Надо сказать, что эти мысли мне пришли в голову после недавних событий в Пугачеве. Мысли меня увели назад в многонациональный и многоконфессиональный Китай начала 18 - го века. У китайцев тоже был свой «национальный вопрос», или вернее, всегда присутствовала та сложная смесь экономики, социальных противоречий и так далее, из которой и вырастает национальный вопрос.
Но вот так, 1729 год, местные начальники в очередной раз пишут императору Юнчжэну (правил 1723-1735), жалуются на мусульман, потому что, «у них другая религия, они одеваются не по-нашему, ведут себя нагло и агрессивно, нарушают наши законы». Чиновники требуют от императора жестких мер.
Император Юнчжэн в одном своем указе от того же года констатировал что, да, мусульмане уже давно распространились по стране. «Они тоже сыновья этой страны и нет никакой причины, чтобы смотреть на них по-другому», пишет он. «Я думаю, что их религия, это просто то, что их предки передавали, вместе с определенными традициями и обычаями. Но и китайцы все из разных провинций, едят разную еду, говорят на разных диалектах. А что касается то, что мусульмане ходят в мечеть, одеваются по-другому, пишут по-другому, если каждый просто живет по своим традициям, следует своим обычаям, никакого тут нет преступления или опасности для страны и народа».
За этим идет размышления о том, что религии разные по формам, но основные принципы у всех одни, и все ведут туда же, «чтобы люди стремились к добру». Император еще и отмечает заслуги мусульман во всех сферах государственной жизни. «Конечно, люди разные», он признает, «есть достойные люди, есть и невежды. Среди мусульман встречаются хитрых и наглых, но разве среди китайцев не так же»?
Он в заключении отказался принимать каких-либо особых мер, а просто напомнил чиновникам, что есть закон, и он один для всех.
Год спустя, еще один чиновник просил императора принимать меры. С тем, что, мусульмане поселились уже везде, так же конкурируют за работу, ведут торговлю и так далее, он вроде смирился, но его возмущал их неготовность адаптироваться к местному образу жизни. Его особенно возмущал то, что они не следуют общепринятому календарю, «собираются целой толпой, чтобы праздновать, называют это Новый год». Хиджаб его не волновал, а то, что мусульманские мужчины постоянно носят белую тюбетейку, вызвало у него особый гнев (белый цвет в Китае – цвет скорби и похорон). Ему и не нравилось то, что мусульмане ходят в какую-то непонятную мечеть и молятся непонятно каким богам.
Император ответил, что мусульмане вполне уважают и календарь и правила одевания, просто они у них свои. Непонятные религиозные обряды его не волновали. Как он заметил, китайцы по разным частям страны почитают разные местные боги и духи, имеют разные ритуалы. «Многие мне уже жаловались на мусульман», он пишет. Ему, видимо, это уже надоело. «Если мусульманин нарушает закон, то он должен отвечать по законам нашего государства… Если речь не идет о преступлениях, а чиновники, просто из за того, что у мусульман обычаи в чем-то чуть отличаются, начинают во разным мелочам придираться к ним и безответственно жаловаться мне на них, мне придется строго вас наказать».
На самом деле, в части «понаехали тут и ведут себя у нас как хозяева», возмущенные китайцы скорее бы упрекали этого самого императора Юнчжэна, который был не китаец, а маньчжур, то есть, «приезжий», со своим языком и культурой, хотя и тоже вполне прекрасно владел китайским и получил классическое китайское образование. Но не требовать же у императора, чтобы он сам вместе со своим народом выселился, потеряешь голову, или отправят в ссылку на далекий маньчжурский север, ближе к границе с Россией. Были антиманьчжурские бунты и заговоры, но они жестко подавались, и поэтому, проще было найти другую цель для выражения протеста.
Ладно, белые тюбетейки и прочее, а реальные конфликты? Да, они были. На западных границах империи шли сложные, очень запутанные конфликты с монголами, мусульманами, и тибетцами. Внутри страны, Юнчжэн централизовал власть (можно сказать, строил свою «вертикаль власти»), проводил реформы, которые отнимали привилегии у местных элит. Это особенно касалось земель на юго-западных окраинах империи, где исторически сложилось так, что власть была в руках глав местных кланов, и население во многом жило по своим местным законам. Политика Юнчжэна в итоге привела к вооруженным конфликтам с народами Мяо, которые жили в южных горах, в труднодоступных укрепленных поселениях, и совершали рейды на китайских поселенцев-крестьян.
Естественно, возникали и конфликты, подобные недавней трагедии в Пугачеве. Закон ставил маньчжуров в привилегированном положении, и поэтому, в глазах китайцев, часто выглядело так, что маньчжуры вообще творят, что хотят, плюют на закон. Бытовой конфликт легко мог стать межэтническим.
Смертные приговоры приносили местные суды, а потом, приговоры из всех провинции отправлялись императору. Тот мог или оставить их в силе, или пересмотреть решение. Юнчжэн, конечно, тоже должен был балансировать между интересами «своих» маньчжуров, и общими интересами. В целом, он старался быть справедливым, даже в чувствительных «межэтнических делах». Он очень дотошно подходил к смертным приговорам, изучал каждое дело, во многих случаях смягчил или отменил приговор, особенно в делах, где ясно было, что люди просто по глупости совершали преступления, под аффектом, или под влиянием алкоголя.
Да, его подданные пили. Он заметил, что многие конфликты возникают на этой почве. «Алкоголь мутит разум человека, и он начинает вести себя не так, как обычно», заметил император. «Люди собираются компанией, сначала мирно и дружно пьют вместе, а как напьются, начинается ссора и ругань, и потом идет в ход и нож. …обижаются, на трезвой голове успокоились бы, а когда пьют, только еще больше разгорячатся, не выдержат, не стерпится отомстить… Каждый раз, рассматривая приговоры по делам убийства, вижу, что в пяти-шести случаях из десяти, люди совершили преступление, когда были пьяны».
Император пытался их воспитывать, запретил азартные игры, курение, и ряд других развлечений, и в каждом городе и селе по всей стране приказал чиновниками всех собирать на площадь, чтобы слушать моральные наставления собственного сочинения. Надо признаться, народ не любил эти затеи императора. Юнчжэн активно проповедовал «дружбу народов» и традиционные ценности. С одной стороны это было ему нужно в политическом смысле, для укрепления основ и единства государства, и с другой стороны, он действительно разделял эти идеи.
Государство не было светским. Маньчжуры сделали из неоконфуцианской «школы принципа» свою государственную идеологию, опять же, она и отвечала их политическим целям, и маньчжурским императорам она реально очень нравилась. Религией они вообще активно пользовались для строения отношений с другими меньшинствами – монголами, тибетцами. Приняли тибетский буддизм и покровительствовали его. Были у них и собственные религиозные предпочтения, конечно. Сам Юнчжэн был известен своей религиозностью, за что и получил предупреждения от конфуцианских ученых, когда только что взошел на престол – Будда был не в почете у конфуцианцев.
Может быть, синкретический, гибкий подход маньчжуров как раз во многом был ключом, позволившим им 300 лет держать под своим контролем столь огромную империю. После падения маньчжурской династии в 1912, новый Китай все мучился с вопросами самоидентификации и содержанием и формой нового государства. Идти назад и строить собственно китайское государство, для китайцев, без «чужих», или наоборот, сохранять построенную маньчжурами империю, а значит, и искать способ сосуществовать с «чужими»? Вопрос до сих пор не решен. Время от времени события то в Тибете, то в Синьцзяне напоминают об этом.
diletant.ru, Иджен Ким
