Шонфельдер Ян — аспирант  исторического факультета Лейпцигского университета (ФРГ), магистр истории

Для украинской советской деревни период массовой коллективизации сельского хозяйства в рамках первого пятилетнего плана (1929—1934 гг.) был ознаменован демографической катастрофой невиданного масштаба.

Жестокие цифры. Демографический материал из Российского государственного архива социально-политической истории (главным образом, ранее засекреченные результаты переписи населения 1937 г. и данные об изменениях в структуре населения между переписями 1926 и 1937 гг.), научные работы начала 1990-х гг. 1, посвященные демографическому анализу, а также собственные исследования архивных материалов, позволяют утверждать, что за 1932—1933 гг. на территории СССР увеличение смертности составило около 6,5 млн чел.2 Наиболее высокая смертность наблюдалась в регионах с высокой урожайностью зерновых: 3,2 млн чел. (49 %) в УССР (согласно существовавшим на то время границам) и где-то 600 тыс. чел. в регионах с сильным украинским влиянием — в первую очередь на Кубани и Дону. Таким образом, почти 58 % умерших от голода, по нашим подсчетам, пришлось на сельские районы с преимущественно украинским населением 3.

Анализ демографических данных, предпринятый автором в рамках докторской диссертации, показал, что население украинской советской деревни в период 1929—1934 гг. уменьшилось в среднем на четверть (приблизительно на 5,3 млн чел., или около 23 % населения 1929 г. Из них 88 % жертв голодной смерти составило сельское население) 4. Около 72 % демографических потерь было обусловлено голодом 1932—1933 гг.: вследствие значительного снижения рождаемости. Из них около 78 % пришлось на 1933 г., почти 10 % — на 1932 г., а 12 % — на 1934 г. Что касается непосредственных жертв голодной смерти — принимая во внимание только увеличение смертности — в советской украинской деревне (около 2,8 млн чел.), то 95 % из них умерло в 1933 г. (только в период с мая по июль — почти 60 %). Цитата из засекреченного отчета ГПУ по Харьковской обл. от 5 июня 1933 г. хорошо иллюстрирует ситуацию в деревнях: «С. Чепышка: состоящее из 500 дворов превратилось в пустырь. Жилую хату можно найти через 3—4 усадьбы. Как днем, так и вечером никакого шума не слышно; по утрам дыма из труб не видно» [1, с. 39].

Около 53 % смертельных случаев, напрямую вызванных голодом, было отмечено в Киевской и Харьковской областях 5. Если по стране средняя смертность в 1933 г. в шесть раз превзошла уровень 1929—1931 гг., то в этих областях было зарегистрировано девятикратное ее увеличение. В особенности выросла детская смертность. Количество детей в школьных учебных заведениях сократилось в 1931—1933 гг. на 1,071 млн [2, с. 197].

В результате пропорционального пересчета общего количества незарегистрированных смертей в 1933 г. (всего около 1,9 млн чел.) на отдельные регионы становится очевидным, что в 1933 г., по сравнению с 1929—1931 гг., смертность выросла в несколько раз: в УССР в целом — в 6,69 раза, в Киевской обл. — в 9,03 раза, в Винницкой обл. — в 6,36 раза, в Черниговской обл. — в 3,24 раза, в Харьковской обл. — в 9,06 раза, в Днепропетровской обл. — в 6,68 раза, в Одесской обл. — в 6 раз, в Донецкой обл. — в 3,63 раза, в М.А.ССР — в 5,57 раза.

Содержание письма И. В. Сталина во все центральные и региональные органы партии и государственного управления от 28 декабря 1932 г. позволяет поднять вопрос о том, в какой мере мы можем считать голод инструментом сознательного террора, инструментом наказания с целью пресечь на корню стремление к независимости и сопротивление тенденциям объединения. В кратком обращении, предшествующем серии отчетов ГПУ, поднимавших тему контрреволюции и выполнения плана хлебозаготовок в Украине и на Северном Кавказе, Сталин пишет об опасности восстаний в этих регионах, которые могут привести к их отделению от СССР [3, с. 1]: «Рассылаются для сведения: а) записка т. Евдокимова (Северный Кавказ) о вредительстве в системе зерновых совхозов, б) записка т. Балицкого (Украина) о петлюровской организации на Украине, ставящей своей целью проведение саботажа хлебозаготовок и подготовку крестьянских восстаний для отделения Украины от СССР и восстановления в ней капитализма . Ввиду важности рассылаемых документов предлагается обратить на них серьезное внимание (выделено автором. ­— Я. Ш.)».

В результате голодомора пострадали преимущественно те регионы СССР, урожайность зерновых в которых была особенно высокой (Украина, Кубань, Верхнее и Нижнее Поволжье, Центрально-Черноземная область и Северный Казахстан). Следует отметить, что, согласно переписи 1937 г., по сравнению с 1926 г. снижение численности населения наблюдалось только в отношении украинцев (84 %) и казахов (72,3 %) [4, с. 97].

1930 г.: «массовые выступления», депортации, высылки. В отчетах ГПУ указано количество депортированных в 1930—1931 гг.: соответственно 381 173 и 1 803 392 чел. [5, с. 277]. Из них 16,7 % (более 300 тыс.) — из Украины. Органы ГПУ зарегистрировали только за период с 18 февраля по 12 марта 1930 г. высылку 12 539 кулацких семей (57 720 чел.) [6, с. 61]. Высылка кулацких хозяйств проводилась главным образом в 1930—1931 гг. При этом среди депортируемых могли оказаться и так называемые «бедняки», выступавшие против советской власти. Так, в Центральном архиве общественных объединений Украины хранится множество адресованных руководителям партии отчетов ГПУ, свидетельствующих о частых случаях, когда деревенские активисты запирали сельских жителей в зданиях сельсоветов, требуя от них сообщить, поддерживают ли те советскую власть. То есть принадлежность к социальному классу кулаков не была для государственных органов единственным решающим фактором для высылки. Характерным примером, найденным в отчетах спецслужб, является реакция группы крестьян деревни Валановки Тульчинского округа. В них приведены любопытные факты: «Собрали нас в одну хату ночью и начали переписывать, кто за советскую власть, а кто ее враг, кто не враг советской власти — обязан записаться в СОЗ, а если кто отказывался, ему заявляли: «Мы тебя причислим до куркулей и вышлем в Соловки». Накладывали налог по 80 рублей, описывали имущество и арестовывали» [7, с. 65].

Недовольство крестьян политикой коллективизации и высокими налогами вызвало многочисленные акции протеста в период с февраля по апрель 1930 г. Они были направлены не только против коллективизации и высылки, но и против «колонизации» советской Украины. Согласно материалам спецслужб, особенно выразительно антисоветские настроения проявлялись в приграничных регионах СССР, в особенности в деревнях с сильным польским влиянием — у западной границы СССР, в Винницкой области. Так, в Шаргородском районе Могилевского округа была зарегистрирована негативная реакция крестьян на избиение кулаков. Несколько тысяч крестьян деревни Плебановка и некоторых других окольных деревень вошли в г. Шаргород и окружили здание районной администрации. Согласно архивным материалам, толпа начала избивать коммунистов и местных активистов, вытеснив их в результате в ближайший монастырь, «откуда они вместе с Милицией, отстреливались до прибытия отряда» [7, с. 63—74]. Порядок был восстановлен после применения оружия. Волнения перекинулись и на соседний Мурафский район. В г. Мурафе крестьяне выкрикивали следующие лозунги: «Бей коммунистов, нам поможет Польша», «Сбросили царя, сбросим и советы», «Долой коллективизацию», «Долой налоги», «Зачем замучили ксендза?». Разбушевавшуюся толпу с трудом остановил местный отряд.

Во многих городах были отмечены движения кулаков, стремившихся вернуть себе прежнее положение. Из отчетов видно, что участниками ставились и политические цели — все громче звучали призывы к освобождению Украины, и даже бедняки принимали массовое участие в протестах. K лозунгам часто прибавляли: «Да здравствует самостийна Украина» и пели: «Ще не вмерла Україна» [7, с. 63—74]. В архивных документах описывается и деятельность организации «Союз освобождения Украины» (СВУ), которая, поддерживая связи с активными противниками революции на селе, планировала организацию восстания в 1930—1931 гг.

Ликвидация СВУ была реализована посредством инициированного судебного процесса против представителей интеллигенции — сторонников и идеологов всесторонней украинизации общества (С. О. Ефремова, Г. М. Иваницы, А. В. Никольского и др.), а также бывших государственных деятелей УНР (членов Центральной Рады). Процесс проходил в харьковском оперном театре с 9 марта по 19 апреля 1930 г. Однако ликвидация СВУ не привела к уменьшению активности национально-ориентированных сил, о чем свидетельствуют отчеты ГПУ. Организации продолжали активную деятельность на свой страх и риск. Так, в Калиновском районе Винницкого округа состоялась серия массовых выступлений 6, организованных местной автокефальной церковью в лице православного священника Голошкевича, брата члена СВУ, заявлявшего: «После ликвидации СВУ нужно работать иными методами — бунтовать темноту».

За период с 20 февраля по 2 апреля 1930 г. в советской Украине спецслужбами было отмечено 1716 выступлений (массовых протестов, частично переходивших в восстания) в 41 районе. 1692 из них удалось подавить сразу, в то время как 24 были более успешными. Согласно данным спецслужб, в ходе выступлений погибло 136 чел. (из них 90 чел. со стороны повстанцев), 261 чел. получил ранения (177 со стороны повстанцев) и 868 чел. было избито (763 со стороны органов государственной власти) [8, с. 67]. В документах избегали называть данные протесты «восстаниями» [9, с. 4—15]. Всего в СССР в 1930 г. было зарегистрировано 13 754 случая массовых протестов и восстаний, из них за период февраль — март — 7575 [10, с. 115]. В отдельных районах Киевской, Черниговской и Харьковской областей для подавления восстаний проводились широкие военные операции с участием ОГПУ [11, с. 27—29].

1932 г.: «продовольственные затруднения», голод, массовый выезд из деревни. В тайном отчете от 15 мая 1932 г., адресованном генеральному секретарю ЦК КП (б) Украины С. В. Косиору, говорится о «продовольственных затруднениях» в отдельных районах Винницкой области. В отчете упоминаются первые случаи каннибализма и перечисляется пять районов с наиболее сложной ситуацией («В одном из своих писем я Вам уже писал о том тяжелом продовольственном положении, в котором находятся ряд районов Уманской группы (Вабанка, Умань, Пыскив, Оратово, Погребище). К сожалению, к настоящему времени мы не смогли своими собственными ресурсами значительно улучшить продовольственное положение указанных районов») [12, с. 26—32]. Так, в Уманском районе от голода пострадало 35—50 % населения. Подчеркивается отсутствие какой-либо эффективной помощи.

В многочисленных отчетах того времени содержатся ужасающие факты. Так, в деревне Фурманка за 10 дней апреля умерло 27 чел., а в период с 1 по 5 мая — еще 24 чел. В большинстве деревень люди «пухли от голода». Среди многочисленных случаев каннибализма упоминается, что колхозник Мороз, принадлежавший к «классу бедняков», съел своих детей в возрасте двух и четырех лет. Писалось, что «…выявлено много случаев изготовления пищи из падали, гнили, на почве чего появились заболевания дизентерией и сибирской язвой». В 1933 г. людоедство получило широкое распространение. Отмечается, со ссылкой на Архив министерства внутренних дел, что в связи с людоедством зарегистрировано 2500 судебных дел с приговором в десять лет лагерей [2, с. 198].

За первое полугодие органами ГПУ были зафиксированы «продовольственные затруднения» (этим термином в официальных документах называли голод) в 127 районах. В 484 сельских районах, т. е. в 1/4 всех районов, отмечались тяжелое положение с продовольствием и голод. Был зафиксирован ряд самоубийств по причине голода и первые случай каннибализма. Продовольственная помощь начала оказываться только после решения Политбюро ЦК от 21 июня 1932 г. и то лишь в 33 районах четырех областей: в 12 районах Киевской области, 5 — Днепропетровской, 9 — Винницкой, 7 — Харьковской [13, с. 187—188]. А 11 районов ЦК характеризовал как районы с массовой смертностью: 4 района Киевской области (Букский, Тетиевский, Богуславский и Рокитнянский), 2 — Днепропетровской (Долинский и Ново-Празьский), 4 — Винницкой (Уманский, Плисковский, Бабанский, Оратовский) и 1 район Харьковской (Глобинский). Таким образом, центральные органы власти СССР были отлично информированы о масштабах катастрофы в украинском селе.

Постоянно ухудшающееся положение во многих районах вызывало массовый выезд населения из деревень. Сталин указывал на это в письме Лазарю Кагановичу от 18 июня 1932 г., отмечая, что несколько десятков тысяч человек в европейской части СССР своими жалобами негативно влияют на местное население, настраивая его против колхозной системы [14, с. 179]. По состоянию на середину июля, по данным спецслужб, было зарегистрировано 116 тыс. беженцев из 21 района [15, с. 420]. Если пересчитать это количество на все сельские регионы (484), то можно говорить (разумеется, при условии схожести положения) о 2,5—3,0 млн беженцев. Поэтому сталинская оценка в «несколько десятков тысяч» человек явно занижена. В указанном выше письме называются и основные места скопления беженцев: Черноземье, Ленинградская область, западные регионы России, Беларусь, Северокавказский край и др. По мнению сотрудников спецслужб, беженцы деморализировали местное население. Письмо белорусских крестьян от 15 июля 1932, отправленное в газету «Правда» и в ЦК КП(б)У и в виде копии хранящееся в Центральном архиве общественных объединений Украины [16, с. 68—69], помогает представить себе положение беженцев и их количество в соседних республиках:

«Колi гэта было, штоб Украину Беларусія карміла. Былі горшые годы, але Украина кармі­ла Беларусію, а цяперь наодворот. Беларусія непроч помоч украинскім колхозам і працытным селянам арганізованым порядком, а не такім як сейчас праісходзіць, што на Беларусіи із за украинцамі нельзя не прайці не праехаць, як на жел-дорогі, так і на дарогах. Всюди уйма голодных оборваных украинцев, которыя валяются по улицам местечка Беларусіи Жлобін, Гомель, Бахмуч, Быхат, Магімт, Орша, Мінск, Сіроціно і усюду полно. По лесам некоторые живуць. Да чого гэта доходзіць, к чаму гэта выйдзе…»

В секретном отчете спецслужб ГПУ, адресованном в конце января 1933 г. членам Политбюро — украинским коммунистам Хатановичу и Чубару, — говорится о том, что в период с октября по декабрь деревни покинуло 48 250 сельских жителей из 17 районов Харьковской области (16 634 колхозника и 31 616 единоличников). Отмечается, что всего в Украине было оставлено хозяевами 7447 дворов, из них 1709 принадлежали колхозникам и 5738 — единоличникам [17, с. 46].

Следует исходить из того, что ситуация по крайней мере в части оставшихся 475 сельских районов была аналогичной, так как в не менее чем 127 районах органами ГПУ в первом полугодии были отмечены «продовольственные затруднения» (т. е. голод), из них 33 района были классифицированы как «тяжелые», а 11 — как «очень тяжелые». Рассчитав количество беженцев с учетом всех проблемных районов, мы получим более 1,2 млн чел. Поэтому можно исходить из того, что реальное количество беженцев в этот период достигало от 100 тыс. до 1 млн чел.

Согласно Директиве ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 23 января 1933 г., в связи с массовым выездом крестьян за пределы Украины была запрещена продажа железнодорожных билетов крестьянам без соответствующего разрешения районной администрации [18, c. 9—11]. Тем самым предполагалось воспрепятствовать массовому выезду украинских и кубанских крестьян. В Директиве крестьяне, выезжавшие из Украины в направлении Поволжья, Москов­ской области, Западной области, Центрального Черноземья и Беларуси, называются «польскими агентами» и «врагами советской системы». Таким образом, голодающие крестьяне лишались возможности уехать, а деревни превращались в подобие гетто.

Как отмечалось в засекреченном отчете наркомзема СССР за сентябрь 1932 г., в результате выезда из деревень, вызванного чрезвычайно плохими условиями жизни и высокими нормами сдачи зерна, посевная площадь в 1932 г. сократилась почти на 50 %, что, в свою очередь, привело к сокращению урожая почти на 30 %, несмотря на довольно хорошие погодные условия [15, c. 496—498]. Для удовлетворения собственной потребности в продовольствии украинским крестьянам на то время требовалось 11—12 млн т. зерна. В 1932 г. они были вынуждены сдать государству 6,7 млн т., т.  е. 52,3 % полученного урожая [2, c. 186]. И это с учетом значительно меньшего урожая, большого количества крестьян-беженцев, пассивного сопротивления, депортации семей зажиточных крестьян и разрушения сложившейся структуры деревни, а также массового падежа домашнего скота и, как следствие, значительных потерь тягловой силы, которую не могли полноценно заменить трактора.

Попытки сопротивления и репрессии на фоне украинизации. Система хлебозаготовок вызвала массовое сопротивление населения. В 1932 г. 199 районов и 407 деревень открыто отклонили план хлебозаготовок [19, c. 207—208]. 7 августа 1932 г. вступил в силу так называемый «Закон о пяти колосках». 11 августа 1932 г. Сталин писал Кагановичу: «Если не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можем потерять. Имейте в виду, что Пилсудский не дремлет, и его агентура на Украине во много раз сильнее, чем думает Реденс или Косиор. Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тысяч членов, хе-хе) обретается не мало (да, не мало!) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец — прямых агентов Пилсудского. Как только дела станут хуже, эти элементы не замедлят открыть фронт внутри (и вне) партии, против партии». Это письмо стало сигналом для репрессий и радикальных чисток среди членов коммунистической партии. 16 августа Каганович ответил Сталину, что он полностью поддерживает его оценку положения дел на Украине, и потребовал призвать «к решительному перелому» [19, c. 283—284].

В результате последующих чисток было исключено около 100 тыс. членов партии, на которых оказала сильное влияние украинизация конца 1920-х гг. (на то время 2/3 членов партии были украинцами, тогда как в начале 1920-х гг. — менее 15 %) и которые склонялись в направлении национал-коммунизма, тесно сотрудничая с такими политиками, как Микола Скрипник. В связи с результатами переписи населения 1926 г. Скрипник потребовал украинизации Кубани, т. к. эта «вторая Украина» начала забывать родной язык. В 1926 г. в Кубанском округе украинцы составляли почти 2/3 населения (около 915 тыс. чел.), но всего 729 тыс. чел. указали украинский язык в качестве родного [20, c. 322]. В Центральном архиве общественных объединений Украины находится написанное по инициативе Скрипника письмо, адресованное ЦК КП(б)У от 21 мая 1927 г., «О присоединении к Украине областей с украинским нацио­нальным большинством» [21, пр. 93]. Этот зарождающийся национал-коммунизм рассматривался как угроза, поэтому Сталин и писал об опасности потерять Украину.

С августа по ноябрь 1932 г. спецслужбами было зарегистрировано 21 197 преступлений на почве хлебозаготовок. В период 1 декабря—1 января 1933 г. ГПУ сообщало о 18 224 арестах на почве хлебозаготовок: среди арестованных 8344 колхозника, 7493 единоличника и 2387 прочих лиц [22, c. 210]. Интересна классификация видов преступлений: 6196 арестованных осудили за «антисоветскую агитацию», 294 — за «украинскую контрреволюцию», а 738 — за «церковную контрреволюцию». В 1933 г. как репрессии, так и голодомор достигли своего апогея (около 125 000 арестов). Лишь в 1937 г., во времена «большого террора», количество арестов превысит уровень 1933 г.

22 октября 1932 г . Сталин принял решение послать комиссию во главе с Кагановичем на Кубань и Дон, а комиссию во главе с Молотовым — в Украину. Деятельность обеих комиссий привела к еще большему ужесточению репрессий против крестьянства. Была введена система «черных списков», в результате которой на колхозы, деревни и целые регионы накладывались натуральные штрафы. Одновременно, приказом от 14 декабря 1932 г., в Кубанском округе был прекращен вышедший из-под контроля процесс украинизации. 10 декабря Сталин обвинил главного идеолога украинизации Скрипника 7 в национализме.

После визита Кагановича в Ростов-на-Дону в начале ноября три кубанские казацкие станицы попали в «черные списки» [19, c. 291]. С 14 ноября 1932 г., согласно приказу обкома КП(б)У, был запрещен ввоз товаров и продовольствия в деревни, не выполнившие план хлебозаготовок. В «черные списки» попали 12 районов Харьковской области, а еще 44 получили предупреждения [23, c. 87—88]. На практике это означало, что для Староcалтовского, Нехвoрощанского, Нoвocанжарского, Петровского, Нововодолажского, Кременчугского, Балаклейского, Изюмского, Kущeнковского, Онуфриевского, Печенежского, Новогеоргиевского районов ввоз товаров из области, согласно ноябрьскому плану, был полностью прекращен. Была запрещена продажа продовольствия и деятельность кооперативов. Это стало началом трагедии, затронувшей практически всех крестьян данного региона, и последним шагом на пути к массовой гибели сельского населения. По состоянию на 6 декабря 1932 г. в «черных списках» насчитывалось уже 5631 хозяйств единоличников и 327 — колхозников [22, c. 67].

По оценкам автора, на основании анализа документов из Центрального архива общественных объединений Украины, в «черные списки» было занесено до 25 % сельских регионов. Помимо целенаправленных обысков в деревнях и системы «черных списков» власти прибегали к выселению наиболее активных участников протестов из казацких станиц Кубанского округа. В период 5—8 декабря 1932 г. из Кубанского округа было выселено 1008 кулацких хозяйств и 998 хозяйств единоличников. Депортации затронули 13 районов. Население станицы Полтавской, отличавшейся наиболее активными протестами, было выселено почти полностью [24, c. 222—223]. Из почти 13 тыс. жителей станицы (среди них около 11 тыс. украинцев, по данным переписи 1926 г.), согласно отчету ОГПУ от 29 декабря 1932 г., было решено выселить 2286 семей (9440 чел.). До этого, в период 5—7 декабря, в Казахстан уже было вывезено 208 семей (1097 чел.) [15, c. 584, 610]. Эта станица в ноябре 1932 г. первой попала в «черный список». В отчете спецслужб от 15 декабря 1932 г. отмечается, что по состоянию на 1 декабря 1932 г. план хлебозаготовок выполнен единоличниками на 16,13 %, а колхозниками на 37 %. Председатель ОГПУ Г. Г. Ягода характеризовал станицу как пронизанную националистическими элементами [15, c. 530, 581]. В решении крайкома ВКП(б) Северокавказского края от 16 декабря содержится приказ о высылке всех жителей станицы Полтавская по причине саботажа хлебозаготовок, а также о роспуске местной партийной организации: «Ввиду того, что ст. Полтавская, несмотря на все принятые меры, продолжает злостно саботировать все хозяйственные мероприятия Советской власти и явно идет на поводу у кулаков, признать необходимым выслать всех жителей станицы из пределов края, за исключением доказавших на деле свою преданность Советской власти в гражданской войне и в борьбе с кулачеством. Предрешить оставление в ст. Полтавской коммуны имени т. Фрунзе. Полтавскую партийную организацию, как явно не способную бороться за решение партии, распустить». Впоследствии станицу переименовали в Красноармейскую.

До 20 декабря 1932 г. в Кубанском округе по причине контрреволюционной деятельности было арестовано 16 884 чел. (3680 кулаков, 271 зажиточный единоличник, 3130 колхозников, 1896 должностных лиц соваппарата и колхозов и 932 бывших торговца и пр.). 10 января депортировали 3544 жителя казацкого поселения ст. Медведовской (800 семей) [15, c. 232]. Всего в связи с подавлением сопротивления кубанских казаков системе хлебозаготовок было депортировано от 60 000 до 100 000 чел. [25, c. 17].

Итоги: исследования и концепции голодомора в призме «украинского вопроса». Проанализировав известные на сегодняшний день факты, можно сделать вывод, что пока трудно найти предпосылки для применения к трагедии голодомора в Украине Конвенции ООН 1948 г. о предупреждении и наказании преступления геноцида. Хотя голодомор и соответствует отдельным признакам геноцида, перечисленным во 2-м параграфе данной Конвенции, опирающейся на теорию Р. Лемкина, однако на основании имеющихся документов невозможно однозначно доказать соответствие событий начала 1930-х гг. в Украине данному определению, которое напрямую перекликается с событиями Холокоста [26, c. 253]. (Согласно Лемкину, обязательным признаком геноцида является запланированное уничтожение группы людей или частей этой группы на основании их расовых, этнических, национальных или религиозных признаков.) Можно ли причислить голодомор к категории геноцида? Для ответа на этот вопрос необходимо основательное исследование всей совокупности процессов принудительной коллективизации сельского хозяйства и голодомора в отдельно взятом регионе в соответствии с принципами микроистории. При исследовании необходимо учитывать исторический контекст сталинского режима. В центре исследования следует обратить внимание на следующие три вопроса: 1. Организация голодомора. Исполнители на местном и государственном уровне. Динамика сталинского террора и радикализация на местах. 2. Изменения в регионе в результате голодомора (демографические, социальные, культурно-этнические). 3. Степень и этапы этнизации террора.

Хорошей теоретической базой в этой связи представляется модель о взаимосвязи порядка и насилия З. Бауманна и теория об этнизации террора Й. Баберовски. Бауманн подчеркивает конструктивную роль человека в процессе построения порядка. Создание соответствующего данной культуре порядка всегда подразумевает принятие решения о том, что входит в желаемую систему, а что нет. Согласно Бауманну, общественный порядок создается за счет выбора: «To design an order means to select, to chоose» («Создавать порядок — значит выбирать» .— Пер. авт.).

Таким образом, возникает оппозиция между порядком и не-порядком, т. е. элементами, которые определяются, как не принадлежащие к порядку. Бауманн исследовал диалектику порядка в связи с Холокостом, введя термин «государство садовника», особенностью которого является нетерпимость к неоднородности, разнообразию. Некоторые его выводы можно перенести и на сталинский режим, хотя способ уничтожения и мотивы Холокоста (биологическое уничтожение) и голодомора (политическое уничтожение) отличаются между собой. Бауманн называет современный геноцид «социальной инженерией» (Social Engineering). Согласно Бауманну, современное массовое уничтожение преследует высокую цель. Устранение противника рассматривается как средство для достижения цели: по-новому создать общество, заставив его существовать в рамках схемы, ориентированной на научные достижения. Новое общество «объективно» якобы превзойдет предыдущее [26, c. 106].

Й. Баберовски применил модель Бауманна в отношении сталинизма в книгах «Порядок через террор» и «Красный террор», разработав модель сталинского порядка, начиная с национальной политики СССР 1920-х гг., «конструирования» и разделения народов (например, Молдавии и молдаван, в отличие от Бессарабии и румын) и заканчивая поиском «врагов» [27, 28]. Баберовски доказывает, что террор был направлен не только против определенных социальных групп. С конца 1920-х гг. отмечается нарастающая этнизация террора. По мнению Баберовски, оказывавшие сопротивление крестьяне воспринимались уже не как класс, а рассматривались как этнические группы, живущие на конкретных территориях.

В Украине в поле зрения спецслужб попадали и этнические меньшинства, например, поляки, так как в отношении их существовало подозрение в шпионской деятельности в пользу режима Пилсудского. Определение геноцида, данное Лемкиным, также не способно отразить комплексность процессов 1929—1934 гг. Еще одно определение преступления против отдельного социального класса (крестьян) дает термин «социоцид», который также нельзя в полной мере отнести к голодомору, ибо он игнорирует элементы этнического террора.

Вместо участия в полемике о том, можно ли приравнять голодомор к геноциду, мы предлагаем в качестве временного решения классифицировать голодомор, который, вне всякого сомнения, является преступлением против человечества как демоцид. По определению Р. Руммеля, демоцидом являются действия правительства: 1. «с целью убийства или смерти людей: 1a, по причине их религиозной, расовой, языковой, этнической, национальной, классовой принадлежности, политических взглядов, высказанного мнения или действий, которые могут быть расценены как оппозиционные по отношению к правительству или разлагающие социальное устройство, либо по причине их контактов с такими людьми <….>»; 2. «следствием которых является смерть в результате преднамеренного, сознательно неосторожного или аморального отношения к жизни». Признаки 1a, 1b («для выполнения системы установленных квот»), 1d («вследствие создания условий жизни, влекущих за собой смерть»), а также 2e («в результате голода или эпидемии, при которых правительство уклоняется от оказания населению помощи либо сознательно усиливает смертельный эффект») и 2f («в результате принудительной депортации и высылки, влекущих за собой смерть») соответствуют голодомору вместе с репрессиями. [29, c. 33—34].

Шабасова М. А., преподаватель кафедры истории России БГУ, кандидат исторических наук