Русская культура как результат мощной рефлексии великих побед
То, что мы называем «золотым веком русской культуры», выросло из победы в Отечественной войне 1812 года. Стержень этой культуры — феномен Отечества как непререкаемой ценности и способность рассматривать русскую жизнь сколь угодно критично, но без оглядки на поучения и образцы «просвещенной» и разгромленной Европы.
Со времен обучения Аристотелем первого европейского (евразийского) императора Александра Македонского проект мирового господства является единственным проектом европейской политической мыс ли, достойным того, чтобы ему отдать буквально все, сделать его сверхцелью и смыслом существования самой этой цивилизации. Идея единой Европы по сути своей существует со времен этого самого Аристотеля, и нельзя сказать, чтобы она как-то там особенно видоизменилась или, не дай бог, развилась. К воплощению этой идеи стремились все западноевропейские страны и народы практически без исключения, уже тем самым демонстрируя свою общеевропейскость и фактическую культурную целостность (единообразие). Единственным предметом споров и расхождений в европейской истории был вопрос не о самом европейском единстве, а о том, кто будет «объединителем» и, так сказать, «управителем» этого единого европейского пространства.
Претендентами на эту почетную миссию выступали за последние 200 лет поочередно то французы, то немцы, то англоамериканцы. Был наполеоновский план, был план Гитлера, но также были и план Маршала и речь Черчилля в Фултоне. Кстати, почему-то принято считать, что главным содержанием фултоновской речи является объявление холодной войны Советскому Союзу. Однако это не так. Главным ее содержанием является провозглашение единого союза свободных европейских народов, лидерство в котором Британская империя передает США, признает это лидерство и призывает Америку возглавить борьбу с СССР.
Проект единой Европы под единым управлением всегда был и сегодня остается на самом деле проектом мирового господства. Во второй половине ХХ века в результате реализации плана Маршала и создания блока НАТО был реализован проект европейского единства под управлением США, важнейший шаг на пути к мировому господству англосаксами был сделан. Объединенная, а фактически покоренная Европа на карте сегодня выглядит так же, как во времена Наполеона или Гитлера перед нападением на Россию-СССР.
В связи с этим удивительна историческая судьба нашей страны. Геополитически каждый раз мы оказываемся последним и непреодолимым препятствием на пути реализации проектов мирового господства. Россия разрушила и план Наполеона, и план Гитлера. Кстати, любопытно заметить, что в европейской цивилизации остаются никем не завоеванными и не покоренными только Россия и Британо-Америка.
Исторически неслучайно, что сегодня, как и в 1812-м, как и в 1941-м, снова мы стоим на пути теперь уже американского (англосаксонского) плана мирового господства. Мы проиграли холодную войну (как и сдали Москву французам в 1812 году), но, как говорил великий русский полководец М.И. Кутузов, «с потерей Москвы не потеряна Россия». Так и нам сегодня следует помнить, что с падением СССР не пала Россия. Этот и другие культурно-исторические уроки 1812 года нам, живущим сегодня, следует помнить.
Первая Отечественная война 1812 года достаточно хорошо проанализирована российской историографией и, что самое главное, довольно мощно отрефлексирована в российской культуре — чего стоит одна только «Война и мир». Пушкин и Лермонтов как культурные феномены тоже есть такая рефлексия, и во многом их творчество — это еще и результат этой рефлексии. То, что Пушкин родил современный русский язык именно в это время, не случайность и не совпадение. Массовый отказ от «государственного» в кругах дворянства на момент войны французского языка — мощнейший стимул для пушкинского гения.
Культурный феномен Отечества рожден войной 1812 года, и культурная фигура Пушкина, взращенная на этом феномене, удивительным образом сочетает в себе более поздний бессмысленный и беспощадный спор западников и славянофилов, до сих пор стоящий на пути подлинной отечественной философской мысли, подменяя ее социальным псевдополитическим противостоянием.
Будучи беспощадным критиком российской действительности, не зарекаясь учиться чему-то (тому, что нам действительно нужно) у Запада, как это делал Петр I (образец государя для Пушкина), поэт полностью свободен от комплексов перед Европой, от слепого подражания или от слепой зависти. Эту свободу самоопределения и рефлексии дает чувство победителя. Победителя той самой Европы, которая настойчиво лезет к нам на протяжении всей нашей тысячелетней истории в учителя и цивилизаторы.
Вот что пишет Пушкин, отвечая Чаадаеву, искреннему поклоннику западничества и того, что лишь Запад имеет историю, а значит, и право нас учить и воспитывать: «Что касается нашего исторического ничтожества, то я положительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные войны — ведь это та же жизнь кипучей отваги и бесцельной и недозрелой деятельности, которая характеризует молодость всех народов. Вторжение татар есть печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ход к единству (к Русскому единству, конечно), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и окончившаяся в Ипатьевском монастыре, — как, неужели это не история, а только бледный, полузабытый сон? А Петр Великий, который один — целая всемирная история? А Екатерина II, поместившая Россию на порог Европы? А Александр, который привел нас в Париж? И (положа руку на сердце) разве вы не находите чего-то величественного в настоящем положении России, чего-то такого, что должно поразить будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы?»
Подлинное историческое значение фигуры Пушкина, невозможной без победы над «объединенной» Наполеоном Европой, рефлексивно ассимилировавшей культурный смысл 1812 года, замечательно раскрыл в своей статье «Пушкин об отношениях между Россией и Европой» выдающийся российский философ С.Л. Франк. Вот что он пишет в завершение своей статьи: «Достоевский в своей известной предсмертной речи о Пушкине, в своей форме, на языке своих убеждений, пытался выразить этот подлинный универсализм гения Пушкина, примиряющий славянофильство с западничеством. В это толкование он вложил много своего, но, по существу, в том, что он уловил этот универсализм Пушкина, он был совершенно прав. Когда настанет день возрождения русской культуры и государственности, старый вопрос о культурном отношении между Россией и Западом вновь станет перед русским обществом. Надо надеяться, что оно вспомнит тогда о мудрых и широких заветах своего величайшего гения».
Победа над уже объединенной Европой давала нашим предкам свободу подлинно патриотического самоопределения, то есть свободу необходимой критики своего Отечества без предательства его и очернительства — критики наших трудностей и проблем без ожидания похвалы и покровительства от уже побежденного нами Запада. Особую цену и ценность этой победы для становления российской идентичности понимает другой наш поэтический гений — М.Ю. Лермонтов: «Скажи-ка, дядя, ведь не даром ?» и «…недаром помнит вся Россия про день Бородина».
Без победы 1812 года у нашей страны не было бы ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Толстого, таких, какими мы их знаем, а значит, не было бы и великой русской литературы, во многом заменившей нам философию, ставшей действительным стержнем русской культуры и российской идентичности.
Удивительно, но именно победа над объединенной Европой «виновата» в провале «восстания декабристов», точнее в провале попытки очередного дворцового переворота и завершении целой эпохи таких дворцовых переворотов. Практически 100 лет таким образом регулировалось участие национальной элиты во власти. Последняя декабрьская попытка очередного переворота провалилась во многом благодаря стремлению заговорщиков сделать в России, «как там». Выяснилось, что Россия в подавляющем большинстве своем не очень хочет, «как там».
Благодаря победе 1812 года многим в России стало понятно, что стремление сделать у нас, «как там», на самом деле оказывается лишь прикрытием для захвата власти и реализации у отдельных революционных персон «комплекса Наполеона». Именно под влиянием воспитательного и культурного значения победы 1812 года вдруг оказался, как писал Ленин, «узок круг этих революционеров и страшно далеки они от народа», ибо ни широким кругам дворянства, ни тем более народу, защитившим Отечество от европейских цивилизаторов, не нужно было никакое «как там».
Феномен национального единства, проявленный Отечественной войной 1812 года, безусловно, является нашим культурным архетипом. За двести лет до этого, в 1612 году, судьбу страны решило народное ополчение гражданина Минина и князя Пожарского, и нашим предкам в 1812 году было уже хорошо известно, как надо себя вести, когда в твой дом приходят непрошеными польские короли или французские императоры. Когда еще через 130 лет к нам пожаловал германский фюрер, этот феномен подлинно Отечественной войны и подлинного народного единства воспроизвелся и стал основным идеологическим и нравственным механизмом Победы в 1945 году.
Лет шесть-семь тому назад какой-то один из наших телеканалов показал сюжет, в котором президент России Путин и канцлер Германии Шредер дружески беседовали за кружкой пива. Очень любопытными мне показались тогда слова Путина, которые я процитирую по памяти близко к тексту: «Знаешь, Герхард, почему нам, русским, так легко работается с немцами? Легче и лучше, чем с любыми другими европейцами?» — спросил Путин и тут же сам ответил: «Потому что мы, русские, не испытываем перед вами, немцами, комплекса неполноценности».
Действительной нашей национальной проблемой являются множественные комплексы и «родовые травмы» нашей отечественной интеллигенции, плохо выполняющей функции правящего класса, и поистине печально, что избавляться от них (комплексов и травм) приходится исключительно путем победы в очередной Отечественной войне — каждый раз, когда Россия и российский народ встают перед очередными «цивилизованными и культурными» европейцами на их пути к мировому господству.
Дмитрий Куликов, ОДНАКО
