Муниципальные выборы, прошедшие во Франции, не стали сенсацией и не перевернули политический расклад. Но они показали соотношение сил и задали параметры борьбы на ближайшие несколько месяцев, а, быть может, и на несколько лет.

Как и предсказывалось, правящая социалистическая партия потерпела поражение. Этого ждали все, но окружение президента Франсуа Олланда до последнего момента надеялось, что удар будет не столь сокрушительным. В конце концов, нежелание левых избирателей голосовать за «своих» кандидатов в первом туре довольно типично для Франции. Люди, недовольные политикой социалистов - а их беспомощностью и продажностью левые избиратели недовольны уже на протяжении трех десятилетий - в первом туре остаются дома или голосуют за разные мелкие партии. Но во втором туре все же являются на избирательные участки - чтобы не отдать победу правым.

На сей раз этого регулярно повторяющегося чуда не произошло. Люди голосовать за социалистов не пришли. Мало того, что Олланд непопулярен, он, в глазах многих из тех, кто проголосовал за него на президентских выборах, оказался даже хуже, чем правый президент Николя Саркози. Тем более массовую неприязнь вызывает премьер-министр Мануэль Вальс, проводящий неолиберальную политику с решимостью, которой не проявлял никто из правых.

В итоге социалисты утратили власть в более чем 30 регионах, включая некоторые города, являвшиеся бастионами партии на протяжении десятилетий. Худший результат правящей партии во Франции за всю историю республики.

При этом окружение Олланда и сочувствующие ему журналисты утешают друг друга тем, что могло быть еще хуже: в нескольких регионах соцпартия большинство все же сохранила, несмотря на откровенное отвращение, которая она вызывает у собственных избирателей. Уже великая радость!

Успех правого центра, возглавляемого Николя Саркози, по сути - лишь закономерное следствие поражения социалистов. Хотя и тут есть свои нюансы. К концу своего президентского срока в 2012 году он был самым непопулярным лидером за всю историю республики, вся страна смеялась над ним, а туалеты провинциальных баров украшали самодельными карикатурами на главу государства. Рейтинг Саркози был столь низок, что ему рекомендовали не баллотироваться повторно. Он эти советы проигнорировал и проиграл.

Победу Олланда в 2012 году ничем иным, кроме всеобщей неприязни к «Сарко» объяснить невозможно. Он был поразительно безликим и невыразительным кандидатом, даже не политиком, а просто партийным функционером, тихо делавшим аппаратную карьеру и так понемногу дослужившимся до должности президента республики. Буквально с первого же дня после избрания его рейтинг начал падать, и падал непрерывно - за исключением короткого момента, когда симпатии французов к своему президенту немного повысились из-за его скандалов с женщинами. Обнаружив, что президент изменяет жене, граждане республики пришли к выводу, что глава их государства хоть в чем-то похож на человека. Но, когда скандалы улеглись, и выяснилось, что ни бывшей жене, ни новой любовнице толком рассказать нечего, все вспомнили, что злосчастный Олланд все-таки еще и государственный деятель, и рейтинг его снова стремительно обрушился.

На этом фоне и произошло триумфальное возвращение в политику Николя Саркози. Все его антирекорды давно побиты Олландом. И если в свое время «Сарко» считался самым непопулярным политиком во Франции, то теперь Олланд настолько прочно укрепился в этом звании, что соперничать с ним невозможно.

За личной непопулярностью действующего президента скрывается, впрочем, и нечто большее, чем его личные качества, вернее - их полное отсутствие. Социалистическая партия в последние десятилетия ХХ века поднялась к власти во Франции в качестве организации, выражавшей интересы и ожидания государственных служащих, учителей, врачей и прочих, как мы бы сказали, «бюджетников», низших звеньев менеджмента, провинциальной интеллигенции. Ее поддерживали все еще сильные в те времена коммунисты, опиравшиеся на промышленный рабочий класс, особенно на юге страны. С тех пор многое изменилось. Компартия пришла в упадок настолько, что уже не выступает на выборах самостоятельно, действуя в рамках «Левого фронта», объединяющего ее с несколькими небольшими группами, отколовшимися от соцпартии. При этом собственного лица французский «Левый фронт» не имеет, фигурируя, скорее, как коалиция союзников соцпартии, оказывающая ей «критическую поддержку». Независимо от того, входят ли левые в правительство вместе с социалистами или остаются вне его, отличить их политическую линию от линии соцпартии можно лишь по ряду нюансов очень интересных для политологов, но совершенно безразличных для большинства французов. В результате присутствие ЛФ в парламенте и органах власти неуклонно снижается, несмотря на то, что на президентских выборах 2012-го его лидер Жан-Люк Меланшон занял в первом туре четвертое место, получив 11 процентов голосов. Это были голоса протеста внутри самого «левого лагеря»: Меланшона поддержали все те же недовольные избиратели, пытавшиеся намекнуть социалистам, что неплохо бы хоть немного считаться с настроениями собственных сторонников.

Между тем, за годы пребывания у власти соцпартия не просто срослась с ней, но и радикально изменила свою политическую и социальную ориентацию. Ее лидеры были уверены, что их избиратель все равно от них никуда не денется и будет их поддерживать вне зависимости от того, что они делают на практике. Зато требовалось заслужить доверие финансовых рынков, которые в 1981 году крайне негативно отреагировали на избрание первого президента-социалиста Франсуа Миттерана. С тех пор забота о завоевании доверия финансового капитала переросла в самоценную идею, а потому нет во Франции партии, столь последовательно ориентированной на защиту интересов банкиров, чем социалисты. К тому же соцпартия очень успешно - в лице своих функционеров и экспертов - интегрирована в структуры и аппарат Евросоюза. Она последовательно поддерживала все рыночные реформы, проводившиеся из Брюсселя и вызывающие протест большинства французов. Наконец, эта партия вполне свободна от проявлений французского национализма, а потому, в отличие от правых, готова безропотно выполнять любые указания, идущие не только из Брюсселя, но и из Берлина.

Если наследники генерала де Голля все еще помнят о том, что Франция когда-то была великой самостоятельной державой, то социалистам полностью чужды подобные воспоминания. Они знают, что реальная власть находится в структурах Евросоюза, в Берлине и Вашингтоне.

И, что особенно важно, им это нравится.

Политическое существование подобных социалистов было обеспечено двумя факторами. С одной стороны, на протяжении двух с лишним десятилетий они систематически прикармливали всех остальных левых, включая известных интеллектуалов, популярных журналистов и лидеров ряда троцкистских организаций, которые выставляли себя крайними радикалами, но в момент, когда требовалось сделать действительно важный выбор, неизменно призывали поддержать социалистов как «меньшее зло». С другой стороны, соцпартия всячески стимулировала культурные различия между «передовым средним классом» и «отсталыми» социальными группами - вроде рабочих, фермеров или провинциальных мелких буржуа. Отсюда и то значение, которое социалисты придавали, например, однополым бракам. Сами по себе гомосексуальные пары подобными вещами не слишком интересуются, но для партии Олланда это имело символическое значение: можно было мобилизовать вокруг себя сторонников толерантности, если нет ни других идей, ни других лозунгов.

В российской прессе часто можно встретить утверждение, будто социалисты опирались на голоса все более многочисленных во Франции иммигрантов. Но это не так. Риторика о правах иммигрантов была адресована не арабским парням из пригородов, которые за соцпартию никогда не голосовали - до недавнего времени они вообще не ходили на выборы - а именно белой либеральной элите, культивирующей все ту же идею толерантности.

Соцпартия и ее левые вассалы могли удерживать свои позиции относительно благополучно до того момента, пока не появилась альтернатива для их разочарованного и дезориентированного избирателя. Но эта альтернатива, в конце концов, возникла, только не слева, а справа — в лице «Национального фронта», возглавляемого Марин Ле Пен.

Интеллектуалы, связанные с соцпартией, ответили на ее растущие успехи потоком возмущенных заявлений про «подъем ультраправых», «расизм», «антисемитизм» и даже «фашистскую угрозу». Но все это эффекта не возымело. Во-первых, потому, что элитные интеллектуалы, на протяжении нескольких десятилетий использовавшие все свои таланты и знания для обслуживания власть и имущих, среди низов общества вызывают ненависть. И, чем больше они нападают на кого-то, тем больше интерес к тем, на кого они обрушиваются со своими проклятьями. А, во-вторых, риторические атаки на НФ игнорировали реальные процессы, приведшие к подъему этой партии. И, прежде всего, радикальные перемены, произошедшие в самом «Национальном фронте».

После того, как Марин Ле Пен унаследовала руководство партией от своего отца, Жана-Мари Ле Пена, начала меняться не только политика и идеология французских националистов, но и их социальная база.

Из партии были изгнаны «динозавры», вычистили оттуда унылых расистов и злобных антисемитов, которые так развлекали прессу в прошлые годы. На их место пришли выходцы из Коммунистической партии и просто встревоженные обыватели, считающие, что во Франции власть слишком много думает об интересах иностранных банков и слишком мало - о собственных гражданах. На первых порах НФ привлек на свою сторону голоса промышленных рабочих, брошенных левыми во имя романа с «креативным классом». Затем в ряды фронта стали вливаться иммигранты. Неожиданно для многих, но совершенно закономерно по сути, именно партия Ле Пен оказалась первой и пока единственной политической организацией, сумевшей реально мобилизовать поддержку населения иммигрантских кварталов. Она помогла сенегальцам, алжирцам и марокканцам с французскими паспортами почувствовать себя настоящими полноценными гражданами страны, не нуждающимися в высокомерном снисхождении «левых» интеллектуалов, запихивающих их в гетто «мультикультурализма».

Социологам было хорошо известно, что рост иммиграции бьет, в первую очередь не по «коренному» населению - кроме самой бедной его части - и уж, тем более, не по «белой» элите, а по тем же иммигрантам, приехавшим на несколько лет раньше. Именно они дружно поддержали слова Ле Пен о том, что вместо того, чтобы принимать во Франции новые волны иммигрантов, лучше тратить деньги на помощь развитию экономики в арабских странах и создавать рабочие места там, где люди исконно живут.

Одновременно Марин Ле Пен стала не только воспроизводить социальные лозунги, забытые коммунистами, но и заговорила про идеалы национального достоинства и государственного интереса, забытые голлистами. Она оказалась единственным политиком, открыто выступившим против Евросоюза и против подчинения Парижа указаниям Берлина. Нашла отражение в риторике НФ также и традиционная неприязнь голлистов к американскому господству в Европе.

Наконец, в пропаганде Марин Ле Пен возникла еще одна тема, традиционная прежде как для голлистов, так и для коммунистов - необходимость дружеских отношений с Россией.

По сути, НФ не только подбирает идеи и темы, брошенные другими партиями, но и обращается к их социальной базе - брошенной и преданной. Именно поэтому риторика и политика «Национального фронта» впервые за два десятилетия создала возможность для политической мобилизации французских низов, не разделенных по принципу расы, религии или этнической принадлежности.

На этом фоне истерия интеллектуалов по поводу правой угрозы дала обратный эффект. Что это за расистская партия, за которую массово голосует именно небелое население? Если «мультикультурализм» работал на расщепление, дробление и разделение общества - вполне в духе известного принципа «разделяй и властвуй» - то сейчас во Франции мы наблюдаем возрождение гражданского национализма, отменяющего расовые и религиозные различия.

Разумеется, политика нового руководства Ле Пен не всем понравилась в собственной партии, многим «ветеранам» французского национализма пришлось покинуть ряды НФ. Но результатом этих перемен стал радикальный переворот во французской политике: на выборах 2015 года НФ занял по количеству голосов второе место, оттеснив социалистов на третье.

Расклад будущих президентских выборов в 2017 году становится более или менее ясен. Поскольку участвовать в них будут Саркози, Олланд и Ле Пен, сразу понятно, кто окажется во втором туре. Социалистическая партия идет по пути необратимого упадка. Избиратели уже наказали Олланда, и накажут снова. Дело не в том, что социалисты виноваты в кризисе, который объективно охватил все капиталистические страны, включая Россию, а в том, что они предали свои идеи и своих избирателей. За это придется расплачиваться.

Однако маловероятно, что Ле Пен, несмотря на все ее успехи предыдущих нескольких лет, сможет победить. Во втором туре против нее объединятся обе партии, на что и рассчитывает Саркози, уже готовящий свое возвращение в Елисейский дворец.

Конечно, не исключен сюрприз: если на фоне массовой неявки избирателей соцпартии и столь же массовой мобилизации «новых французов» из иммигрантских низов, которые раньше просто не голосовали, Ле Пен сумеет победить уже в первом туре. Но на данный момент такая перспектива все же кажется маловероятной.

Остается открытым лишь вопрос о том, что ждет на таком фоне французских левых. Парадокс состоит в том, что политика, предлагаемая во Франции Марин Ле Пен, в Греции или Италии пропагандируется именно левыми партиями — СИРИЗОЙ и «Подемос». Однако существенно, что и в том, и в другом случае речь идет именно о новых партиях, не имеющих прочных корней в политическом истеблишменте - что характерно и для Марин Ле Пен. На таком фоне часть французских левых пытается сформировать новые политические движения, выступающие с критикой Евросоюза и в защиту французского суверенитета. Беда в том, что ниша уже занята «Национальным фронтом». И, пытаясь войти в серьезную политику, подобные группы вынуждены будут встать перед выбором: сотрудничать с националистами или оставаться маргиналами. В Греции СИРИЗА смогла сформировать кабинет, войдя в коалицию с умеренной националистической партией. Однако в Афинах левые были в большинстве, и не рисковали, по большому счету, ни своей репутацией, ни своей доминирующей позицией в правительстве.

Во Франции выбор предстоит гораздо более сложный и болезненный. Но если французские левые не порвут резко и окончательно с политикой, ориентированной на подчинение страны Евросоюзу и НАТО, не откажутся от риторики «мультикультурализма» и не вернут себе традиций социальной борьбы, будущего у них нет.

Борис Кагарлицкий - директор Института глобализации и социальных движений

Столетие