический феномен. Следовательно, в истории остались записанными только те гении, вокруг которых создалась группа.) У Александра – это десять «друзей», между которыми он разделил свое государство. У Чингиза был Сабутай-богатур и Джуде (а Бату-хан воевать уже не хотел), у Наполеона – были его маршалы. О Бернадотте мы уже упоминали, что он из группы вышел. Был еще один маршал Мюрат, волею Наполеона, король Неополитанский. В 1814 году он предал Наполеона, и ему был оставлен его трон. В 1815 году он ринулся в омут «100 дней» и был безжалостно разбит в самом начале похода; он прибыл к Наполеону лично – и был им отвергнут. Именно пример Мюрата нам крайне важен. Почему и за какие заслуги ему сохранили трон? Потому что победила умеренная концепция Александра: прежде всего убрать «экстра-ситуацию» Наполеона и перевести мир на рельсы «нормальных» конфликтов. За это полагается платить умеренностью, то-есть именно тем, чего не хотел (по нашей трактовке) Кутузов. Всем, кто покинет Наполеона сейчас, простится все, включая прошлое верное союзничество: Мюрат, Бавария и пр. Даже Польша (и «Литва») не получили «мести»: Польша даже получила своего рода самостоятельность (отдельную армию). Заметим, что первой эту «систему» создала Англия: отбирая колонии у стран, присоединившихся к Наполеону, она заранее обещала их вернуть после победы (и, в основном, так оно и было). Такова была «сверхзадача» союзников. И воздадим должное Александру 1, по крайней мере, вчитаемся серьезно (без баек) в слова Шарнхорста – современника и умного человека (хотя и немца): «Если бы не превосходный дух русской нации, если бы не ее ненависть против чужого угнетения, если бы не благородное упорство ее возвышенного властителя, то цивилизованный мир погиб бы, подпав под деспотизм неистового тирана». Итак, Наполеон был гений, военный и административный. Но обладал ли он четкой национальной стратегией? Что такое вообще «национальная стратегия»? У каждой большой национально-политической единицы есть исторический страх: борьба на два фронта. Россия решила эту проблему, отодвинув восточную границу на расстояния «сверх далекие» (и заплатила за это поражением 1905). Франция решила ее, посадив на испанский трон родственную династию. С этого времени тыл у Франции стал спокойным – в общем дружественная династия, нация не имеющая материковых амбиций). Теперь перед Францией стояли две альтернативы: океанская и материковая. Следует осознать, что Франция вполне серьезно теснила Британию в Индии, да и в Америке, колонизируемой параллельно. Критическая точка противостояния Англии и Франции была пройдена лет за 30 до Революции одновременным поражением в Индии и в Европе (против Пруссии Фридриха). Помощь Американскому восстанию была реваншем Франции ненавистной Англии. Но для Англии потеря американских колоний не была трагедией ни административно, ни исторически, она была даже благом. С другой стороны, общепринятое сознание замкнулось на материке, т.е. на Германии. Западная Германия была, как и Польша, слаба и хаотична – ее следовало поделить между соседями, т.е. Францией, Австрией (главные игроки), и Пруссией (игрок второстепенный но крайне энергетичный, впрочем, впавший во временную усталость). Второй и похожий конфликт – в Северной Италии и снова против Австрии. Не случайно Австрия будет на много лет главным противником Франции. Мстительное вмешательство Французов в американские дела стоило им столь дорого, что привело к революции. Англия, быть может единственная из всех европейских монархий, испытывала симпатию к нарождавшейся демократии (волею взбесившейся интеллигенции превратившейся в гильотинократию и в наполеонократию). Симпатия продолжалась до тех пор, пока Франция не вышла к бельгийскому побережью. Здесь надо понять особенность «атлантического мышления». «Океанская держава» расходует свой национальный ресурс на властвование в океанах. Таким образом «океанской нации» уже не остается ресурса на серьезную материковую экспансию. Отсюда – слабость Голландии и характерные особенности английской армии, которые Англия научилась «компенсировать». В этом смысле, государства «атлантические» и «материковые» говорят на разных языках. На материке есть слабые политически и военно области: Польша незадолго до 1812 года, Бельгия. Для «материкового» мышления – это реальный объект экспансии, нередко вынужденной, по принципу: не оттяпаешь ты, оттяпает сосед. Для мышления «океанского» – это идеальная ситуация и пусть она такой и остается. Сильное государство на бельгийском побережье опасно для Англии, слабая Бельгия Англии не мешает. Ситуация полностью повторилась спустя 100 лет – 1914. Англия медлила всерьез выступать против Германии, пока та не овладела бельгийским побережьем – тут все колебания кончились, и коварство Альбиона здесь не при чем. Наполеон конечно был гений, но он остался в рамках предписанного ему политического мышления. Петр Первый например – смог изменить что-то в русской ментальности (при этом население России уменьшилось на 12% за его царствование), а Наполеон – похоже, не смог. Наполеон предложил «континентальный вариант» до его естественного и бессмысленного конца. Завоевывая Россию, он думал уже об Индии, именно о сухопутном походе туда. Для этого ему было нужно иметь Александра своим союзником (на радость Кутузову) и забыть про испанский тыл, где уже действует Веллингтон. Наполеон думал в рамках соревнования с Александром Македонским. Я не знаю как Александр обеспечил себе тыл, уйдя на Восток, но у Наполеона тыл обеспечен не был. Он попал в своеобразную «вилку»: сухопутные коммуникации были слишком несовершенны для связи с тылом на таких расстояниях, а параллельные им морские были значительно более пригодны, будучи способны решать информационно-логистические задачи. Поэтому вся политика Наполеона была историческим тупиком, даже выиграй он 1812 и даже переиграй Кутузов своего царя. Два факта подчеркивают мою мысль. 1) В 1802-1803 годах Наполеон продал Луизиану США (15 млн. $). Во-первых, колонизаторство его не интересовало, во-вторых, он «натравил» США на Англию (?). Возможно, ему не хватало денег? Заметим, что это годы Амьенского мира, единственные годы без войн и без контрибуций! Может быть, вся империя Наполеона была рассчитана на питание военной добычей? 2) Испания. Испания была одним из первых государств, которые начали воевать с Французской Революцией (для русских патриотов специально: не имея порядочной собственной армии Испания субсидировала русскую для участия в Первой коалиции). Похоже, что причина была – династическая. Затем – на всеобщее удивление, мы находим Испанию на стороне Франции против Англии (кто-нибудь отметил, что Нельсон жег при Трафальгаре испано-французский флот?). Итак, речь шла об общности национально-политических целей (против Англии), но все же – Испания оставалась (полу) самостоятельным государством. Результат Трафальгарского сражения означал для Франции невозможность вторжения в Англию, вследствие этого, она сделала ставку на континентальную блокаду. Вследствие этого - контрабанда через порты Испании, что привело к присоединению Испании к Франции в более явном виде. Здесь была перейдена грань – и вдруг мы обнаруживаем горящую ненависть испанского народа к французу, то есть внезапное и явное изменение национальных настроений...
Русский вывод
Не надо презирать Александра. Он не был глуп, и у него была своя логика, более умная чем «континентальная стратегия». Он тоже иногда ошибался, кое-что ему не удавалось. У него не было «10 друзей Александра Македонского» или 12 маршалов Наполеона. Крысиная грызня русского командования кажется была перманентной: Кутузов вел себя по-свински по отношению к Барклаю, Ермолов «держал камень за пазухой» и т.п. Это сильно затрудняло для царя его имперскую стратегию. Уж сколько чего было сказано про Аракчеева: усы суворовским ветеранам вырывал. Царский любимец и мерзавец. А значит, и царь – подлец. Но тот же Аракчеев выправил русскую артиллерию после Аустерлица, и она стала лучше французской, исключая конструкцию зарядных ящиков и оперативный маневр ( в последнем Аракчеев явно не виновен, а виновны генералы 1812-ого года). Когда Александр (не Аракчеев) задумывал свои военные поселения – он явно имел в виду исправление каких-то структурных недостатков Государства Российского и его армии. Это не было простым «самодурством». Итак, мой совет: перестаньте верить стереотипам, а читайте историю Государства Российского – прелюбопытнейшее занятие!
istoria.ru
