Александр Пушкин: «Европа в отношении к России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна»...

Теперь замечают. И даже с вызовом. В ночь с 6 на 7 февраля нынешнего года русский бронзовый воин был осквернен вандалами. Но мало ли таких выходок на счету у заживо разложившихся выродков? Вот только памятник этот – моему деду…

Об обстоятельствах того похода дед не распространялся. Как и о многом ином. О том, например, что он представляет древний казачий род – из тех, что в свое время участвовали в основании Киевского и Черниговского средневековых княжеств, ставших впоследствии именоваться Украиной. Род прикрывал южную на то время границу Руси от турков, крымчаков, века промышлявших бандитскими набегами на торговых путях половцев, трансформировавшихся затем в черкасов. Во времена Пушкина об этом еще помнили. Откроем его «Полтаву»: «Мария, бедная Мария, /Краса черкасских дочерей. /Не знаешь ты, Какого змия /ласкаешь на груди своей…». К слову, Марию на самом деле звали Матреной. Но поэтической музе претит грубая нота прозы. А авторская воля – закон. С «пригретыми змиями» проще. Их и доныне, как говорится, пруд пруди. Достаточно включиться в украинские телесети.

След рода до сего дня хранит российско-украинское пограничье. Речь о городе – Масловой Пристани, что носит имя Микулы Ивановича Маслова. Хотя у рода есть и более глубокая история, но именно этот боярин занесен в Книгу реестрового казачества Украины. Сложные родственные связи поддерживались вплоть до начала Великой Отечественной войны. Через брод речушки Волчьей, над которым сегодня относительно надежный мост, на меловую гору, мимо едва видных сегодня валов турецкой заставы, через знаменитый Рыбный шлях – всего три-четыре часа на конной паре. Обратно быстрее – под гору лошади бежали с большей резвостью и на спуске разнесли в щепы ни один крепкий возок. А с верхнего обреза того мелового сдвига до сих пор отчетливо видны и родовые села, и скифские курганы по их периметру, и заросли терновника, вязкие на вкус плоды которого начинкой шли в пахучие бабушкины пироги. Бабушка не признавала «казенного хлеба» и пекла только свой – на хмелю. Два раза в месяц. Он выкладывался на широкую лавку, накрывался старинным домотканым полотенцем с вышитыми знаками оберегов и оставался свежим до следующего печного аврала. Бабушкина выпечка, холодное молоко из погреба под полынный запах степи – острая память детства.

Памятник Русскому легиону

В один из приездов на летние каникулы, узнав, что в школьных классах я начал осваивать французский, дед решил устроить экзамен. После обеда и персонально разрешенной бабушкой стопки вдруг спросил под прищуром заблестевших глаз: «А скажи-ка, дорогой мой старший внук, а как будет по-французски хлеб?». «Le pain», – отмахнулся я, досадуя, что дед отвлекает от более важных дел у старой панской купальни. «Du pain», – горько вздохнул дед и отпустил с миром. Тогда только пыль взвилась за спиной. Но запомнил.

На старших курсах Питерского университета под присмотром преподавателей не только «правил произношение», уяснял, кто первым во французской армии должен отдать честь при встрече двух равных по званию офицеров, но и обильно забивал голову иными важными мелочами. Скажем, об особенностях ландшафта Франции в тех или иных ее районах, деталях, как сегодня говорят, ментальности самих французов, их быта. Там до меня наконец-то и доплыл смысл дедова уточнения. Составной артикль к существительному в данном случае означает часть целого. То есть речь идет не о хлебе как таковом, а, по-русски говоря, его куске.

Расправлю кудрявый завиток мысли. Экспедиционный русский корпус, потеряв в боях половину состава, хлебнув новомодных тогда боевых газов, шумно отметив победы под Верденом, в Шампани, и в Македонии, уже прошел тогда парадным строем по улицам Парижа. Кричали женщины «ура!» и в воздух чепчики бросали… А генералы в своих головах составляли будущие мемуарные оценки: «Если Франция и не была стерта с карты Европы, то в первую очередь благодаря мужеству Русских солдат» (маршал Фердинанд Фош). Так и написано – «Русских» с большой буквы.

Действительно чудовищный контраст

Впрочем, это не помешало Фердинанду Фошу, верховному главнокомандующему вооруженными силами Антанты, нанести в Россию ответный визит – как одному из организаторов вооруженной интервенции против нее. Визит не приняли, и французов в очередной раз наладили восвояси. Но это к слову. Речь же о том, что выполнивший свою боевую миссию корпус стал требовать отправки домой – в Россию. Сосем как в проникновенных стихах Михаила Ножкина: «А я в Россию, домой хочу…». Но Франция продолжает войну до победного конца, русские воевать за нее больше не хотят, Россия шумит революцией. И французы находят мудрое европейское решение, в рамках своих собственных хваленых ценностей и представлений о демократии: украшенный лаврами победителя корпус разоружают, пожелавших воевать за Францию отправляют на фронт, не пожелавших – в трудовые лагеря. Читай – концентрационные, со всей их известной практикой концлагерного общежития. Это из них дед вынес свое подсознательное воспоминание о куске хлеба. И умение бриться – когда одно лезвие для новомодного тогда бритвенного станка выдают на двести солдат. Прием заточки дед продемонстрировал на стакане.

Как говорится, пути Господни неисповедимы, и тот опыт пригодился деду еще раз. Речь о событиях сорок второго под Севастополем, где армия и флот были брошены на милость противника по сути бежавшим из Крыма адмиралом Филиппом Октябрьским (Ивановым). Его и старших офицеров штаба вывезли тогда из окружения на транспортных самолетах и подводной лодке. Под яростный мат и стрельбу оставленными вслед. Днем-двумя позже деда с изувеченным взрывом мины лицом подобрала в разбитом окопе немецкая похоронная команда. Собирала своих. Но не добила, как чаще всего было, а передала в лагерный госпиталь. Его организовали попавшие в плен военврачи и младший медперсонал. На линию жизни деда вытащил тогда случайный харьковский земляк.

Концлагерь для защитников – он и есть концлагерь, как ни называй. Им же и останется. Он отнюдь не был случайностью, помноженной на обстоятельства. Скорее закономерностью. В массе документов о Русском легионе во Франции прямо говорится о том, что французы своих защитников не очень-то и привечали. Сорок пять тысяч русского воинства прибыли к берегам Роны и Гаронны без должного медицинского сопровождения. То ли в спешке, то ли понадеялись на союзников, то ли хотели забить пароходы в Архангельске как можно большим числом солдат. Короче, своих врачей и походных лазаретов корпус не имел. Зато были потери. Отравленными, умершими от ранений и болезней в земле оставлено Франции больше половины состава той военной экспедиции.

Памятник осквернили «бешеными пусями»...

Французы жали на Николая II – шли еще! Париж готов был принять до 400 тыс. русских штыков. Европа всегда и охотно смывала свои собственные проблемы потоками русской крови. То же самое видим и сейчас. В провокациях, подзуживаяних националистам и отщепенцам с их разрушающими наше национальное поле идеями, в прямых и замаскированных вмешательствах в дела России. И в то же время тех, продолжу невольно прерванную мысль, кого можно было спасти, размещали в своих стационарных госпиталях на правах подобранных из милости случайных прохожих – на каменных полах, в коридорах и при толике внимания со стороны медперсонала. Это отмечается во всех мемуарах участников тех событий.

Это же самое отношение видим теперь и в варварстве по отношению к памятнику давним защитникам Франции. Так новое ее поколение решило отметить свою солидарность с российскими одновыродками из небезызвестной «Пуси райот» – «Свербящими передками», так, кажется, будет в переводе. Европа, осознанно и планомерно разлагая нашу молодежь, прежде всего разложила собственную. К каким результатам это ее приведет, уже угадывается. Но эти семена давно закладывались в благодатную почву.

С подобным сталкиваюсь не первый раз. Достаточно давно рассказывал на страницах «Московских новостей» советским и зарубежным читателям об истории боевого танка, подаренного французам маршалом Л. Говоровым. Как знак фронтового соратничества. Какое-то время уникальная боевая машина со своей собственной историей и историей одного из ее экипажей простояла на эспланаде парижского Дома инвалидов. Затем исчезла без следа. Французам наша история не нужна. Даже в знаках прошлого. Своя, похоже, тоже.

Русские на Елисейских полях. Победители!

Из множества снимков Экспедиционного корпуса во Франции, сохраненных белой эмиграцией, выбрал для иллюстративного акцента именно этот – прохода по Елисейским полям Парижа войск корпуса. Не лучший по качеству, но с четко выраженной идеей – Русские идут! И когда говорю «русские», то всегда имею в виду союз народов, который собран предками, и прежде всего русским этносом, в границах так называемой Большой Пространственной Чаши (БПЧ). Естественных природных щитов нашей безопасности в рамках Евразийского континента.

Эти границы пытаются разрушить, расколоть, разнести под разными предлогами на части. Под знаменем известного иезуитского лозунга – разделяй и властвуй! И процесс начат не сегодня. Ныне он лишь продолжается. Были времена и хуже. БПЧ обкусывают едва ли не по всему периметру ее границ. Используя разные приемы. В том числе и так называемое мазепино отродье. Оно оправдывается, что-то обосновывает. Но – не пытаясь даже понять, что подписывает приговор самому себе.

Посмотрим на эти куски вроде бы отпавших. Карлики Прибалтики, Украина, да и та же вечно амбициозная Польша… Жалкое зрелище. Утрата всего и вся. Под хорошо продуманным европиным руководством. Начиная от культуры и кончая экономикой. Не говоря о крохах той же независимости. Европе нужны содомитская культура и мораль и никакая экономика на окраинах-украинах. Разве что сырьевая и товарно-сбытовая.

Уже примерили. Осталось приспособить под смокинг. Если дадут...

В нынешнем году совместно с младшим моим братом Владимиром организовали, скажем так, мини-экспедицию – в верховья Днепра и Десны. Ставили целью отыскать следы экономической деятельности гуннов как предшественников ядра руссов, белорусов и малороссов. Отыскали в изобилии, и не только их. Результат требует отдельного обстоятельного разговора. В рамках этого лишь замечу, что натолкнулись на массу иного, выпадающего из темы. В разговоре с одним из знатоков местности – Сергеем Пановым, командиром поискового отряда «Благовест», поднимающего в местах боевых сражений неупокоенные останки как наших, так и солдат вермахта, услышали следующее. В одном из местных лесов Сергей Васильевич нашел добротно устроенную землянку времен Великой Отечественной. Вскрыл вход. Укрытие оказалось германским полевым саперным складом, причем практически идеальной сохранности. На все еще целых его стеллажах были разложены мины с маркировками множества европейских стран, разных конструкций и предназначения. Отдельно от них – строго по инструкции – лежали взрыватели, завернутые с немецкой аккуратностью в бумагу.

Из любопытства Сергей развернул одну из оберток и в свете фонаря обратил внимание не столько на устройства для активации взрыва, сколько на сам обрывок бумажного листа из фронтовой «дивизионки». Одна из ее иллюстраций представляла читателю девчушку лет десяти с советским пионерским галстуком на груди. Скорее всего, снимок был взят из семейного альбома в какой-то из местных изб. На другом – этот же ребенок висел на перекладе ворот. В петле из собственного галстука. Такой наглядной доходчивостью профессиональные фронтовые пропагандисты вермахта повышали боевой дух германских солдат. Своего рода наставление – как нужно наводить истинный европейский порядок на оккупированных землях. «Война – трагедия для всех ее участников. Но ничего более циничного в своей поисковой практике я не встречал, – заявили тогда Сергей. – Тот случай заставил меня совсем по-иному отнестись и к немцам, и к нашим солдатам, вставшим у них на пути».

Всего лишь один частный пример практики порожденного Европой нацизма. Казалось бы, разгромлено, изжито, осуждено. Но когда видишь шествие по киевским улицам колонны украинских националистов с этой же самой идеологией наперевес, то отчетливо осознаешь, что она востребована. И, прежде всего, не только молчащей по поводу таких демонстраций Европой, но стимулирующей их. Ей по-прежнему это нужно. И, прежде всего, для разрушения родового русского поля. Начиная с окраинно-украинской его части. И рушит. Подступаясь с разных сторон.

А еще и соревнуются, кто лучше «зиганет»...

В свое время у меня была возможность продолжить знакомство с культурой Запада. И конкретно той же Франции. Несбыточная мечта многих. Но, осознав, что лично для меня она все уверенней трансформируется в реальность, посоветовался – сам с собой и пришел к выводу, что практика 30-строчного журналиста-международника, или кого там еще, всем своим престижем, выгодами, перспективами меня не волнует. И подготовил себе место в Центральной Азии.

Любопытнейший район и такие же люди. Намазга, Афросиаб были тогда на слуху. Увидел и потрогал собственными руками много больше, чем ожидал. Но, главное, очень быстро пришло осознание, что именно там находятся ключи как от прошлого Руси Великой, так и ее будущего. И не ошибся. Мой наставник по языку сказал мне на прощание: «О своем решении еще пожалеешь!». Увы, времени как-то не отыскалось. И в своем сохраненном азиатском доме до сих пор чувствую себя так же уверенно, как и в киевском.

…Относительно недавно на Харьковщине – на могиле деда в родовом селе предков – поставили памятник. Взамен отжившего свое креста. Настоял, чтобы на нем вместо дежурных слов самоутешения из «любим и помним» выбили: «Маслов Иван Михайлович. Защищал Париж и Севастополь. Но горька судьба русского солдата…».

А ведь давно уже все сказано. Забыли, забыли...

...К этому же. Оценивая скудоумные пассажи украинских нынешних вождей и их усердно подхалимствующего окружения с его хронически текущими слюнями – относительно «евровыбора», всегда вспоминаю классика. Того, что заметил: «Европа в отношении к России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна» (Александр Пушкин). И добавляю от себя лично: а сколько раз при этом еще и нагло преступна. Что ж тогда удивляться уже давно осязаемым результатам украинского этого пути?..

Александр МАСЛОВ, журналист, писатель («Русский мир. Украина»)