Недавно один французский коммунист сказал, что коммунисты так же верят, как и христиане, только верят они не в Бога, а в человека.

Вера в человека, сказал тот же коммунист, несовместима с верой в Бога. Тут «или—или». Если есть Бог, человек — раб, свобода его призрачна, он не хозяин своей судьбы и не творец своего мира. Поэтому вера в Бога не только ошибочна с научной точки зрения, она — вредна и опасна.

В этих словах французского коммуниста мы находим — в который раз — самое глубокое обоснование антирелигии. Бороться с религией нужно во имя человека, во имя его свободы и его полного господства в мире.

Между тем христианство утверждает приблизительно то же самое, то есть то, что для полноты человечности нужен Бог и что именно без Бога человек — раб, бессмысленная песчинка, которая сегодня есть, а завтра нет, песчинка всецело, до конца подчиненная стихиям и законам безличной материи.

Коммунизм призывает во имя человека бороться с Богом, христианство — на вере в Бога строит величие человека. И поскольку, по утверждению христианства, бытие Божие недоказуемо, как доказуема всякая эмпирическая истина, поскольку вера, в конечном счете, есть дар, то остается сравнивать два этих утверждения и спрашивать себя, чье утверждение — безбожника, ратующего за человека, или христианина, тоже ратующего за человека, — более последовательное, более логическое и, следовательно, более научное. Первый вопрос, который хотелось бы задать французскому коммунисту, чьи слова мы только что процитировали, это вопрос о том, что означает «верить в человека».

На чем может быть основана и в чем может заключаться такая вера?

И далее — о каком человеке идет речь? О каком-то отвлеченном, сборном человеке с большой буквы, которого еще нет и который явится, так сказать, в будущем?

Или же о каждом отдельном, живом, конкретном человеке?

С христианской точки зрения здесь никаких трудностей нет.

Когда оно говорит о человеке, оно имеет в виду действительно каждого отдельного живого человека. Ради него, сказано в Евангелии, нужно оставить девяносто девять других людей, он облечен образом и подобием Божиим, он призван к вечности, и потому его судьба, судьба пускай самого незначительного и общественно ничтожного человека, так же важна, как важна судьба вождя, гения, ученого.

Даже христианское учение о гибели и спасении, учение, над которым так любят издеваться пропагандисты безбожия, основано на вере в личную ответственность каждого человека и на вере в его свободу: хочу — спасаюсь, хочу — гибну; и никто, даже Бог, ничего против этой свободы сделать не может.

Повторяю:

когда христианство говорит о вере в человека — это ясно. Это учение можно не разделять, с ним можно спорить, но невозможно отрицать того, что в основе его стоит утверждение каждой отдельной человеческой личности как бесконечной ценности, и ценности, притом, вечной.

С коммунистической же точки зрения эта «вера в человека» решительно ни на чем не основана.

Прежде всего, человек, по коммунистическому учению, есть, как и все в мире, продукт одного лишь материального процесса, такая же часть материи, как и всякая другая. Ничего, как говорит философия, «трансцендентного» в нем нет. Он появляется и исчезает, и его больше нет.

Таким образом, отпадает значение человека как вечной ценности и, вместе с тем, как личности.

Далее, пока человек живет и поскольку он, как и все в мире, подчинен тем же абсолютным законам материи — он не свободен. Всякий его поступок, всякая его мысль, всякий его выбор обусловлен причиной, которая, в свою очередь, обусловлена другой причиной, и так без конца. Где же тут свобода?

Христианство утверждает, что, в отличие от всего другого в мире, человек имеет дух. А про дух в Евангелии сказано, что он «дышит где хочет... и не знаешь, откуда приходит и куда уходит» (Ин. 3:8).

Дух, таким образом, есть в человеке носитель подлинной, а не видимой или иллюзорной только свободы, такой свободы, которая действительно ставит человека над законами материи.

Но человек диалектического материализма этой свободы лишен, потому что ее нет вообще в природе вещей.

Но что же тогда значит верить в человека?

С этой точки зрения можно знать. Знать, как поступит буржуй или пролетарий. Но это знание не нуждается ни в какой вере, ибо буржуй и пролетарий поступят одинаково в силу железной, неумолимой логики законов природы.

Следовательно, можно утверждать, что коммунистическая вера не направлена на отдельного, живого и конкретного человека.

Но тогда на кого? На человечество? Но человечество, как ни верти, состояло, состоит и будет состоять из живых и конкретных людей. В кого же мы верим?

Нам говорят, что в итоге развития и создания коммунизма создается коммунистический человек, но, насколько можно судить, это будет человек, до конца подчинивший себя коллективу, то есть безличный, бесцветный и серийный,

И, если правда вся история движется вот к этому безличному человеку — равному до неотличимости всякому другому, то почему это, прежде всего, хорошо, желательно и ценно?

Но допустим, что подлинного своего учения о человеке, того, что принято теперь иногда называть «коммунистическим гуманизмом», коммунизм еще не создал, не определил. Все-таки предпосылки этого учения ясны. Нет личности и нет свободы.

Но что тогда остается?

Это трагический вопрос, и мы задаем его серьезно.

Целым поколениям предлагается бороться за человека, а вместе с тем никакого учения о ценности человека, о том, что же составляет объект этой борьбы, нам не дано. Бесклассовое общество?

Но это ведь определение отрицательное, оно ничего не говорит о положительном содержании человеческой жизни, той жизни, которой живет каждый, а не только все. Отсутствие эксплуатации? Да, но тогда присутствие чего? Кто же, в конце концов, верит в человека? Те, кто отрицает его вечную и личную ценность, или те, кто, вслед за Христом, говорит, что весь мир был создан для каждого отдельного человека и что нет ничего, ничего более ценного в мире, чем его душа?

Французский коммунист говорит, что коммунисты тоже верят, только верят не в Бога, а в человека. Но оказывается, что без Бога нет и не может быть веры и в человека.

Может быть знание о нем, много знания.

Может быть даже симпатия или любовь к нему, может быть борьба за его хлеб и благополучие. Но веры в него как в носителя единственной и вечной ценности быть не может.

Не может быть того, последнего, ради чего стоит жизнь свою отдать за него. И вот почему борьба с религией, в конечном итоге, всегда оказывается борьбой и с вечным и божественным в человеке.

Зарубежье. Мюнхен. Февраль—апрель 1977.
Подготовил Александр А. Соколовский