«Русский либерал — бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче, солнце это — солнце запада».
П.Чаадаев
В 1951 году, в апогее того, что нарекли «сталинским тоталитаризмом», американский посол в Москве, автор доктрины «сдерживания коммунизма» Кеннан написал следующее: «В мире нет страны более либеральной, чем Россия». Это утверждение может показаться парадоксальным. Но попробуем разобраться, может быть Кеннан, даже помимо своего желания, выразил нечто очень важное, то, что многое говорит не только о России, но и о Западе.
Всех, кто знаком со смутными эпохами российской истории, не удивит утверждение, что Россия — одна из самых свободных стран мира и все катастрофы, случавшиеся с нею — от отсутствия разумной меры свободы. Чем это объясняется?
Можно предположить, что особым характером свободы в России. Проблема свободы в России — это соотношение между внутренней и внешней свободой.
Эта дилемма внутренней и внешней свободы на Западе не стояла. С самого начала Европа шла путем внешнего освобождения личности. Европейская концепция прав человека, первоначально сформировавшаяся в лоне западноевропейского христианства, предполагала полностью автономную личность. Свобода — это самореализация во внешнем мире. Это выразилось даже в отношениях с Богом. Можно вспомнить знаменитую формулу протестантского богослова Иоганна Шефлера: «Если меня нет, то и Бога нет».
Такое понимание свободы имело как сильные, так и слабые стороны. Сильная сторона может быть выражена одним понятием — активизм. Активизм — это направленность на преобразование и подчинение внешнего мира человеческим нуждам и потребностям. Это хорошо подметил И.Бродский: «Создать изобилие в тесном мире — это по - христиански. Или: в этом и состоит Культура».
Главная внешне привлекательная черта современной западной цивилизации — комфортность — следствие активизма.
Но есть и оборотная сторона активизма. Она состоит в том, что человек должен подчинять свою духовную жизнь задачам достижения внешнего, не всегда материального, но обязательно осязаемого, объективированного успеха. Западная цивилизация — экстравертна. Если говорить о выборе между «иметь» и «быть», то Запад всегда выбирает «иметь». И он действительно много имеет, в материальном плане много больше, чем любая другая цивилизация.
Но за все нужно платить, это тоже краеугольный принцип Запада. И он платит не только утратой духовной глубины, что неизбежно в условиях изнуряющей гонки за материальным успехом. Запад изначально лишен того, что можно определить как внутреннюю свободу. Внутренняя свобода — такое состояние человека, когда его самореализация не зависит от внешних обстоятельств, не определяется ими. Достижение какой-либо внешней цели — не есть залог успеха, а наоборот, может отвлечь от более важного и значительного.
Такая свобода, свобода «быть», есть на Востоке и в России. В России принцип такой свободы сформулировал еще Феофан Затворник: «Дело не главное в жизни, главное — настроение сердца».
Формула Запада противоположна. Она выработана еще Платоном: «Не дело должно приспосабливаться к человеку, а человек — к делу».
В этом плане западная цивилизация — «платоническая».
Поппер, известный западный политолог, выводил все тоталитарные идеологии из утопических проектов Платона. Но может быть корни тоталитаризма уместнее искать именно в формуле Платона о примате потребностей дела над свободой человека.
Тоталитаризм, в самом общем плане, можно понимать как организацию социума для достижения одной цели. Таким образом, тоталитарные тенденции коренятся в самой концепции внешней свободы. Свобода — это самореализация во внешнем мире, самореализация требует организации. Организация требует ограничения свободы. Совсем по Оруэллу: «свобода — это рабство».
Тоталитарность в истории Запада гармонично уживалась с либерализмом, если понимать либерализм как максимальное освобождение человека для внешней самоорганизации. Секрет гибкости и выживаемости западной цивилизации в том, что она — синтез тоталитаризма и либерализма. Этот синтез настолько органичен, что тоталитарные черты Запада не воспринимаются как ограничивающие свободу. И западный тоталитаризм действительно не ограничивает свободу, как право делать свой бизнес, понимаемый в самом широком плане. Но он делает невозможной или маргинальной свободу внутреннюю. Этот тоталитаризм требует от личности либо включиться в гонку за успехом и быть как все, либо опуститься на социальное дно.
Вот что по этому поводу пишет известный социолог Зиновьев: «Западное общество — прежде всего общество денежного тоталитаризма... вся благополучная бытовая жизнь привязана к «долгизму», от которого человек не может освободиться. По сути свободен только изгой, бомж».
Если же брать традиционную Россию, то есть Россию даже не до 1917, а до 1861 года, то она не была ни тоталитарной, ни либеральной. Хотя отдельные черты того и другого были привнесены в Россию реформами Петра.
Традиционное общество ставило довольно жесткие рамки внешней свободе личности, но в то же время оно не могло задавать всему социуму какую-то одну внешнюю цель. Каждое сословие, социокультурный слой общества имел свои духовные ориентиры, свои внешние цели и свою внутреннюю свободу. Если брать, допустим, российское общество первой половины XIX века, то степень духовного многообразия была настолько большой, что, например, Пушкин и Серафим Саровский, жившие в одно время, даже не знали о существовании друг друга.
Либерализация и одновременно тоталитари-зация российского общества начались с «европейски ориентированных реформ» 60-70 годов XIX века. Можно утверждать, что в нашем историческом сознании не выработано адекватное понимание трагичности тех реформ для будущего России. Мысли, подобные высказыванию одного из лидеров «белого дела» генерала Маркова: «Все это (он имел в виду гражданскую войну — Ю.К.) началось с отменой крепостного права», — воспринимается не более чем эмоциональный всплеск «унесенных ветром».
Впрочем, от реформ были не в восторге и на другом конце политического спектра, правда по другой причине — они считались недостаточно радикальными. Правда, иногда прорывались и другие мотивы. Так один из идеологов анархии Кропоткин возмущался тем, что реформа, разорив дворян, поставила на место угнетателей народа необразованных и бескультурных скоробогачей.
И все же в общей оценке «великих реформ» все затмевается панегириками свободе крестьян и суду присяжных, который в комедийной форме сейчас у нас «возрождают». Хотя стоило бы задуматься, почему даже «демократ» Некрасов написал о той эпохе: «Бывают хуже времена, но время нет подлее».
Как всегда, в России литература подметила тенденции своего времени лучше, чем социологи. Крафт в «Подростке» Достоевского дает определение пореформенной эпохе: «Из людей теперь все — помешанные. Сильно кутит одна середина и бездарность... Нравственных идей теперь совсем нет, вдруг ни одной не оказалось, и, главное, с таким видом, что как будто их никогда и не было... Нынче безлесят Россию, истощают в ней почву, обращают в степь и приготовляют ее для калмыков. Все точно на постоялом дворе и завтра собираются вон, из России».
И здесь же Достоевский отвечает на вопрос, почему это так: «Сначала идея, а затем деньги. Без идеи, высшей идеи, с деньгами общество провалится».
Реформы 60-70 годов направили Россию по пути либерализации, к внешней свободе. И очень не многие видели тогда (как и сейчас в схожей ситуации), что это путь в сторону от подлинной свободы, к гораздо более утонченному рабству. Хотя, в свое время, мыслитель, позже записанный в синодик русского либерализма, — Чаадаев, узнав о планах «освобождения России», сказал, что хочет «запереться дома, с тем, чтобы заняться сочинением, в котором он докажет необходимость сохранения в России крепостного права». Александр II и его либеральная бюрократия (это самоназвание о многом говорит) пошли, с их точки зрения, наилегчайшим путем — путем европеизации. Михаил Сергеевич через более, чем 120 лет попытался повторить путь Александра Николаевича. Для одного этот путь завершился бомбой террористов, для другого — Беловежской пущей. Но другие пытались и пытаются идти, ведь с их точки зрения: «Иного не дано!»
С упорством, достойным лучшего применения, последние русские цари строили в России капитализм европейского образца. Общество становилось все более и более либеральным, пока либерализм не перерос в коммунистический тоталитаризм. Синтеза, по европейскому образцу, либерализма и тоталитаризма на основе капитализма, не получилось. В 20-е годы была предпринята попытка соединить тоталитаризм и либерализм на коммунистической основе. Это «легендарный» НЭП. Можно вспомнить, что в 20-е годы и Сталин и Бухарин призывали соединить российскую революционность с американской деловитостью. Однако синтеза снова не вышло, вышла тоталитарная химера. Ничего не получилось именно потому, что в России было иное понимание свободы, иное отношение к делу и материальному успеху, чем в Европе. Стахановское движение не могло заставить основную массу населения страны воспринимать «дело» как нечто святое. Как раньше не мог это сделать и лозунг: «Обогащайтесь!»
Состояние души — вопрос «Зачем?» — оказалось сильнее.
И тогда потребовался ГУЛАГ как средство компенсации отсутствия протестантской этики. Ведь по словам Ленина: «Русский человек — плохой работник».
Но либеральная подкладка сталинизма, в виде ориентации на такие же, и даже лучшие, внешние успехи как у Запада, сохранилась. Единственный искренний лозунг сталинизма: «Догнать и перегнать!» Вот почему Кеннан и заметил сильную либеральную традицию в сталинском СССР.
В современной России предпринимается очередная попытка либерализации и идет быстрое складывание денежного тоталитаризма. Их вновь пытаются скрестить.
Но снова проявляется и особость России. Стоит задуматься о феномене ЛДПР и даже не о ее успехе, а о причинах принятия именно такого названия. Оппоненты Жириновского заявляют, что называть такое политическое движение либеральным нельзя. А может быть наоборот? Либерализм в России (во всяком случае массовый) может быть только таким.
Так что напрасно Новодворская, которая собирается строить капитализм в России, устраивает митинги протеста под лозунгами: «фашизм не пройдет!», у штаб-квартиры ЛДПР. «Своя своих не познаша».
Правда, некоторые вчерашние либералы-перестройщики сейчас уже заявляют, что получилось не то. «Не той свободы мы желали» — восклицает Искандер, глядя на залитую кровью родную Абхазию.
Два видных идеолога перестройки, Буртин и Водолазов, анализируя сложившийся при Ельцине строй, называют его «ублюдочным псевдокапитализмом». Хорошего будущего с таким капитализмом они стране не обещают: «как и то, что было раньше, — это принципиально застойная структура, лишенная всяких ресурсов саморазвития. Спокойно, эволюционным путем перерасти в нормальное современное постиндустриальное общество она не в состоянии».
Что же, в очередной раз русский народ не смог «обустроить Россию»? Нет, он ничего не обустраивал, а просто не стал мешать либерализаторам. А не стал мешать по той же причине, о которой писал Достоевский в пореформенную эпоху: «Боже, да у нас именно важнее всего хоть какой-нибудь, да свой, наконец, порядок! В этом заключается надежда, и так сказать, отдых: хоть что-нибудь, наконец, постоянное, а не вечная эта ломка».
Был ли другой путь? Был и есть. Но он требует у выбирающего его народа мужества, самоотверженности, нравственности, готовности к труду и сверхусилию. Мы были к этому не готовы. Можно по этому поводу возмущаться, как например Зиновьев: «Пройдут годы, может быть века, и наши потомки осудят нас как предателей, подлецов, дураков, шкурников, холуев, трусов, капитулянтов. И проклянут нас. И это будет справедливо, ибо мы заслуживаем такой суд».
Но такой суд слишком строг, он также не учитывает всех, смягчающих вину, обстоятельств. Бердяев, например, заметил эти смягчающие обстоятельства еще в 30-е годы. Он писал о том, что коммунизм мобилизует религиозный потенциал русского народа на достижение материальных и, в конечном счете, иллюзорных целей. И когда этот потенциал будет истрачен, Россия станет самой буржуазной страной мира. Это и случилось, но это не вечно и даже не на долго. Это — очередной тупик на квазизападной дороге. Стимулом к выхождению из тупика либерализации станет такой мощный фактор российской истории, как «жареный петух». И нам не следует повторять любимую строку русской интеллигенции: «Жаль только жить в эту пору прекрасную, уж не придется ни мне, ни тебе». Придется, видимо, придется.
Новосибирск. Июнь, 1994.
Юрий Курьянов
