Я уже пытался анализировать феномен Майдана в разных ракурсах и плоскостях. Как, например, своеобразную модель социального лифта, попытку опредмечивания мечты. Но сейчас не об этом.
Майдан захватывающе интересен и как приключение, точнее, как План побега из города. А еще точнее — как план побега из греховного мегаполиса в пасторальную сельскую глушь.
Почему-то мало кто заметил (а может и вообще никто), что, по сути, кроме всего прочего (политических симулякров, реальных надежд, недетских детских страстей, борьбы олигархов и геополитических центров), Майдан — это вселенская борьба сельского и городского миров, которая идет то затухая, то обостряясь со времен древнеримских полисов, сражавшихся с окружающей провинцией.
Если бы я мог сейчас шутить, я бы сказал, что эта борьба идет со времен Марка Валентина, подавлявшего провинциальные бунты против полисов, до просто Маркова, разжигавшего городской протест против сельского менталитета. Но это не шутка! Я могу доказать.
Начну с того, что этот план начинается с протеста против хроноса. Пожалуй, главным доказательством послужит восторженный снос памятника Ленину. Казалось бы, подзабытый Ильич идеологически очень близок к тем, кто с упоительным экстазом его низвергал: он тоже был за равенство и даже за вожделенную уравниловку; он тоже был против зажравшихся «буржуев» — олигархов; он даже расстреливал за взятки — коррупцию. И именно он подарил нам страну как отдельное государство…
Короче, вроде бы наш человек, а его с такой страстью и ненавистью… Но без причин, как известно, ничего не бывает. И я вижу сакральную причину этого акта в том, что бывший вождь указывал и глазами, и рукой прямо на бессарабские часы.
(Во времена моей юности даже была стойкая версия, что он не просто своим повелительным взглядом гипнотизировал часовой механизм, но конкретно нацеливал его на 11 часов — когда начинали отпускать в магазинах водочку. Но это отдельная история, которая нас в данный момент не касается).
Короче, надо признать, что Ленин был преступно связан с часами. Почему преступно? Да потому что сельский менталитет отвергает, презирает, не признает хронос как таковой! Что такое большое село? Это село с Майданом. А что такое маленький город? Это то, во что превращается большое село, если на Майдане повесить городские часы. Кстати тогда и сам священный Майдан, страшно сказать, превращается в обычную городскую площадь.
Просто для сельского быта, характера, обычая, хронос, механическое часовое время — сущность совершенно инородная, бездушная, нечеловеческая. Здесь господствуют рассветы и закаты, завтраки и ужины, утренний секс и вечерний, и бесконечное однородное тягучее пространство между ними. Механика, металлические стрелки, шестеренки, даже гирьки на цепочках убивают сакральную душу села.
Я помню, как заходил в АП истово, органично, безоговорочно и без примесей сельский человек Виктор Ющенко. Первое, что он сделал, безошибочно доверяя своим хорунженским генам и безрадиевским инстинктам, — убрал из администрации все часы. Поэтому, сидя на бесконечных заседаниях, мы просто впадали в анабиоз — время застывало, останавливалось, было над нами не власnно. Совсем как в дорогом его большому бухгалтерскому сердцу селе детства…
В общем, с этим пунктом все ясно. Ильич, как вождь бывших майданов, баррикад и прочих пролетариев, сам подложил под себя бомбу с часовым механизмом. И это урок будущим вождям — внимательно смотрите, куда указываете рукой. В этой номинации село безоговорочно победило химерное, вымученное, лихорадочное городское время. Один — ноль!
Не менее успешно идет наступление и по второму пункту. Это уже протест против полиэтничности. Настоящее село всегда моноэтнично. Именно поэтому у нас есть венгерские, болгарские, гагаузские, даже албанские села. А можно ли представить в нашей стране албанский город? Конечно, нет! Поскольку суть урбанистики, со времен тех же древнеримских полисов, — полиэтничность. И эта городская зараза, безусловно, — вызов для цельного сельского характера.
Ведь как коварно устроен город — если в селе инородец виден сразу, то здесь его приходится выявлять, разоблачать, расшифровывать. Но, к чести Майдана, и здесь народное творчество, и мудрость командиров нашли простые и быстрые решения.
Первыми, конечно, проявились москали. Наивные потомки угрофинов легко купились на элементарный тест: «Хто не скаче — той москаль». То ли эти неуклюжие увальни генетически не умеют скакать на ровном месте, то ли до сих пор считают не только шаг влево, шаг вправо, но и прыжок на месте попыткой к бегству. Короче, с этими решили.
Сложнее оказалось с евреями. Но у этого славного народца тоже оказалось слабое место. Они не любят быть на одном уровне со всеми, и если появляется малейшая возможность взобраться куда-то повыше, они тут как тут. Причем они легко покупаются на соблазн любого возвышения. Им хоть трибуну ставь, хоть броневик, хоть бульдозер — сразу срабатывает инстинкт карабкаться наверх. На этом их мудрое село и ловит. Правда, потом тяжело сверху сгонять, даже с непривычного для рядового еврейского олигарха бульдозера, и даже зычным голосом майданного командира: «Жид, слазь на…!». В общем, с этими этнопримесями село справилось играючи.
Сложнее, конечно, будет с американцами, литовцами, поляками и прочими англосаксами. Но я абсолютно уверен, что сельская смекалка победит! Вы видели когда-нибудь село, где свободно живет пол мирового интернационала! Отож! Два — ноль.
Почти реализована и третья, сугубо сельская, страсть — ненависть к анонимности. Или протест против приватности, частной жизни. Этот чопорный, ханжеский город погряз в приватности, закрытости и зашторенности. Здесь люди не знают соседей по лестничной площадке, и даже сексом занимаются тайком, как преступники.
Майдан же вернул нам первозданную радость полной публичности. Его могучей энергетики хватило, чтобы даже чопорную мэрию волшебно превратить в один громадный публичный сеновал. Причем в сеновал где-то после празднования Дня работника сельского хозяйства. Здесь все по-честному открыто и без ложных тайн: «eating», «drinking», «fucking» — как с восторгом пишут мои европейские друзья.
Когда я вижу милые пары на копнах ношеных шмоток из пожертвований киевлян, я злорадно усмехаюсь: ну что, кияне, а вы испытывали такую открытую высокую страсть в своих затхлых квартирках? Три-ноль!
И, конечно, меня восхищает та сила древнего инстинкта, которая требует доступа к открытой, первозданной матушке-земле. Жестокий город, как бандюган из девяностых, закатал землицу в асфальт, сдавил ее грудь гранитом и мрамором. Но бесполезно — село пришло к матушке на выручку. Могучие парубки уже почти содрали с Майдана, как линялую змеиную кожу, всю эту пафосную хрень облицовки. Разбили тяжелыми молотами весь этот гламур каменных и бронзовых украшений и орнаментов. Майдан освежевал Крещатик, как опытный селянин освежевывает свинью — естественно, ловко, деловито. По весне можно будет прямо на Майдане уже сеять семя и в открытую парную земельку и, заодно, в распаренных весенним солнышком девчат. Красота! Извините, увлекся… Четыре — ноль!
Наконец, Майдан продемонстрировал свою силу, и, особенно, под Новый Год, в том, что он жеманную, картавую, городскую карнавальную культуру лихо превратил в трогательный сельский балаган и вертеп. Он лихо заменил ёлки на палки, точнее на арматурины и обрезки труб. А что вы хотели — это на вычурных новогодних карнавалах раздают скупые подарки, а вот на балагане всегда имеете шанс щедро получить п… С Новым Годом! Пять — ноль!
В общем, перед нами не только Майдан. Перед нами полный план побега из загнившего, погрязшего в пороках, бюрократии и ложных условностях города в родное и близкое село. Центр Киева туда, за колючую фермерскую проволоку, уже съехал. Там радуют глаз мгновенно выросшие из самой земли колыбы, шалаши, халабуды. Мир хижинам, война дворцам и прочим квартирам с теплыми клозетами. Как-то так.
Дмитрий Выдрин
