Лишние люди для государства, или Государство лишнее для людей

Сходные исторические периоды порождают сходные человеческие типажи. После бурных событий очень часто в стране наступает успокоение, я бы даже сказал умиротворение. Перед обществом стоят задачи закрепления достигнутого, обеспечения поступательного и спокойного движения вперед, зачастую простого восстановления потенциала, в том числе и людского. Спокойная размеренная жизнь требует не героев, но толковых администраторов, крепких хозяйственников, исполнительных и грамотных бюрократов. Бывшие вояки, бузотеры и фрондеры, как правило, мало подходят для такой роли, поэтому поневоле, самим ходом жизни, выносятся на обочину общественной жизни.

Молодые честолюбцы, с завистью смотрели на свершения отцов и с младенчества слышали: «Богатыри – не вы!» Тянуть служебную лямку им было скучно и нудно. А душа требовала подвига. Одни совершали чудачества, дикие необузданные поступки, одерживали победы на фронтах, правда, только любовных, словом, подражали лорду Байрону. Будем честны, первым о такого рода буйных «лишних людях» поведал нам не русский, а француз – великий Стендаль в романе «Красное и чёрное».

Другие надевали маску скептика и человеконенавистника и, по-наполеоновски скрестив руки на груди, с презрительной усмешкой наблюдали за копошащимися червями – людишками. Это, конечно, Евгений Онегин, ушедший во «внутреннюю эмиграцию». Общим для обоих типов было нежелание замарать нежные ручки какой-нибудь работой, а также безоговорочная ненависть к стране и народу. «Все плохо», – вот лейтмотив их действий, вернее будет сказать, ничегонеделания. Таковы были и наши кухонные посидельцы из семидесятых годов двадцатого столетия, о которых Владимир Меньшов, автор подлинно народной картины «Москва слезам не верит», сказал: «Тогда мне была непонятна истовая ненависть к «Москве слезам не верит» со стороны элитной интеллигенции. Люди просто не могли подобрать слов, чтобы выразить степень своего презрения к картине и быдлу, которое её смотрит. Для меня природа этой ненависти открылась значительно позже. Она была абсолютно социальной. Сидя на кухнях, интеллигенция договорилась между собой, что здесь, «в этой стране», жить нельзя».

Такое бывало и ранее. После Смуты, когда страна лежала в руинах, очень многим, кого взбаламутил вихрь бурных событий, теперь было душно. К примеру, воевода Лжедмитрия князь Хворостинин «…пил без просыпу, не соблюдая постов, держал у себя "латынские" (т.е. католические) иконы и жаловался, что «в Москве людей нет: все люд глупой, жить не с кем. Сеют землю рожью, а живут все ложью» (В.Б. Кобрин). Николаевское время было идеальной площадкой для появления личностей подобной формации, скорее, деформации.

После бурного александрового царствования эпоха Николая I казалась верхом традиционной жизни. Бузотёры успокоены. Большой войны не предвидится, все генеральские места заняты, а естественной убыли в битвах нет. Препаскуднейшее время для карьеры. Но, вопреки «передовому общественному мнению», страна развивается. Появляются новые производства и технологии, в стране началась промышленная революция (объём хлопчатобумажной продукции вырос в 30 раз, машиностроение – в 33 раза), крепостной труд в промышленности постепенно вытесняется вольнонаёмным, строятся шоссейные и железные дороги, морские и речные суда постепенно меняют парус на паровую машину, проводится реформа государственных крестьян, нащупываются пути окончательного решения крестьянского вопроса. Медленно, говорите? Так идите, работайте. Отпустите хотя бы для начала своих полурабов. Да, нет же, лень. Проще, предаваясь удовольствиям, втихаря ругать власть. Такие же «деятели» украшали собой и эпоху, ошибочно называемую застоем. «Возможность жить не в системе, а параллельно системе, принимая, впрочем, некоторые её правила игры – вот, что было присуще эпохе Застоя», – прозорливо отмечает блогер Галина Радковна.

Причём в основном и те и другие – дети элиты. Бросив на них лишь поверхностный взгляд, легко обнаружить, что и знаменитые «шестидесятники», и кумиры семидесятых, и «прожекторы перестройки» - сплошь и рядом детки и внучки либо «комиссаров в пыльных шлемах», либо партхозноменклатуры. Да и люди николаевской эпохи – все сплошь графья, да князья. Для так называемых «лишних людей» характерно крайне одностороннее негативное восприятие действительности: строится что-то новое – «распил» средств, проводится мероприятие – «показуха», улучшаются условия жизни – «подачка», сделано новое открытие – «плагиат». При таком подходе вообще невозможно поступательное развитие. А еще они любят необоснованно обобщать увиденное. Увидел герой рассказа «На балу» в Родионовском институте благородных девиц генерала, ранее прогонявшего солдата сквозь строй, – вся армия наша такая, дисциплина только «палочная». Хотя были и другие генералы и адмиралы, за которыми солдаты и в огонь и в воду. Обидела местная администрация туземное население где-то в Сибири – «Россия – тюрьма народов», умалчивая при этом, что именно Россия, в отличие от других европейских стран, бережно сохранила и донесла до наших дней всё этническое многообразие страны. Потеряли Севастополь – крах николаевской системы и военное поражение страны. Поражение налицо, но цена для нападавших оказалась непомерной, в глубь страны не пошли. Один порт потеряли, но в Архангельске, Петербурге и Петропавловске-Камчатском враг был отбит. Да и риторический вопрос, а кто бы справился с целой коалицией европейских держав? Наполеон, например, в 1814 году не справился. Не изменилась эта парадигма и ныне. «Слишком долгое время в разных формах декларировался тезис «стыдно быть русским» – истоки этой эстетики здесь. Вполне благополучные московские мальчики увлеклись описанием жизни бомжей, изучением психических аномалий – вплоть до некрофилии. Кроме того, появился адресат. На западных кинофестивалях особой популярностью пользуется любой позор России. Вообще, как только возникают спектакль, книга, кино, оскорбляющие наш народ, сразу находятся люди, которые требуют поддержки этого произведения, настаивают на награждении и премировании…», - считает большой и настоящий русский человек, кинорежиссер Владимир Меньшов. Вот и воют нынешние интернетовские «хомячки»: Олимпиада в Сочи – ненужная трата средств, разработали новый истребитель – распил, десяток друзей не так голосовали на выборах – выборы сфальсифицированы.

И вообще, по их мнению, и страна у нас не та, и религия наша не такая, и цивилизационный выбор наших предков ошибочен. В этом, да еще и в безоглядном, некритичном западничестве, вся философия «кухонных посидельцев» 70-х, вылезших из кухонь разрушить страну в 80–90-е, сытно живших в «нулевые» и возжелавших в очередной раз «тряхнуть Москвой» нынче. Владимир Меньшов с горечью говорил о нашей интеллигенции: «Они просто тряслись от ненависти к стране. Они уверяют, что не принимали систему, но сквозь строки явственно проглядывает: они не принимали Россию, не принимали нацию… Конечно, они не могли согласиться с картиной, которая доказывала: здесь можно жить, можно сделать карьеру, можно просто быть счастливым». «Лишний человек» 30–40-х гг. XIX века не просто их предтеча, вся мировоззренческая матрица этого «креативного» слоя – с той эпохи. Отшельник и чудак, Павел Яковлевич Чаадаев, подарил всем последующим поколениям идейное обоснование их добровольного отчуждения от Родины:

– «Одна из самых прискорбных особенностей нашей своеобразной цивилизации состоит в том, что мы все еще открываем истины, ставшие избитыми в других странах и даже у народов, гораздо более нас отсталых. Дело в том, что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось».

– «У всех народов есть период бурных волнений, страстного беспокойства, деятельности без обдуманных намерений… Мы, напротив, не имели ничего подобного. Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее иноземное владычество, жестокое и унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, – вот печальная история нашей юности. Поры бьющей через край деятельности, кипучей игры нравственных сил народа – ничего подобного у нас не было. Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была наполнена тусклым и мрачным существованием без силы, без энергии, одушевляемом только злодеяниями и смягчаемом только рабством. Никаких чарующих воспоминаний, никаких пленительных образов в памяти, никаких действенных наставлений в национальной традиции. Окиньте взором все прожитые века, все занятые нами пространства, и Вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенного памятника, который бы властно говорил о прошедшем и рисовал его живо и картинно. Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя».

– «Народы Европы имеют общее лицо, семейное сходство. Несмотря на их разделение на ветви латинскую и тевтонскую, на южан и северян, существует общая связь, соединяющая их всех в одно целое, явная для всякого, кто углубится в их общую историю… Вот она, атмосфера Запада, это нечто большее, чем история или психология, это физиология европейского человека. А что вы видите у нас?»

Это квинтэссенция ненависти к русскому, целая программа преклонения пред Западом, так блестяще усвоенная нашими либералами. Он сказал ВСЁ! Дальнейшее – лишь перепевы на разные лады основных идей, изложенных Чаадаевым в«Философических письмах». Почему же так она была так легко и прочно усвоена интеллигентствующей элитой? Почему с порога отвергается поиск иных путей развития России?

Объяснение дал российский историк А.А. Керсновский: «Со времен Петра I и особенно Анны, немец (читай европеец)являлся для нас существом заповедным — иного, высшего порядка, учителем и начальником». И пусть не говорят современные подпевалы Чаадаева, что они тоже патриоты, только режим не тот, перелицевать по западному лекалу страну надо. Проговариваются, черти. Русофобия так и прёт из всех щелей их исторических конструкций. На одной из передач «Суд времени» визави Кургиняна под руководством известного либерала Млечина договаривается до обвинения Александра Невского: мол, не той дорогой пошёл, вот легли бы под немцев, катались бы сейчас в шоколаде. А некий Познер сокрушается: неправ был Владимир Святой, не ту веру выбрал, надо было Папе Римскому в ножки кланяться. Как тут не вспомнить фразу из интервью Владимира Меньшова о так называемых «внутренних эмигрантах» эпохи застоя: «С годами мне стало совершенно ясно: вступая на путь антисоветизма, ты непременно придёшь к откровенной русофобии. Человек, последовательно занимающий антисоветские позиции, неизбежно понимает, что эти взгляды народом не разделяются, и тогда он вынужден констатировать – народ не тот. С этим народом вообще ничего невозможно создать, это ошибка природы. Далее – чистый расизм». И воскликнет горько Александр Зиновьев: «Целили в коммунизм, а попали – в Россию».

Нет сомнения, что «Философические письма», особенно первое, опаснее любой прокламации, призывающей к восстанию, опаснее любого заговора, любого путча, ибо подобны вирусу, заложенному в мозги и сердца молодых людей. После этого вируса их мышление деформируется, оно работает по принципиально другим законам. Против страны. А власть всего лишь объявила автора сумасшедшим, так и не дав достойной отповеди. В битву за Родину встал Поэт. Вольнодумец и вертопрах, друг автора письма, считавший его своим учителем. Тот, кто называл П.Чаадаева«целителем душевных сил», кто почитал, даже боготворил философа: «всегда мудрец, а иногда мечтатель». «Строгий взор», «совет», «укор» Чаадаева в пору юности и поэтического становления воспитали Пушкина. Но с тех пор прошло немало лет. Ученик перерос своего учителя, стал мудрее, стал строже оценивать взгляды Чаадаева:

Учитель не понял духовного роста Поэта и менторским тоном взялся поучать, ведь, без сомнения, именно Пушкина подразумевал Чаадаев в качестве адресата своих «Философических писем». Как гражданин и патриот, А.С.Пушкин не мог не ответить:

– «Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы — разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие — печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, — как, неужели всё это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел вас в Париж? И (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка?»

– «…у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех».

– «…клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал».

За эту отповедь глумлению страны, а также за стихотворение «Клеветникам России» Поэт поплатился. Либеральная общественность, чьим кумиром еще вчера он был, отвернулась от него. Имя Пушкина пытались предать забвению, его втаптывали в грязь и травили. Новые поколения революционной молодежи искали себе новых идолов. При большевиках поэтическое его наследие нещадно купировали, изучая лишь вольнодумные стихи раннего Пушкина. Но дело было сделано. Не без влияния идей позднего Пушкина среди интеллигенции стало формироваться другое направление – «славянофилы», также отвергнувшее русофобские идеи «Философических писем». Позже появится «евразийство», как ответ безоговорочному западничеству, как альтернативный путь развития мировой цивилизации. Элита раскололась окончательно.

Николаевское время – не только эпоха появления «лишнего человека», ушедшего во «внутреннюю эмиграцию». 20–40-е гг. XIX века – период появления и расцвета великой русской литературы. Она-то и создала прекрасную галерею образов «лишних людей». Первое место в их ряду по праву принадлежит «молодому повесе» Евгению Онегину:

Праздное шатание, ничегонеделание. Работать ему лень, а вот фрондировать – пожалуйста, ведь это модно! Вам этот образ никого не напоминает? Все эти светские тусовщики, завсегдатаи ночных клубов и гламурных вечеринок, все эти бесчисленные Божены и Ксюши, возомнившие неожиданно себя вершителями судеб страны. Для них протест – очередная мода, болотный митинг – тусовка, оппозиционность – модный тренд. Да и «пламенный революционер» Удальцов нигде никогда не работал, ничем не занимался. Гадить на свою страну он выбрал своей профессией!

Гораздо менее удачен образ «лишнего человека» у Лермонтова в «Герое нашего времени». Ведь Печорин, напротив, активно ищет приложение своим силам. Он деятелен и напорист. Обижен, что оказался вышвырнут из столичного высшего общества в глухую провинцию, на войну. Да это же Немцов, бывший во власти и вышвырнутый оттуда, активный и энергичный, всё делающий для того, чтобы вернуться «в обойму», с презрением относящийся к попутчикам и временным товарищам, так же как Печорин к Грушницкому, всегда готовый переступить через них.

По-настоящему опасен Чацкий, персонаж комедии Грибоедова «Горе от ума». Этот не просто считает себя умнее всех, это само собой, данной публике присуща такая слабость. Ещё Чацкий – опасный резонер, всех презирающий, неуживчивый и всех поучающий ментор. Навальный – точная его копия. Был во власти (Чацкий тоже служил), но потом понял, что легче и приятней критиковать, разоблачать, поучать, злобствовать. Логика событий довела Навального до откровенного обслуживания интересов другой державы.

Несколько иной тип этой породы людей обессмертил Гончаров в образе Обломова. Безынициативный апатичный лентяй. Хотя это только на первый взгляд. Леность у него от ненужности трудиться. Деревенька с крестьянскими душами дает всё, что нужно для жизни. Это наш современный «средний класс», все эти рестораторы, владельцы модельных агентств и салонов красоты, хозяева рекламных контор и туроператоры, арт-директора ночных клубов и риэлторы, «айболиты» косметических кабинетов и «народные звезды» поп-китча современной эстрады, а также «офисный планктон», биржевые игроки и городские рантье всех видов. Конечно, они ощутили угрозу своему паразитическому существованию со стороны людей, провозгласивших курс на новую индустриализацию, испугались, что денежные потоки будут идти на производство, в реальный сектор экономики. Почувствовав классовую солидарность бездельников, они высыпали на площадь, присоединившись к «болоту».

К середине XIX века, когда наступили новые веяния, это модное движение сошло на нет. Одни, повзрослев, стали заниматься реальными делами. Иные, озлобившись, повели яростную борьбу с обществом и государством. Третьи, так и не вылезая из полудрёмы, возжелали, отгородившись от внешнего мира, так и провести остаток дней в своих родовых дворянских гнёздах. Однако отголоски модного поветрия еще долго будоражили юные неокрепшие умы. Современный писатель Борис Акунин в романе «Азазель» едко высмеял двух обалдуев-переростков, Кокорина и Ахтырцева, вздумавших поиграться в Чайльд-Гарольдов и поплатившихся жизнью. Даже умница Фандорин оказался подвержен этой заразе: «Нам, молодым, в вашем мире тошно… Ваши идеалы – карьера, деньги, почести – для многих из нас ничего не стоят. Не о том нам теперь мечтается… Лучшие из образованной молодежи уходят, задохнувшись от нехватки духовного кислорода, а вы, отцы общества, уроков для себя ничуть не извлекаете!». На счастье главного героя романа, встретил он в начале своего пути замечательных людей, подлинных патриотов и слуг государства – добрейшего Ксаверия Феофилактовича Грушина, честнейшего Мизинова (Мезенцева, павшего от бомбы народника Степняка-Кравчинского), отважного Соболева (Скобелева). К сожалению, не было таких людей в обществе автора, иначе не оказался бы он в одной компании с «болотной жижей» – духовными последователями тех, над кем так зло иронизировал в своей книге.

Достоевский писал об этих типах в «Зимних заметках»: «Они все ведь не нашли дела, не находили два-три поколения сряду. Это факт, против факта и говорить бы, кажется, нечего, но спросить из любопытства можно. Так вот не понимаю я, чтоб умный человек, когда бы то ни было, при каких бы то ни было обстоятельствах, не мог найти себе дела».

Вот только «свято место пусто не бывает». Стране позарез нужны были инженеры-путейцы и кораблестроители, землемеры и врачи, толковые бюрократы и учёные. В экономику, культуру, управление постепенно приходят новые люди. Поповские и солдатские дети, отпрыски купеческих фамилий, разбогатевший крестьянский люд, городские мещане постепенно оттесняют прежнюю элиту. Благо, Петр I оставил неплохую конструкцию вертикальной мобильности в виде Табели о рангах. Так на историческую сцену выходят разночинцы. Беда в том, что поднявшись над «быдлом», эта публика быстро усвоила понятия и традиции прежней элиты, и привнесла новое, а именно: «особую роль» просвещённой части общества, роль миссионера, мессии, поводыря, пастыря. А также искреннее желание, хоть насильно, хоть на цепях, хоть железной рукой, через кровь вести народ к счастью. Сокровенным знанием, что такое счастье народное, обладали, конечно, только они.

Именно они для войны с Родиной нашли безотказное и смертельное оружие, способное взорвать государство изнутри. Оружие, брони против которого нет; яд, противоядие против которого не найдено до сих пор.

Убойная сила

Несколько тысячелетий назад наши предки «придумали» государство. Не будем углубляться в теоретические дебри: как оно было создано и в чьих интересах (теорий великое множество). Построенная людьми держава худо-бедно, но помогала им выжить в исторической сутолоке. Защищала от хищных соседей, позволяла жить, расти и размножаться, способствовала развитию общности людей, которая со временем стала нацией. Общность людей развивалась и усложнялась, в ней появлялись новые группы, социальные слои и прослойки. В обществе неизбежно возникла группа, вставшая над остальными и прозвавшая саму себя интеллектуальной элитой. К концу девятнадцатого века эти люди возомнили себя выше общества и его институтов и задумали сломать государство. Они развязали войну против своей страны, а в качестве убойного инструмента использовали два принципа, которые до сих пор являются «священными коровами» в среде либеральной интеллигенции. Это «свобода слова» и «независимость СМИ».

Как и та злосчастная, известная нам по недавнему времени, гласность девятнадцатого века началась со смерти первого лица государства и военного поражения страны. Если в 80-х гг. прошлого века понадобился уход в иной мир целого поколения «кремлевских старцев», то в 50-е гг. XIX столетия умер «злой», как принято у нас считать, император Николай I. И прежняя система рухнула: «Недовольство охватило все слои общества, вызвав к жизни поток обличительных рукописных записок и проектов реформ, «подземной литературы» (историк Л.Г. Захарова). Оскорбленное чувство подогревалось поражением царизма в Крымской войне: «Севастополь ударил по застоявшимся умам» (В.О. Ключевский).

После этого, почуяв свой шанс, внутри страны подняли голову ненавистники России. Они захотели воспользоваться искренним желанием народа к переменам и благородным негодованием в сторону властей, проигравших войну. Как всегда, застрельщиками выступили «друзья» из-за рубежа. В Лондоне (а где же еще, ничто не меняется в этом мире) стали издаваться А.И. Герценом «Полярная звезда»(1855 г.), «Голоса из России» (1856 г.), «Колокол» (1857 г.). Перемешивая правду и вымысел, используя такие средства манипуляции как недосказанность, огульность и умолчания, эти «вражьи голоса» формировали негативный образ о России в глазах, как тогда говорили, «читающей и передовой публики».

Удивительные совпадения внушают подозрения. Современный кумир околоболотной публики тоже начинал «трудовую» деятельность «борца с режимом» не у нас, среди березок средней полосы, а «за бугром». Йельский университет, где к тому времени как по заказу были собраны все будущие лидеры арабских революций, стал родным домом лже-адвоката Навального. Именно оттуда и раздался первый крик новорожденного оппозиционера: «Распил-л-л…». Так с забугорного университета к нам постучалась гласность в виде свободных СМИ (если считать ЖЖ средством массовой информации).

Но вернемся в век девятнадцатый. Набат «Колокола» расшевелил хомячков внутри страны. Как на дрожжах стали возникать новые газеты и журналы, соревнующиеся в оппозиционности и сенсационности: кто смачнее плюнет в ненавистный царский режим.

А о жизни в России – чернуха, чернуха и еще раз чернуха… «Под раздачу» попадает всё: государство, нравственность, семья, православие. Особенно «отличились» «Современник», «Русское слово», «Отечественные записки» и «Искра». А трогать их ни-ни, гласность на дворе, понимаешь ли. И вот уже студенты вместо занятий учатся изготавливать бомбы, Степан Халтурин таскает в подвал Зимнего дворца динамит, а в листовке «К барским крестьянам» Михайлов призывает «Русь к топору». Военный министр Д.А.Милютин писал: «…стремление к преобразованиям, к изобретению чего-то нового обуяло всех и каждого; хотят, чтобы всё прежнее ломали тут же, прежде чем обдумано новое». И всё это под сочувственное улюлюканье либеральной, мыслящей, передовой, продвинутой, креативной общественности.

Только не надо вздрагивать, прочитав имя мыслителя, который предупреждал об опасностях внедрения в русское общество ложных ценностей и чуждых идеалов, о пагубном для общества влиянии права свободы слова, воплощённого в принципе свободы, независимости и бесконтрольности СМИ. Да, это Константин Петрович Победоносцев, мракобес, ретроград и реакционер. Что поделать, если история нашего Отечества со школы преподносится сквозь призму либерализма и западоугодничества. Либеральной публике вообще свойственно тоталитарное мышление, готовность считать врагами всех инакомыслящих. На самом деле сей муж – «…один из ведущих деятелей плеяды «охранителей», боровшихся за независимое и самобытное развитие России на её собственных основах» (В. Афонина, к.ф.н.).

Нет, философ не против прессы, напротив, Победоносцев понимал её информативное и образовательное значение. Но, «По мере того как усложняются формы быта общественного, возникают новые лживые отношения и целые учреждения, насквозь пропитанные ложью… Так нам велят верить, что голос журналов и газет — или так называемая пресса, есть выражение общественного мнения… Увы! Это великая ложь, и пресса есть одно из самых лживых учреждений нашего времени», – писал Константин Петрович в статье «Печать», опубликованной в 1896 году в «Московском сборнике». Нам, рождённым на исходе двадцатого столетия, трудно согласиться с мыслями автора, настолько либеральные догмы въелись в наши плоть и кровь. А ведь зло заключается в том, что СМИ формируют общественное мнение. А «кто станет спорить против силы мнения, которое люди имеют о человеке или учреждении? Не было и нет человека, кто бы мог считать себя свободным от действий этой силы. Эта сила в наше время принимает организованный вид и называется общественным мнением. Органом его и представителем считается печать. Нет правительства, нет закона, нет обычая, которые могли бы противостать разрушительному действию печати в государстве, когда все газетные листы его изо дня в день, в течение годов, повторяют и распространяют в массе одну и ту же мысль, направленную против того или другого учреждения» (К.П. Победоносцев).

Так случилось, что СМИ присвоили себе права и полномочия править, судить и ниспровергать. «Четвертая власть», как льстиво именует эти учреждения «продвинутая» часть общества. А по какому, собственно говоря, праву? Действительно, если в ограничении свободы слова видеть ущемление прав большинства, насилие со стороны меньшинства, то стеснение свободы слова есть вред. Вот тут и кроются логические ошибки в концепции «свободы слова», которые выявил Победоносцев.

Во-первых, положение либерализма, о том, что ограничение свободы слова недопустимо, базируется на ложном основании: «Оно противоречит первым началам логики, ибо основано на вполне ложном предположении, будто общественное мнение тождественно с печатью» (К.П. Победоносцев). Достаточно просто рассмотреть, что такое СМИ, кто владеет СМИ, как они возникают и кто их делает. «Любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта может, имея свои или достав для наживы и спекуляции чужие деньги, основать газету, хотя бы небольшую, собрать около себя по первому кличу толпу писак, фельетонистов, готовых разглагольствовать о чем угодно, репортеров, поставляющих безграмотные сплетни и слухи, — и штаб у него готов, и он может с завтрашнего дня стать в положение власти, судящей всех и каждого, действовать на министров и правителей, на искусство и литературу, на биржу и промышленность. Это особый вид учредительства и грюндерства, и притом самого дешевого свойства» (К.П. Победоносцев).

Вот тут возникает и второе логическое противоречие. Принцип свободы слова противоречит базовому постулату демократии: о выборности в государстве. С одной стороны, требование учета народного волеизъявления, выборности власти, с другой – абсолютное отсутствие принципа отбора в журналистике, т. е. «мы распознаем в нем одно из безобразнейших логических противоречий новейшей культуры, и всего безобразнее является оно именно там, где утвердились начала новейшего либерализма, — именно там, где требуется для каждого учреждения санкция выбора, авторитет всенародной воли, где правление сосредоточивается в руках лиц, опирающихся на мнение большинства в собрании представителей народных. От одного только журналиста, власть коего практически на все простирается, — не требуется никакой санкции. Никто не выбирает его и никто не утверждает. Газета становится авторитетом в государстве, и для этого единственного авторитета не требуется никакого признания» (К.П. Победоносцев).

Третье. Константин Победоносцев видит несоответствие в том, что пресса, с одной стороны, претендует на звание органа, отражающего общественное мнение, с другой – является предприятием, которое должно приносить прибыль. Для достижения прибыльности используются такие принципы, как сенсационность, сплетня, оперативность, вымысел. «Вот почва необыкновенно богатая и благодарная для литературного промышленника, и на ней-то родятся, подобно ядовитым грибам, и эфемерные, и успевшие стать на ноги, органы общественной сплетни, нахально выдающие себя за органы общественного мнения. Не говорим уже о массе слухов и известий, сочиняемых невежественными репортерами... И она может процветать, может считаться органом общественного мнения и доставлять своему издателю громадную прибыль… И никакое издание, основанное на твердых нравственных началах и рассчитанное на здравые инстинкты массы,— не в силах будет состязаться с нею» (К.П. Победоносцев). Всё это далеко от объективности, а значит, СМИ не могут объективно отражать мнение общества.

В-четвёртых, пресса незаконно присвоила себе судейские функции. Вот как об этом пишет Победоносцев: «Судья, имея право карать нашу честь, лишать нас имущества и свободы, приемлет его от государства и должен продолжительным трудом и испытанием готовиться к своему званию. Он связан строгим законом; всякие ошибки его и увлечения подлежат контролю высшей власти, и приговор его может быть изменен и исправлен. А журналист имеет полнейшую возможность запятнать, опозорить мою честь, затронуть мои имущественные права; может даже стеснить мою свободу, затруднив своими нападками или сделав невозможным для меня пребывание в известном месте. Но эту судейскую власть надо мною сам он себе присвоил: ни от какого высшего авторитета он не приял этого звания, не доказал никаким испытанием, что он к нему приготовлен, ничем не удостоверил личных качеств благонадежности и беспристрастия, в суде своем надо мною не связан никакими формами процесса и не подлежит никакой апелляции в своем приговоре».

Важная особенность печати в том, что она не способствует серьезному обстоятельному изучению и неторопливому размышлению. Журналистика склонна упрощать, преувеличивать, отражать только крайние точки зрения и навешивать ярлыки. «Притом журнальный писатель, для того чтоб его услышали, чтобы обратили на него внимание, должен всячески напрягать свой голос; если можно — кричать. Этого требует ремесло его: преувеличение, способное переходить в пафос, становится для него второю натурой. Вот почему, пускаясь в полемику с противным мнением, он готов назвать своего противника дураком, подлецом, невеждою — взвалить на него всевозможные пороки: это ничего ему не стоит — это требуется журнальною акустикой. Это — искусство крика, подобного крику торговца на рынке, когда он заманивает покупателя» (К.П. Победоносцев).

«Итак — можно ли представить себе деспотизм более насильственный, более безответственный, чем деспотизм печатного слова?», – задает себе риторический вопрос Константин Петрович Победоносцев, удивляясь, что либералы, поборники свободы, больше всего хлопочут о поддержании этого деспотизма, супротив тому, что «в ежедневной печати скопляется какая-то роковая, таинственная, разлагающая сила, нависшая над человечеством».

Кроме того, СМИ поневоле превращают личность в потребителя готовых рецептов, концепций, мнений. Человек отучается думать самостоятельно, превращается, сорганизовывается в управляемую толпу, к которой применима характеристика, данная Гюставом Лебоном в книге «Психология народов и масс»: «Самый поразительный факт, наблюдающийся в одухотворённой толпе, следующий: каковы бы ни были индивиды, составляющие её, каков бы ни был их образ жизни, занятия, их характер или ум, одного их превращения в толпу достаточно для того, чтобы у них образовался род коллективной души, заставляющей их чувствовать, думать и действовать совершенно иначе, чем думал бы, действовал и чувствовал каждый из них в отдельности. Существуют такие идеи и чувства, которые возникают и превращаются в действия лишь у индивидов, составляющих толпу. Одухотворенная толпа представляет собой временный организм, образовавшийся из разнородных элементов, на одно мгновение соединившихся вместе, подобно тому, как соединяются клетки, входящие в состав живого тела и образующие посредством этого соединения новое существо, обладающее свойствами, отличающимися от тех, которыми обладает каждая клетка в отдельности». В наше время, когда информационное пространство постепенно перемещается в Интернет, это становится особенно актуальным. Недаром потребителей всевозможных социальных сетей и живых журналов прозвали «хомячками», именно из-за их абсолютной управляемости. Такова «болотная» публика, которая упорно не замечает, что ею умело манипулируют с одной целью: убить государство. Нельзя верить толпе, обожествлять ее. Михаил Калашников писал, что не верит в ум толпы: «Толпа будет умело превращена в митингово-сетевого коллективного идиота. Просто аморфные уличные массы неизбежно станут орудием в руках тех, кто в этот момент обладает СМИ, структурами организации и деньгами» (М.Калашников).

– Он всё лжет! Не верьте ему! Он тролль! Мы тоже за Россию, мы тоже патриоты страны, – раздастся из болотной жижи возмущенный хор оскорблённых в лучших чувствах хомячков.

Этому можно было бы поверить, если бы не горький опыт. Именно тогда, во второй половине девятнадцатого века компрадорская, антигосударственная элита, вооружившись убойной силой в виде свободной прессы, начала спецоперацию по разрушению русской цивилизации. Помните, классическое, многократно законспектированное: «Газета – не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор». История повторилась в 80–90-е годы минувшего века, когда интеллигентствующая толпа, объединившись вокруг «Огонька», «М.К,», «АиФ», «Московских новостей» и подобных изданий, вдоволь наплевавшись на Россию со страниц прессы и надругавшись над ней, с азартом Герострата приступила к ее демонтажу. С трудом за последнее десятилетие поднявшись с колен, Россия вновь столкнулась с этим монстром, продажной интеллигенцией, вооруженной к тому же новыми информационными технологиями. Это они всегда готовы предать, разорвать, уничтожить страну: «Русская печать и общество, не стой у них поперек горла „правительство“, разорвали бы на клоки Россию, и раздали бы эти клоки соседям даже и не за деньги, а просто за „рюмочку“ похвалы» (Василий Розанов, философ). Это про них Корней Чуковский, тогда еще не детский писатель, а литературный критик, в статье «Спасите» писал: «Вместе с газетой… в русскую литературу пришла сволочь, и всю ее, сверху донизу, окрасила собою».

Окончание следует.

 

Александр Позин,

 alternatio.org