Большинство политологов и политтехнологов в России считает, что в отношении «Украины» необходимо лишь найти уже имеющуюся там силу, более или менее сносно относящуюся к России, продвигать ее к власти и вопрос противостояния сам собой разрешится. Глубоко укоренилось странное заблуждение, что России надо только помочь прийти к власти на «Украйне» не столь оголтело русофобским политикам и добрососедские отношения нам обеспечены. Большинство делает вид или верит (?!) в то, что к «Украйне» можно относится так же, как, скажем, к Польше или Финляндии. Мол, добились независимости, значит, и не были никогда нашими и с этим ничего не поделаешь, а значит, лучше и дальше не вмешиваться в процесс становления «суверенного соседа», выбравшего «свободу».
Наряду с этим молчаливым соглашательством, постоянно слышишь и читаешь размышления о том, кто лучше — Тимошенко или Ющенко, Янукович или Витренко, кто опаснее в коалиции — социалисты или коммунисты. Идут бесконечные подсчеты, сколько кто набрал в тех или иных перманентно проходящих выборах на «незалежной» и т.д. и т.п.
Все это конечно составляет определенный материал для аналитики. Но дает ли эта тактическая проблематика внутренней политики на «Украйне» хоть какое-то представление о стратегических целях России в этом регионе, еще каких-то пятнадцать лет назад бывшем ее территорией.
Опубликовав свою первую статью по «украинской» теме в 1995 году, я не видел и не вижу, чтобы за это время в России сформировалась система политического влияния на нашего «неожиданно» появившегося соседа.
Что сделано для осознания того, что представляет из себя феномен «украинства», оторвавший от общерусского тела огромный территориальный кусок, населенный сорока миллионами еще совсем недавно наших соотечественников?
Когда Германия была разделена между военными блоками победителей, когда появились ФРГ и ГДР — немцы достаточно быстро определили, что являются разделенным народом. Одно осознание этого дало им стратегический вектор на объединение, создало шкалу, по которой мерили деятельность национальных политиков.
Наше же политологическое сообщество склонно безоговорочно принимать все происходящее с нашей страной как должное, без интеллектуального противодействия. Никто не ставит неудобных вопросов людям, отвечающим за формирование политической линии государства.
Что сделано у нас, чтобы отторгнутое в перестроечном помутнении возвратить к единству? Где сеть радиостанций, вещающих на «Украйну» и «Белорусь», денно и нощно рассказывающих о том, что Россия вновь стремится собрать воедино всю Русь? Где журналы, газеты, книги, интернет-порталы, которые бы стали альтернативой жуткой компании по одурачиванию, которая называется «украинизацией»? Под лежачий камень вода не течет, и без идеологической борьбы такие мифы, как «украинство», не преодолеваются.
То и дело слышишь от наших политиков, что России не хватает людских ресурсов и надо приглашать в год по миллиону мигрантов в страну. Это говорится в то время, как пятьдесят миллионов русских людей находятся на территории Большой России в никогда ранее не существовавших государственных образованиях: «Украйна», «Беларусь», «Казахстан»...
Все это вызывает искреннее недоумение. Действительно ли России все равно, кого принимать в число своих граждан — выходцев из кавказских или среднеазиатских мусульманских республик или все-таки православных русских? Если не впадать в крайне радикальные стороны «демократического мышления», утверждающего, что все люди братья, а все бабы сестры, и что права неизвестного никому общечеловека превыше всего, то было бы разумно предположить, что русские для России несколько более нужны и ценны, чем кто бы то ни было другой.
Невозможно не задаваться вопросом, а хочет ли вообще Российская Федерация быть продолжательницей исторической России, или она будет вторым изданием беспочвенного СССР, только в меньших размерах? Большой СССР развалился, не безумие ли повторять те же ошибки и в РФ?
Россия борется более десятилетия, чтобы некий чеченский субъект нашей Федерации не откололся от страны. Погибли несколько тысяч русских солдат; сотни тысяч ограбленных, изнасилованных и обиженных русскоязычных покинули предгорья этой кавказской области; были потрачены многие миллиарды российских денег (в том числе и на бессмысленные вливания в не замиренную «республику»). Не меньшие финансовые силы тратятся и на «хорошее настроение» у других нацменьшинств (яркий пример — Татарстан).
Спрашивается, если мы готовы тратить столько сил и средств для того чтобы сохранить Чечню и другие федеральные субъекты в составе РФ, то почему на собственно русские земли государств «Украйны» и «Беларуси», «Казахстана» мы не обращаем почти никакого внимания?
Современные отношения РФ и «Украйны» похожи на соседство США и Мексики, в которых американцы хотят видеть мексиканцев в едином экономическом пространстве и иметь в Мексике наиболее лояльное политическое руководство. То есть сохранить статус кво по границам времен коммунистической власти.
Россия при настоящей ее политике в отношении «Украйны» по вопросам вступления в НАТО и по государственному статусу для русского языка, ищет какое-то непонятное меньшее зло. Всякий политик на «Украине», который выступает против участия в НАТО и за русский язык, считается пророссийским. Но возможно ли добиться этого желаемого результата без стратегической цели собирания земель и общерусского воссоединения? Думаю, что нет. При сегодняшнем положении дел (то есть при бездействии) вступление «Украйны» в НАТО неизбежно, а тогда мы можем хоть до второго пришествия советовать (со своей трижды проклятой демократической ненавязчивостью) придать русскому языку статус государственного.
Суверенитет «Украйны», с точки зрения «профессиональных украинцев», предполагает независимость прежде всего от России, да пожалуй, даже только от России. Так что любая другая зависимость — от НАТО, от ЕС, от католичества — не будут для «украинства» нежелательны. А потому они всеми силами будут стремиться к подобным зависимостям, причем для них желательна будет зависимость ото всех сразу. В этом самостийники видят наибольшую гарантию от влияния России. Только при таком положении вещей «профессиональные украинцы» будут считать свои тылы (Вашингтон, Брюссель, Берлин, Варшава, Ватикан) крепкими и свою независимость от России настоящей.
Мы в России, к сожалению, до сих пор не понимаем всю сложность проблемы «украинства» и пытаемся облегчить себе задачу в отношении него ничего не деланьем, недооценивая разрушительной опасности этого явления. Мы уговариваем себя, что все дело в «оранжевых», что не будь их, все было бы хорошо: и «славянское братство» — как в старые «добрые» советские времена, и единое экономическое пространство, да и вообще — счастье во всем мире. Пора перестать предаваться этим идеалистическим мечтаниям. Со стороны «Украйны» и западных гарантов ее «незалежности» политика будет жесткой, как только это будет возможно. Объединенная двухсотмиллионая Русь не возможна без реалистичного взгляда на зло «украинства».
Неосознанность опасности отчасти происходит от безразличия к проблеме нашего высокооплачиваемого политологического сообщества, обслуживающего все властные инициативы Кремля. Этим людям (в каком-то очень значительном числе) абсолютно наплевать, на чем зарабатывать свои гонорары, что комментировать, подо что писать предвыборные программы и аналитические записки. Они — прежде всего участники «распила» большого «бабла», который с недавнего времени крутится вокруг предвыборных компаний на «Украйне».
Полная погруженность в тактические соображения и политтехнологические мероприятия при личной индифферентности (в не самом плохом случае) к самой проблеме «украинства» не давало и не даст нужного результата.
До сих пор никто из высших оффициальных лиц России так и не констатировал, что произошла великая трагедия. Что мы все являлись свидетелями этого грандиозного преступления — великий православный народ после многолетней советской подготовки был одномоментно разделен на несколько частей. Вирус самовлюбленного регионализма, столь тяжело изживаемый и ранее в русской истории, вновь жестоко поразил постсоветскую элиту южнорусского населения, и Большой Русский мир в результате оказался политически раздроблен. С грехом пополам понимая опасность татарского, чеченского или какого-либо другого внутрироссийского регионализма, мы никак не можем честно расставить наши национальные приоритеты, сообразуясь с государственной необходимостью, а не с мифическими «правами человека» и тоталитарными устремлениями «мирового сообщества».
Как Россия может столько заботится о положении дел скажем, в Татарстане или Дагестане, и не прикладывать никаких существенных усилий для того, чтобы вернуть, опять же для примера, скажем, Черниговскую область или Новороссийский край. Человек хоть мало мальски знакомый с русской историей этого не сможет понять никогда. Если Чернигов со времен Киевской Руси был частью Русской Земли (как об этом дружно пишут все русские летописи), то кто им владеет сейчас? Кто такие «украинцы»? И почему Российская Федерация, являющаяся наследницей не только СССР, долги которого она оплатила, но и, как хочется верить, наследницей и Киевской Руси, не интересуется Черниговом, безропотно отдавая его «украинству»?
Что для нас Чечня или Дагестан, по сравнению с Черниговом, Харьковом или Одессой? За одно мы боремся как за свое, проливая кровь, а от другого отказались как от чужого? И почему. Не только ли потому, что некие «коммисары в пыльных шлемах» захотели иметь дело не с единым русским народом, а с расчлененным, и провели республиканские границы?
Под сомнение в XX веке был поставлен сам смысл участия южнорусского населения в строительстве общерусского мира. По глубокому замечанию галицкого публициста Андрея Каминского (1873-1957), так называемая «идея соборной Украины — это в результате всех метаморфоз великая Польша на русских землях. Под лозунгом: "спиной к врагам под пение патетических, обманных гимнов"»[1].
«Украинство» становится полу автономным анклавом, проходным двором между этими действительно самостоятельными мирами. При этом Запад хочет контролировать этот «двор» и его суверенитет путем приглашения в НАТО и руководить местными «политиками», часто напоминающими своими действиями многочисленных малороссийских гетманов XVII столетия.
В современной «Украйне» сознание находится на некоей переходной стадии. Чем больше человек не доверяет «москалям» и стремится отдалиться от русского языка, русской культуры, русской Церкви, тем более он становится не «украинцем», а второразрядным подражателем полякам. Дихотомии «русский — поляк», «православный — католик», «русский язык — польский язык» сформировались очень давно. В Белоруссии эти дихотомии носят внешне еще более резкий разграничивающий характер.
Здесь все непоследовательно, в силу того что шкала по которой двигается «украинство», в своем развитии имеет на одном конце Польшу, а на другом — Россию. Последовательный «украинец», по настоящему не желающий быть русским, рано или поздно понимает, что нет середины между этими двумя пунктами, есть только временные остановки. «Украинцы» кочуют, а точнее, дрейфуют под воздействием тех или иных сил от Польши к России и обратно. Атаманы же «Украйны» все так же ищут, где они могут больше поиметь вольностей и средств к материальному благоденствию.
Нам нужно переболеть «украинством» и получить новый иммунитет от всевозможных местечковых, хуторских самобытностей, возводящих свои узкоэтнографические установки в универсальные принципы для сорокамиллионного населения.
Понять, что кто-то хочет быть «украинцем», можно, но вот понять, почему человек себя считает «украинцем», уже гораздо сложнее. Обычно не приводится ни одного исторического или какого-либо иного довода (или приводятся, но абсолютно мифические) в существовании такой нации. Откуда на месте исторических русских появились «украинцы»?
В заявлениях о своей отличной от русских национальной идентичности, удивляет как раз публичная их экспансивность. Она больше убеждает в обратном: в том, что преодолеть русскость по рождению так же трудно, как изменить свой врожденный характер. Публичные заявления о том, что «я никогда не ощущал (ощущала) себя русской или русским», были бы уместны в устах потомка эмигрантов, который ассимилировался уже настолько, что только происхождение предков говорит о его этнических корнях, а сам он уже давно культурно принадлежит к другой общности, в которой он вырос и в которой себя чувствует своим. В данном же случае подобные заявления (о своей нерусскости), скорее, говорят о внутренней борьбе, которую переживает человек, о раздвоенности его сознания и чувств. Он себя убеждает в одном, а психологические установки, находящиеся вне власти человека, постоянно напоминают ему о совсем другом.
Никому из русских не придет в голову публично говорить о том, что он, скажем, никогда не считал себя австралийцем или китайцем, немцем или французом. Сама постановка вопроса не имеет смысла, а потому нет смысла делать и такие заявления. В случае же с русскостью, вопрос имеет право быть поставлен, а потому и отказ носит публичный характер. Здесь очень много идеологического содержания.
«Украинство» — это прежде всего идеологический, с оттенком религиозности, культ, требующий публичной защиты и исповедания.
Почему Киев, желающий жестко строить «украинский» проект, должен стать объединяющим центром для регионов, не желающих говорить на «украинском» языке и не разделяющих его окраинный ригоризм.
Почему «Украйна» может отделится от России, а Чернигово-Северщина в свою очередь не может отделится от «Украйны»? Почему то же самое не могут сделать Донбасс, Новороссия, Левобережная Малороссия, Слобожанщина, Крым, Подкарпатская Русь или другие регионы? Почему регионализм «Украины» в отношении Большой России оправдан, а регионализм уже в отношении самой «Украины» нет?
«Украинство» на территории «Украйны» вообще представляет из себя меньшинство, подавляющее своей агрессивностью пассивное и дезориентированное постсоветское большинство населения.
Действительно, неужели не вызывает удивление тот факт, что в государстве «Украйна» только небольшая часть населения постоянно употребляет в своей повседневной жизни (а думает ли — то еще больший вопрос) официально признаваемый родным «украинский» язык, в то время как на «не родном» русском говорят и думают все. Есть ли еще где-нибудь государство, в котором язык подавляющего меньшинства был бы государственным, а язык всего населения считался бы официально чужим, иностранным. Пожалуй, такое возможно только при оккупации или колонизации.
Нам говорят, что «украинский» язык преследовался. Меня однажды на полном серьезе пытались убедить, что он запрещался в Российской Империи более 25 раз...
Все это хорошо укладывается в контекст старого «освободительного» мифа о России как «темном царстве», под который подверстывают самые разнообразные страшилки. Но к реальности это не имеет никакого отношения.
«Украинцами» не рождаются, ими становятся путем долгой обработки. «Украинизации» были бы не нужны, если бы «украинцем» можно было бы родиться. Убежденный «украинец» — это тот, кого убедили, что он лучше, чем русские, а значит, другой. А в сложные смутные времена считать себя другим очень удобно: можно ускользнуть от давления, от необходимости предпринимать усилия во благо возрождения своей общей Родины, и благоустраивать в региональной тиши свою личную хату, делая вид что, собственно, никогда не имел отношения к поругаемой врагами матери.
Все на «Украйне» становится зыбко и нестабильно. Она все более и более становится похожей на «Гуляй поле», где мечутся банды во главе с неуправляемыми вольными атаманами, приводящими на южнорусские земли врагов со всех сторон.
Вот еще недавно «украинствующие» гордились перед Россией, что у них нет своей Чечни. Прошло некоторое время и становится понятно, что Крым и населяющие его татары будут не меньшей проблемой для них, чем чеченцы для нас.
От того так велико желание побыстрее отдать свой юридический суверенитет под покровительство то НАТО, то Европейского Союза. Есть подсознательное ощущение, что невозможно удержать столь различные регионы культивированием одних «украинских» мифологем. «Украйну» хотят сделать передовым оранжевым редутом Запада, направленным против России.
«Что бы понять украинство в образе, — писал Андрей Каминский, — представим себе строительство наций и государств в форме построения коралловых рифов или горных массивов. Получится что, например немцы как муравьи сносили столетиями землю на кучу и наносили массив как Кордильеры, англичане скажем как Гималаи, французы как Альпы, соборная Русь это тоже огромное плато. А украинцы? Вместо массива самая большая в Европе депрессия, низина ниже уровня моря. Почему? Потому что украинцы строя свой массив не носили землю в кучу, а носили воду и размывали украинские земли. И им еще мало размытой земли, продолжают и дальше без усталости размывать свою землю»[2].
Опасность «украинства» в том, что на плодородных культурных русских почвах «украинизаторы» устраивают степные «гуляй поля» и децивилизовывают южнорусское население. «Украинство» — это возрождение языческой дикости, помноженной на степную вольницу.
Это опасно не только для России, но для всех окружающих «Украйну» народов. «Украинство» надо обязательно преодолеть! Иначе оно расплодится и в Архангельске, и в Новгороде, и на Урале и в Сибири — везде, где заходят уйти от цивилизационного времени, несомого Великой Россией, и укрыться в тиши своего местечкового спокойствия.
Определенный оптимизм внушает, то что несмотря на всевозможные широкомасштабные кампании «украинизации», проводимые еще с первых лет советской власти вплоть до сего дня, так и не сформировалось какой-то особой «украинской» идентичности. Как пишет сам бывший президент Л.Кучма: «Мы до сих пор не до конца поняли, кто мы такие»[3].
И этот факт невозможности окончательного самоопределения очень характерен для искусственных временных образований.
Различные регионы «Украины» сегодня живут совершенно отдельной друг от друга жизнью, а в стране наличествуют самые разнообразные конфигурации убеждений.
Например, довольно часто можно прочитать или услышать такое «исповедание»: считаю себя украинцем, а украинцев — отдельной от русских нацией. Но все мы — восточные славяне — русские. Тесное сотрудничество Украины с Россией оцениваю положительно. У нас общая культура, вера, в отличие от «оранжевых украинцев». Русский язык — родной, но и украинский я понимаю и я за независимую Великую Украину.
Конфигураций такого рода эклектичных убеждений огромное множество. Это типичная раздвоенность восприятия действительности, в точности отображающая ситуацию первых годов советской власти, когда многие были «за социализм, но против коммунистов». Социализм здесь «Украина», а коммунисты — «оранжевые»...
Нередко приходится сталкиваться с мнением, что все доказательства искусственности «украинства», конечно, правильны, но вот только эта правильность сегодня уже не понятна огромной массе населения на «Украине», а потому, мол, вся эта правильность весьма умаляется в своем значении. Предлагают уйти от обозначений «малоросс», «великоросс». Мол, ну хотят называться «украинцами» — пускай называются. Пусть «украинец» будет синонимом «южнорусса».
С этим можно было бы согласиться и нам. Только вот беда: с этим не согласятся сами «профессиональные украинцы», — ведь они не будут считать эти слова синонимами. Тут ведь главное, не как называться, а кем себя считать — отдельным народом или общеруссом.
Если же считать, что «украинцы» часть — общерусской общности, то само название «украинец» крайне обидное — житель окраины (при том, что «Киев — мать городов русских»). Здесь труднейшая, не обходимая стороной проблема с этим этнонимом.
«Украинство» необходимо преодолеть как болезнь русского духа, а уж как назваться — это второй вопрос.
Сегодня же одни считают, что «Украйна» и Россия, как муж и жена, находятся в разводе, другие — как поругавшиеся братья делят общее имущество, третьи утверждают, что ридна «Украйна» была в оккупации у России и что русские и «украинцы» всегда были разными народами.
Не менее характерны в этом смысле и утверждения о том, что «я не чувствую себя русским», столь же часто попадающиеся на глаза.
В общем виде подобные тексты выглядят примерно следующим образом: «Мы не русские, и Владимир Святой, и Ярослав Мудрый, и Хмельницкий, и Мазепа, и Гоголь, и Шевченко. "Украинцев" многие столетия пытались ассимилировать, но мы выстояли. Все мы будем жить хорошо потому, что мы, слава Богу, не русские».
Или: «...люблю и Пушкина, и Достоевского, но никогда не ощущала себя русской, хотя выросла в русскоязычной семье. В СССР считала себя советской, то есть была как бы вообще без национальности. После развала СССР выучила украинский. Считаю себя украинкой».
Все это — «рукотворное» украинофильство, перманентно разрушающееся и восстанавливаемое в сознании людей посредством «украинизации». На «Украйне» нет альтернативы «украинизациям». Каноническая Православная Церковь на «Украине» еще не достаточно гонима, чтобы стать такой альтернативой.
Но все идет к этому. Современное руководство «Украйны» взяло курс на искусственное объединение всех «православных» из неканонических группировок в единую «Украинскую Православную Церковь». С одной стороны, есть желание привлечь туда и Украинскую Православную Церковь Московского Патриархата (УПЦ МП). С другой — видя всю сложность соединить несоединимое (заметное даже и для особенно недалеких в этих вопросах руководителей «украинства»), есть предложение бойкотировать УПЦ МП, что, скажем, продемонстрировал последний Всемирный съезд «украинцев».
Бывший первый секретарь ЦК коммунистической партии УССР и бывший президент «Украйны» Кравчук даже заявил, что УПЦ МП лучше было бы называться Русской Православной Церковью. Видимо, чтобы настоящие «украинцы» знали, что это не их религиозная организация, а «москальская».
Кстати говоря, такое переименование было бы, с нашей точки зрения, очень правильным и удобным. Если бы эта идея реализовалась на практике, то, с одной стороны, осталась бы Православная Церковь, а с другой — красовалось бы «украинство», со всеми его «соборными» и «автономными» прелестями, не имеющими никакого отношения к Церкви.
С такими национальными героями, как предатель Мазепа и богохульник Шевченко не возможна не только устойчивая государственность и положительная культура, но и каноническая Поместная Церковь. Святое Православие на «Украйне» всегда будет гонимо и поносимо, потому что невозможно почитать апостолов и преподобных и одновременн иметь анафематствованных и богоборческих кумиров.
Трагедия Южной Руси собственно в том и заключается, что при подавляющем большинстве православного населения, государство «Украйна» ведет антиправославную и антирусскую политику.
И времена на «Украйне» наступают по-настоящему «отрубные», все более напоминающие болыневицкие. Грядет структуризация при поддержке государства «неообновленчества» под личиной «украинского православия». А уж «профессиональные украинцы» в рясах будут рвать церковный хитон Русской Православной Церкви с тем же «жестоковыйным» усердием, с которым они боролись с единством русского народа.
Не будет никакой канонической поместной объединенной Украинской Православной Церкви, хотя бы потому, что Церковь, к которой мы принадлежим, не имеет никаких «украинских святых». Православная Церковь почитает святыми тысячи и тысячи русских («москалей» ли, «хохлов» ли по территориальному своему рождению — абсолютно неважно), греков, грузин, сирийцев, египтян, евреев, сербов, болгар, румын, французов, китайцев и праведников прочих народов, но в этом сонме мы не найдем ни одного «украинца», как не найдем ни одного «гэдээровца», ни одного «хорвата», ни одного «советского». И не нужно здесь использовать действительно пошлый прием «украинской историографии», когда в «украинцы» записывают всех людей, начиная чуть ли не от Адама и вплоть до начала XXI столетия, из тех, кто родился в границах Украинской Советской Социалистической Республики. Это все равно что всех когда-либо проживавших на территории, некогда находившейся под властью державы Чингисхана, называть монголами...
На современной «Украйне» очень многое походит на первые годы советской власти, когда Советы предлагали стране с тысячелетней историей начать жизнь с нового листа, на котором разрешено было оставить для назидания гражданам только «белоснежную» историю ВКП (б). Партийные бонзы из партии под названием «украинский народ» оставляют южнорусскому населению также только свою «жевто-блакитную» историю, и более ничего.
Это чистейшей воды культурное ограбление сорока миллионов людей, которым предлагается курс деградации от Пушкина к Шевченко, от Достоевского к Франко, от Чайковского к Лысенко, от Преподобного Сергия к анафематствованному Мазепе и т.д.
Подобная тотальная «украинизация» связана с опасением «профессиональных украинцев», что они потеряют контроль над случайно доставшимся им богатством. Оно совершенно понятно, так как «украинство» можно навязывать южнорусскому населению только целенаправленной, насильственной и репрессивной политикой самостийного диктата. В противном же случае, даже без каких бы то ни было действий Москвы, проект «Украйна» рухнет, так же как все искусственные образования типа «ГДР» и т.п.
Мазепинцы часто оправдывают свои действия некоей ассимиляцией и русификацией, которой подвергались долгие годы «украинцы». Но все это сродни большевицким оправданиям своего кровавого режима всевозможными «ужасами царизма».
В России в отношении южнорусских территорий, воссоединенных с Россией в XVII—XVIII веках, ничего подобного не проводилось. Была лишь одна проблема: преодоление культурного польского и религиозного католического влияния в отношении южнорусского населения. И надо сказать, здесь сделано было крайне мало русским правительством, почему во многом мы сегодня и имеем дело с таким явлением, как «украинство», ставшим результатом польской культуры, католического влияния (через церковную унию) и местного сепаратистского регионализма.
Судя по непрекращающимся крикам о необходимости спасать «украинскую» книгу и «украинский» язык, никакие «украинизации» и «коренизации» не помогают раскольникам.
Предложения же о двуязычии воспринимаются «профессиональными украинцами» как вмешательство во внутренние дела «Украйны». Такая позиция есть только защита своей партийной власти и боязнь, что в «свободной конкуренции» русский язык как язык исторический безусловно в одно-два поколения сведет на нет творение «украинских филологов».
Несмотря на жесточайшую «украинизацию» населения государства «Украйна», несмотря на всестороннюю помощь и «украинской» эмиграции, и заинтересованных стран Запада, отводящих «украинскому» проекту особую роль в давлении на Россию, процесс не дает серьезных успехов.
Так что положение профессионалов раскола незавидное; даже без системного вмешательства России в южнорусские дела «украинство» трещит по швам. Будучи само раскольническим движением, «украинство» не способно соединить столь разные регионы под своей эгидой в государстве «Украйна». «Украйна» не Империя, а анархическая гетманщина, раздираемая «украинскими» неомагнатами. Отсюда и расколотость общества «Украйны» на большинство, относящееся индифферентно к мифам «украинства», и на фанатичное меньшинство, готовое уничтожить или подчинить себе полмира для торжества «украинского порядка». Мы можем констатировать, что в государстве «Украйна» «малый народ» — «украинцы» навязывают свою идеологию «большому народу» — южнорусскому населению.
Нам нужен ответный культурный империализм, воздействующий на идеологические мифы «украинской» стороны. «Украинские» идеологи чувствуют себя до сих пор, к сожалению, слишком вольготно на территории государственного образования под названием «Украйна», и происходит это только потому, что работают они в атмосфере постсоветского идейного вакуума, который они насыщают своими фантомами.
Уже сегодня нам необходимо занять жесткую позицию, что южнорусские, малороссийские земли — неотъемлемая часть Русского государства, что нет ни «украинского» народа, ни «украинского» языка, что все это идеологические фантомы.
Мир южнорусса, которому всецело была доступна большая Россия, стараниями «украинства» сужен до случайно отторгнутых областей русского юга. Почему южноруссы должны по чьей-то прихоти мириться с этим ограничением своего существования?
Та апология цивилизационного провинциализма, которая свойственна «украинству», не только не хочет прикладывать своих усилий в борьбе за самобытность Православной цивилизации, но со временем вообще перестает жить общими для всех цивилизационными ценностями, что неизбежно приводит «украинство» к предательству Православия.
С «украинством» можно бороться только на разрыв. С одной стороны, выдвигая идеи более глобальные, универсальные — Православная цивилизация, Третий Рим, возрождение Российской Империи, а с другой стороны, культивируя на местах, подверженных сепаратизму, «квазисепаратизм», то есть деление отделенного на еще более атомизированные составляющие.
Думаю, действенным ответом, был бы разрыв условий Большого Договора 1998 года и предоставление гражданства России жителям Малороссии в упрощенном порядке: заявление — паспорт. Пример Южной Осетии, Абхазии, Приднестровья вполне оправдан. И далее — перетягивать регионы в Россию по отдельности.
«Украйна» погибнет оттого, что советская власть дала ей слишком много территорий, никогда не попадавших в ареал существования «украинского» дела. Она погибнет от неспособности к государственной самоидентификации, потому что не сможет отпустить Новороссию, Крым и Донбасс из своего проекта, а те всегда будут инородными телами для «Украйны».
Западные политики видят возможность противопоставить «украинцев» русским, «Украйну» — России, так же как они противопоставляли западных немцев ФРГ восточным ГДР. Мы же должны противопоставить этой экспансии старинную и проверенную временем идею единства русской нации и не дать возможности Западу сыграть на местечковых амбициях «украинства». Не надо забывать, что «Украйна» образовалась на древних исконных русских землях, что Киевщина и Львовщина столь же значимые центры русской жизни, как и Косово для сербов. Современная «Украйна» — это юго-западная Русь, подъяремная «украинцам».
Наш журнал ставит своей целью идейно содействовать воссоединению великого русского народа, разделенного в безумном припадке регионального сепаратизма.
Михаил Смолин
_____________________________________
[1] Каминский Андрей. Народники и общеруссы. (Их историческая оценка). Львов, 1930. С. 8.
[2] Каминский Андрей. Народники и общеруссы. (Их историческая оценка). Львов, 1930. С. 10-11.
[3] Кучма Л. Украина — не Россия. М., 2003. С. 23-24.
