Согласно общепринятой позиции, проблема «объективности» относится к числу вечных проблем исторической науки [1], но она готова её решать и имеет для этого всё необходимое. Отсюда вытекает довольно простое умозаключение, что тот, кто отклоняется от объективной истины, либо выполняет социальный заказ, сознательно идя на искажения исторической реальности, либо просто непрофессионал.

В этом смысле довольно интересны комментарии выдающегося советского историка, академика И. Д. Ковальченко, которые, учитывая его научный авторитет и значимость, могут считаться своеобразным критерием уровня понимания исторической науки проблем собственной мифологизации.

Как же предлагает академик решать этот вопрос? «Цель всякого, в том числе исторического научного познания, состоит в полученииистинных знаний, то есть знаний, которые адекватно отражают изучаемую реальность» [1, с. 34], - приводит в своей статье Н. И. Смоленский слова И. Д. Ковальченко [подчёркнуто И. Д. Ковальченко – А. С.]. И разве кто из историков может с этой мыслью не согласиться? Только насколько она согласуется с открытиями, сделанными в первую очередь благодаря исследованиям в рамках французской школы «Анналов» (М. Блок, Л. Февр, Ж. Ле Гофф и др.) и семиологии  (Р. Барт, К. Леви-Строс, М. Ю. Лотман и др.), достаточно рассмотревшим этот аспект проблемы исторического познания, чтобы сделать однозначный вывод, что исследователь не может абсолютно адекватно отразить изучаемую реальность, поскольку:

 - не способен ни познать, ни отразить не то что эпоху во всей её полноте и целостности, но даже отдельные исторические факты (неизбежна определённая степень осознанной или нет её идеализации и «подгонки» под себя);

 - имеет дело с текстами, которые в свою очередь были написаны с позиций определённых социополитических, религиозных, психологических и идеологических установок и, следовательно, рисуют картину происходящего с высокой долей искажения, которая не всегда даже может исследователем распознаваться;

- работает не с фактами истории, а с образами фактов, которые для него становятся «фактами сознания», отражающими не только имевшие место в прошлом исторические процессы, но его собственные иллюзии, ошибки и заблуждения;  

- сам включён в процесс познания со всеми своими воспитанными в рамках определённой научной школы установками, пристрастиями, предпочтениями и интересами.

Все эти факторы делают адекватность восприятия исследователя довольно субъективной,  крайне приблизительной и относительной. Но отказываться от  права на объективность, естественно, никто не хочет. «Субъективный характер познавательной деятельности… не исключает возможности получения объективного исторического знания» [1, с. 37], - убеждён был академик И. Д. Ковальченко. А нам остаётся лишь размышлять, в какой степени мифологизирована данная точка зрения, и понимают ли это современные историки?

«Объективность познания возможна благодаря объективному характеру его источников, построению исследовательского процесса, позволяющего получить объективные знания и заинтересованности познающего субъекта в получении объективных знаний» [1, с. 37], - уверен один из них. Но в чём заключается объективный характер источника и как сама по себе «заинтересованность познающего субъекта в получении объективных знаний» способствует повышению объективности? Что может способствовать определению степени объективности источника, если в лучшем случае исследователь может убедиться в том, что он достоверен? Следует ли считать источник объективным, если в нём излагается субъективная точка зрения, и  как быть исследователю за  неимением иной? Насколько вообще может быть «субъективный характер познавательной деятельности» объективным при опоре на источники, отражающие субъективные взгляды на историю свидетелей прошлого? А если объективность возможна, то в чем её критерии? Как преодолеть как минимум дважды субъективированную картину изучаемого прошлого – в источнике и в ходе использования её историком? Могут ли историки игнорировать данные других наук, позволяющие заново рассмотреть и переосмыслить роль и возможности исследователя? Или субъективный  фактор для них действительно проявляется только в воображении, фантазии и эстетическом восприятии, как считает академик И. Д. Ковальченко? Вопросы остаются без внятного ответа. И рассуждения о наличии разных уровней познания:  эмпирическом и теоретическом, - позволяющих сформировать исторический образ и осознать его как историческое понятие, заявленную проблему не разрешают.

Вопросы… вопросы… И как бы на них историки ни отвечали, ясно, что их объективность будет довольно условной и относительной. То есть, сравнивая разные позиции и свидетельства, мы в принципе можем сказать, кто из свидетелей и исследователей был более объективным относительно других. В чём заключаются их возможные смысловые ограничения и мотивации. Не более. А значит, ответить на вопрос, кто их них сумел учесть в своих размышлениях и умозаключениях максимально возможное количество фактов и мнений, и смог ими распорядиться максимально внимательно и бережно. Но как бы историк ни стремился при этом к объективности, его выводы никогда не будут окончательными. Следовательно, полная и абсолютная объективность в историческом исследовании не будет достигнута никогда, а разговоры о ней – из области «научной» мифологии.

Исследователь может стремиться лишь к той или иной степени научной обоснованности, которая проявляется:

- в бережном отношении к историческому материалу;

- во всесторонней проверке используемых источников;

- в максимально возможном учёте сопутствующего ему исторического контекста;

- в восстановлении алгоритма мышления и представлений людей изучаемой эпохи;

- в тщательном рассмотрении всех возможных версий на предмет логичности и подкреплённости их историческим материалом.

Итак, чтобы отразить эпоху во всей её полноте и целостности,надо погрузиться в неё, слиться с ней, даже стать ею. Но насколько это возможно? Ясно же, что полного слияния исследователя с объектом исследования никогда не получится, как не может стать индейцем или папуасом живущий с ними и изучающий их учёный или миссионер. Не может уже хотя бы потому, что он не был «пустым» когда начал их изучать, а значит, между ним и объектом восприятия всегда будут его взгляды и представления, усвоенные и воспитанные в другой среде.

Следовательно, независимо от своих научных и методологических предпочтений, исследователь должен понимать, что ни одна позиция не может быть ни единственной, ни исчерпывающей, а значит, в достаточной степени объективной, чтобы исключить возможные альтернативы. Чтобы быть последовательным, исследователь в любом случае вынужден будет домысливать картину исследования в соответствии со своими знаниями и убеждениями.

Иначе говоря, он будет создавать образ изучаемой им эпохи и характерных для неё явлений. И этот образ будет по-своему правдив и одновременно мифологичен. Причём, правдивость никоим образом не будет противостоять мифологичности образа, а будет от него неотделимой, что, однако, не мешает, другим исследователям, если объект исследования будет сохранять свою актуальность, на какой-то стадии усомниться в правдивости предыдущих выводов, дабы отнести их целиком или отчасти к области научной  мифологии, чтобы затем изменить. Но будут ли и эти изменения окончательными? Конечно, нет. И многих исследователей это смущает. Смущает настолько, что даёт основание считать историю не совсем наукой, а чем-то в строгом смысле недоразвитым.

Впрочем, может быть, способность к изменчивости и вариативности истории не есть недостаток её, а преимущество. Ведь, как минимум, она стимулирует научное творчество и, значит, даёт возможность истории постоянно развиваться.  

Естественно, что всё вышесказанное не сводит на «нет» сам смысл исторического познания, но, безусловно, крайне его затрудняет в плане объективности. И каждый историк должен с этим считаться. Считаться с тем, что история как наука не может быть одновариантной, а значит, и объективной в полном смысле этого слова. И тот, кто не понимает этого, считая, что он-то уж точно в своих исследованиях объективен, тешит себя беспочвенными иллюзиями, ничего общего с современной наукой не имеющими.  

Автор: Андрей В. Ставицкий, кандидат философских наук