«Толпа на улицах вела себя даже хуже [чем охрана лагеря]. Особенно отличались пожилые женщины, которые вооружались с этой целью железными прутами, дубинками, собачьими поводками и т. д. Некоторых из нас избивали так сильно, что мы падали на землю и не могли подняться. Остальным, включая меня, приходилось разбирать баррикады у моста. Чешская полиция ставила оцепление вокруг того места, где мы работали, но толпа прорывалась, и мы снова подвергались избиениям, не имея никакой защиты. Некоторые из моих товарищей по несчастью в отчаянии прыгали в Молдау (немецкое название реки Влтавы), и там их немедленно расстреливали… У одного чеха были большие ножницы, и мы одна за другой лишились своих волос. Другой чех вылил красную краску нам на головы. Лично мне выбили четыре зуба. Кольца силой срывали с наших распухших пальцев. Другие заинтересовались нашей обувью и одеждой, все закончилось тем, что мы остались почти голыми – даже предметы белья срывали с наших тел. Парни и мужчины пинали нас ногами в живот. В полном отчаянии я тоже попыталась прыгнуть в реку, но меня оттащили, и я получила еще одну взбучку».

Этот отрывок воспоминаний из книги-исследования К. Лоу «Европа после Второй мировой войны» описывает, в общем-то, очень типичную и в каком-то смысле даже обыденную для своего времени ситуацию. Массовым избиениям, издевательствам, унижениям, а также убийствам подвергались, прежде всего, сами немцы, а там, где их не было – те, кто обвинялся в любом сотрудничестве с ними. В конце 44-го и в 45 году подобные сцены можно было видеть во многих освобожденных от немцев городах и деревнях Европы от Донбасса до Нормандии и от греческих островов до норвежских фьордов. Разумеется, если в городе были живы и жители, и те, на кого можно было направить агрессию толпы. Действительно, там, где к моменту освобождения сохранялись оба компонента этой реакции, могли происходить очень страшные вещи – упомянутую книгу трудно читать без содрогания. Как впрочем, и без понимания причин столь исключительной ненависти к фашистскому режиму, к тем, кто его представлял и тем, кто сотрудничал (пожалуйста, не сочтите за стремление оправдывать самосуд и безумство толпы). Однако среди всех этих ужасов невольно бросается в глаза одна странная вещь – но сначала вот еще два отрывка:«…в пражской тюрьме Панкрац две молодые немецкие матери задушили своих детей, а затем попытались убить себя. Когда их реанимировали, они объяснили свое поведение тем, что охранники угрожали «выбить их детям глаза, пытать и убить их так же, как немцы делали с чешскими детьми». Нет надежных статистических данных относительно числа самоубийств сразу же после войны, но чешские отчеты 1946 года содержат список из 5558 человек – этнических немцев в Богемии и Моравии. И опять же реальная цифра, вероятно, была еще выше…

…Наверное, самое известное массовое убийство случилось в Усти-над-Лабем (ранее известный немцам как Аусзиг), где в конце июля были убиты более ста немцев, хотя потрясенные очевидцы позже преувеличили цифру в десять или даже двадцать раз. Более массовой, но менее известной была бойня [в Судетской области] в Постельберге (ныне – Постолопрти), где рьяно взявшееся за дело подразделение чешской армии выполнило приказ «очистить» регион от немцев. Согласно немецким источникам, были хладнокровно убиты 800 человек. Чешские источники соглашаются: два года спустя после этих событий чешские власти обнаружили 763 тела, захороненные в общих могилах вокруг города. В Таусе (ныне – Домажлице) за вокзалом были расстреляны и захоронены в общих могилах 120 человек. В Горни-Моштенице неподалеку от моравского города Пржерова чешский офицер по имени Карол Пацур остановил поезд со словацкими немцами, чтобы якобы найти в нем бывших нацистов. В ту ночь его солдаты расстреляли 71 мужчину, 120 женщин и 74 ребенка, самым младшим из которых был восьмимесячный младенец. И снова всех похоронили в общих могилах. Позже Пацур оправдывал убийство детей, сказав: «А что я должен был с ними делать после того, как мы расстреляли их родителей?»

И так далее и тому подобное. Жестокость именно чехов к немцам поражает и часто превосходит, то, что происходило в других регионах Европы. Что-то похожее было еще, например, в Силезии, правда, немного позже. Но туда в основном переселяли уцелевших после известной резни поляков из Волыни и Галиции. Их, конечно, тоже нельзя оправдать и даже понять, но этого можно было ожидать. Откуда же у чехов взялась такая ненависть? До 1945 года им уже приходилось резать немцев в масштабах геноцида, но то было Средневековье: Гуситские войны, Тридцатилетняя война – да что там, вся тогдашняя Европа не могла жить без этого. А перед Второй мировой войной в одной только Праге 200 тысяч немцев жили себе спокойно и как-то ладили с чехами. Известно, что во время войны чешские рабочие работали на заводах и получали зарплаты и пайки, совсем как их немецкие коллеги. Снабжение городов продовольствием было таким же, как и в Германии (в соседней оккупированной Польше только от голода умирали десятки тысяч человек в год). Большое количество смешанных браков, совместное участие в массовых нацистских митингах и шествиях, неподдельное рвение в гонениях на евреев и цыган… А потом – такая ненависть.
И в этом действительно стоит разобраться. Хотя бы потому, что нечто очень похожее с большой вероятностью может произойти, как минимум, еще в одной современной стране, где во многом схожим образом обманутый народ оказался под властью фашистского режима, став заложником большой политической игры.

Но для начала оставим пока тему мести и жестокости, а также страшные послевоенные годы, а то от них не по себе. Начнем нашу историю с позитивных событий, с окончания Первой мировой войны и обретения чешским народом долгожданной независимости в ноябре 1918 года.

И вот тут сразу возникают странности. И в самом деле, почему это вдруг чехи и словаки, освободившись от власти Габсбургов, захотели жить вместе, в одной стране? (Да еще немцы и русины вместе с ними, но о них позже). Можно ли себе представить, что какие-то бывшие союзные республики СССР или СФРЮ решили объединиться, да еще в унитарное (до 1928 года) по нынешним меркам государство? Какая неведомая сила может заставить национальные элиты (более того – откровенно националистические) отказываться от самого дорогого – власти? Что им для этого нужно предложить взамен?

Может, кто-то скажет: чехи и словаки – близкие по языку и крови братские народы? Не смешите, это как раз самый трудный в исторической перспективе случай – спросите, например, у сербов и хорватов.

Словакия под властью Габсбургов, как впрочем, и задолго до них, была частью Венгерского королевства, его исторической частью. Западная часть Чехии представляла собой отдельное королевство Богемия, а восточная –маркграфство Моравия. Все они были отдельными владениями императорской короны или, как сейчас говорят, высшими территориально-административными единицами (например, как Англия, Уэльс и Шотландия).

А еще в Австро-Венгерской империи королевство Богемия представляло собой ее самую экономически развитую часть. Разумеется, приезжавшие сюда на заработки выходцы из других регионов были людьми второго сорта (а, разве, бывает иначе?). Их обычно называли dobyteki – слово, которое современные словари переводят, как презрительное «быдло». Нет причин полагать, что в новообразовавшейся Чехословакии могло быть как-то по-другому. Тем более, что в стране с 1920 года начался бурный экономический рост и ряды пролетариата в городах Чехии и Моравии интенсивно пополнялись за счет спускавшейся с гор словацкой деревенщины. Более того, надо еще добавить, что даже такая идиллия братства народов получилась не сразу. В июне 1919 года на юго-востоке Словакии образовалась Словацкая Советская Республика. Этому событию предшествовали многочисленные и довольно массовые народные восстания, повлекшие военную помощь (или по другой интерпретации – интервенцию) соседней Венгерской Советской Республики.

Советская Россия в это время сама с трудом выживала в гражданской войне. Поэтому, несмотря на многочисленные просьбы, ничего кроме моральной поддержки Словацкой, а также Венгерской и другим европейским советским республикам большевики оказать не могли. Все эти государства с коммунистическими правительствами были потоплены в крови. Словацкая Советская Республика просуществовала меньше месяца, но память о ее жестоком подавлении осталась на десятилетия.

Но и после этих событий многие словаки как-то подозрительно лояльно относились к Советской России, а идеологическое влияние большевизма в те времена не на шутку пугало чехов, как и всю Европу. И это обстоятельство тоже не укрепляло дружбу двух братских народов.

Так что это за странное государство – Чехословакия, кому понадобилось создавать эту историческую химеру, сразу после заключения мира в 1918 году?
Но прежде чем ответить на этот вопрос, надо сказать, что идея объединенного государства чехов и словаков возникла, конечно же, не на пустом месте. Об этом еще в период австрийского владычества мечтали многие образованные представители обоих народов. (В частности, национальные чешский и словацкий языки, то есть их современные нормы, создавались людьми одного круга.) Уже в 1914 году в Париже два самых известных и влиятельных представителя национальных диаспор Томаш Масарик и Эдуард Бенеш на встрече с премьер-министром объявили о намерении создать независимое объединенное государство. В разгар войны сокровенные мечты диссидентов находили все больше сторонников во всех столицах Антанты. А в Петербурге в 1916 году царь даже перешел от слов к делу: объявил о создании Чехословацкого корпуса из военнопленных, объявивших о намерении сражаться за независимость от австрийского владычества. Но дальше всех пошли США, причем еще до своего официального участия в войне. Именно американское правительство обеспечило и организовало подписание так называемого Кливлендского соглашения (1915 год) между Словацкой и Чешской ассоциациями экспатриантов. Оно собственно и положило начало чехословацкому государству. И хотя в нем особо оговаривались условия словацкой автономии, впервые упоминалась и «чехословацкая нация», как единый субъект политической воли. Стоит также обратить внимание и на то, что создание государства Чехословакии было провозглашено в Вашингтоне первым президентом страны Томашом Масариком. Произошло это 18 октября 1918 года, за три дня до начала официального распада Австро-Венгрии. (В Праге это действие с размахом повторили 26 октября.)

Примечательно также, что в то же время идеи так называемых панславистов (они считали все славянские народы одной супер-нацией) подобного понимания ни в Америке, ни в Европе не встречали. Даже ее минимум – общее государство поляков, чехов, словаков и лужицких сербов никто не рассматривал всерьез.
А все дело в том, что владельцы крупнейших корпораций, развязавшие войну и получавшие на ней прибыль, не были готовы надолго от нее отказаться. В то время как политики, в том числе и американские, работая на публику, всерьез обсуждали перспективы предстоящей демилитаризации (а французские – даже деиндустриализации) Германии, все прекрасно понимали необходимость сохранения ее военно-промышленного потенциала. А появление новой угрозы, в виде Советской России, это понимание только укрепляло. Поэтому еще в 17 году многие патенты и разработки немецких конструкторов стали переходить в собственность различных компаний (часто малоизвестных или новообразованных) в нейтральных странах, главным образов в Швеции, Швейцарии и Голландии. Самый, наверное, известный сейчас пример – продажа концерном «Рейнметалл» патентов на автоматическую 20-миллиметровую пушку швейцарским фирмам. А вообще-то таких патентов были даже не сотни – тысячи. Кроме того, после окончания войны судьба многих немецких специалистов в Германии, как военных, так и гражданских, мало напоминала судьбу их коллег в бывших советских республиках в 90-е годы. Они получали приглашения из разных стран, в том числе и из-за океана, для них специально создавались рабочие места и даже целые фирмы.

Об этом сейчас, к сожалению, довольно мало известно. Официальная историческая наука во всех странах предпочитает не углубляться дальше имен официальных виновников войн, вроде Адольфа Гитлера или фигур масштаба Гаврилы Принципа. Только намеки, отдельные фразы и факты в мемуарах и воспоминаниях политических деятелей позволяют представить, насколько огромная работа проводилась, а также, сколько денег и усилий потребовалось для того, чтобы тот же Гитлер мог действительно перейти от слов к делу.

Но это уже другая тема. А при чем же здесь Чехословакия?

А при том, что интеллектуальная собственность и компетентные специалисты, конечно, необходимы, но их совершенно недостаточно для сохранения военно-промышленного потенциала. В самой Германии после 18 года заводы и фабрики были буквально разорены. Особенно усердствовали в этом французские комиссары. Там, где была возможность (то есть на предприятиях, которые не успели перейти в собственность иностранных компаний) вывозили не только станки и оборудование, но и все, что представляло хоть какую-то ценность или можно было увезти. Даже порой стекла из окон вынимали.
И единственной возможностью сохранить материальную составляющую военно-промышленного комплекса могла быть только новообразованная Чехословакия. Тут еще надо пояснить очень важную вещь, без которой нельзя понять, почему именно на эту страну была возложена столь важная миссия. Когда уже при Гитлере в состав Третьего Рейха вошли Чехия (причем, без Словакии) и Австрия, производство в нем промышленной продукции увеличилось вдвое. А подчинение Франции, имевшей в полтора раза большую экономику, дало прирост не более 10 процентов. Объясняется это просто – в Чехословакии еще со времен Австро-Венгрии были те же технические стандарты, что и в Германии. Всевозможные допуски, лигатуры и даже правила оформления чертежей – это все технологическая культура, которую практически невозможно поменять и, тем более, воссоздать за короткое время. Для сотрудников рейхсминистерства промышленности и боеприпасов не было принципиальной разницы между размещением однотипных заказов на заводах Круппа или Шкоды. И в то же время большую часть этих же заказов практически невозможно было разместить на заводах Франции или Бельгии. Это механик в гараже может вам сказать, что у него на любую гайку найдется болт с хитрой резьбой, а вот обеспечить целую отрасль с другой технологической культурой такими болтами – задача, как минимум, очень дорогостоящая.

Так вот, военная промышленность Чехословакии в межвоенный период не знала такого разорения и упадка как в Германии (и даже многих ужасов Великой депрессии чехи тоже не знали). Напротив, эта маленькая страна в 20-е и в 30-е годы была своего рода заповедником, в котором искусственно сохранялся и преумножался промышленный потенциал, необходимый для будущей войны. Но производить – это полдела, нужно же еще продавать. И сюда поступали огромные заказы со всего мира и, прежде всего, с самого крупного в то время рынка вооружений – из Латинской Америки. Постоянно бушевавшие там войны и революции создавали устойчивые условия для сбыта. Американские торговцы оружием , как известно, прилагали титанические усилия, для того, чтобы не пускать туда конкурентов из Европы (доктрина Монро). Исключения делались, но такие вопросы не могли решаться без участия как правительства США, так и владельцев крупных корпораций. И показательно, что большинство локальных войн того времени не обходились без чехословацкого оружия. Этот маленький осколок Австро-венгерской империи с чуть более чем семимиллионным населением достиг пятого места среди крупнейших мировых экспортеров вооружений. И вошел в первую десятку промышленно развитых стран мира. Стоит еще добавить, что в этой десятке Чехословакия довольно странным образом выделялась не только малой численностью населения, но и отсутствием выхода к морю. А еще она была хуже всех обеспечена необходимыми ресурсами (а соответственно, оказалась в числе крупнейших мировых импортеров очень многих из них, в частности нефтепродуктов, меди и алюминия)…
Но об этом можно еще долго рассказывать. Далее мы еще вернемся к чешской индустриальной экзотике, а вместе с ней и к той роли, которую сыграла Чехословакия в возрождении германской промышленности после прихода Гитлера к власти. А пока еще кое-что о ресурсах. В те времена основным интегральным показателем промышленного развития было производство чугуна и стали, как в абсолютных числах, так и на душу населения. С этим, понятное дело, тоже все было замечательно, но мало кто обращает внимание на одно очень важное обстоятельство. Чехия, как известно, богата углем, в том числе коксующимся. А в Словакии под Кошице находится одно из крупнейших в Европе месторождений железной руды. (И еще ряд месторождений полиметаллических руд, а также очень хорошие возможности для строительства гидроэлектростанций.)
И согласитесь, это гораздо более весомое основание для братской дружбы двух соседних народов, нежели, например, сходство языков.