Мы не навязываем им свои, так пусть и они этого не делают
Не получив при формировании правительства России желаемого поста министра образования, Тина Канделаки сочла себя недооцененной и решила напомнить, что может и поменять свое политическое позиционирование. И обозначила свою некоторую солидарность с защитниками «пусси».
Строго говоря, то, что она не стала министром образования, быть может, не так уж и хорошо. Возможно, она была бы более здравомыслящим и уважающим систему образования руководителем, чем нынешний министр. Но в отместку власти она осудила приговор «пусси», назвав его «информационным самоубийством РФ»: «Это – информационное самоубийство. Это – имиджевые потери. Мы подчеркнули свою непохожесть. В цивилизованном мире такие вещи не приняты».
И вот здесь даже более интересен не сам вопрос о «пусси», которые получили неоправданно смягченный приговор, способный лишь поощрить к такому инструментарию саморекламы желающих растиражировать свое имя. Суд, по существу, заявил во всеуслышание: «Хотите стать всемирно знаменитыми символами свободомыслия? Устройте скандал в церкви! Отсидите под пристальной заботой ваших «прав» со стороны СМИ два года и выйдете готовыми для миллионных контрактов на съемки в рекламе, чтение лекций, турне по миру с рассказами о вашей «кампф»... Но это в данном случае иная тема.
В пассаже Канделаки важны сама апелляция и используемая система понятий: «имиджевые потери», «подчеркнули свою непохожесть», «в цивилизованном мире так не принято»...
Первый посыл предполагает, что приоритетным объявляется не юридическая или моральная, а политически-пропагандистская оценка. Т. е. правосудие, дескать, вообще должно осуществляться в соответствии не с законом, а с той или иной сиюминутной политической выгодой. Конечно, приговор, который морально не принимает общество, работает скорее против того, кто его вынес, против существующей системы права и на ее противников. Но это не значит, что приговор должен выноситься на основании стремления произвести на кого-то выгодное впечатление или просто кому-то понравиться. Тем более если речь идет не о том, как приговор будет воспринят обществом как таковым, а о том, насколько его сочтут устраивающим их вполне определенные информационно и политически активные группы, ранее осуществлявшие давление на суд по данному вопросу.
Нужно, наконец, научиться различать настроение общества и настроение элитных групп, имеющих информационные ресурсы и постоянно держащие и власть, и общество под информационным давлением. Они постоянно пытаются подменить собой и своими пожеланиями общество, которое большей частью не имеет таких информационных возможностей, и объявить себя – им, неизвестно на каких основаниях пытаясь монополизировать за собой имя «гражданское общество».
Причем это возведение имиджа в критерий оценки судебных решений одновременно ориентируется даже не на имидж суда и его авторитетность в стране, а на оценку вне ее, т. е. судебные решения российского суда рассматриваются как заведомо подчиненные по отношению к тем или иным внешним оценкам. Иными словами, суд рассматривается не как институт правосудия, а как своеобразное пиар-агентство, а само правосудие – не как самостоятельная ветвь власти суверенного государства, а как (в лучшем случае) первая инстанция, чье предварительное решение должно быть представлено на утверждение общественным мнением иных государств, большей частью являющихся конкурентами России.
Нелепы как сам посыл (утверждение решения российского суда внешними инстанциями), противоречащий суверенности России, так и надежда на то, что любые подобные решения будут находить поддержку в странах-конкурентах.
Если человека судит российский суд – значит, предполагается, что данный человек нанес ущерб России: либо ее гражданам, либо ее обществу, либо ее государству. Т. е. за нанесение этого ущерба суд должен и наказать, и доказать, что в будущем подобные нарушения тоже будут наказываться. Главные его задачи – минимизация и предотвращение нанесения ущерба.
Почему это должны одобрять общественное мнение стран-конкурентов или сами страны-конкуренты? Для них ведь любой ущерб, нанесенный их конкуренту, – это ослабление конкурента и выигрыш с их стороны. Дело не в русофобии, а в конкуренции. Если конкурент недоволен твоими действиями – значит, твои действия правильны; если он ими доволен – значит, они неправильны. Думать иначе – либо лицемерие, либо сумасшествие.
Следующий посыл Канделаки: боязнь подчеркнуть свою непохожесть. Во-первых, это неправда. Многократно сказано, что уголовное наказание за хулиганство в церкви существует в самых разных странах, а в некоторых оно не нужно, потому что там обойдутся и без него.
Во-вторых, при общении и поиске взаимопонимания, конечно, нужно искать то, что объединяет тебя с возможным партнером, но это не значит, что нужно скрывать то, что отличает. Начнем с того, что, скрывая различия, ты либо будешь выглядеть неискренним и пытающимся обмануть партнера, либо окажешься подстраивающимся под него сателлитом – и именно так он и будет тебя воспринимать, и будет отводить тебе лишь такое место, просто уже не признавая за тобой права на отличие, на твои интересы и твою особость.
Кроме того, и имидж, и понимание нужны среди прочего в первую очередь для уважения и готовности учитывать твою позицию, а уважают прежде всего тех, кто уважает себя сам и не подстраивается под партнера. Стараться не быть непохожим прежде всего значит утратить и свое имя, и свою субъектность, и свою индивидуальность.
Если уж на то пошло, то главное отличие России сегодня от других мировых субъектов в том, что она больше не является держателем своего проекта развития. Она все время пытается показать свою похожесть, а это неинтересно. Интересна именно непохожесть. И уважают и считаются с теми, которые говорят: «Мы такие, какими нам нравится быть. Вот каковы наше Имя, наше Знамя и наша Сила – возможности. Хотите сотрудничать – учитывайте и договаривайтесь. Не хотите – посчитайте, во сколько это вам обернется».
