Шутка брежневской эпохи, - «войско польское Берлин брало, а советское – помогало», - в наши дни наполняется новым содержанием. Когда-то невозможно было сосчитать, сколько же гитлеровцев сокрушили «Четыре танкиста и собака».
Ныне обострение «катынского синдрома» выливается, помимо прочего, и в страстное желание рассказать о сногсшибательных подвигах поляков во время Второй мировой войны. Недавно даже появились «воспоминания очевидца» о том, что поляки рейхстаг взяли, да их злые москали расстреляли. Широкого распространения эта байка о «берлинской Катыни», правда, пока не получила; очень уж гадко выглядели польские товарищи «расстрелянных», не мешавшие тому и помалкивавшие, подкупленные «жрачкой и самогонкой».
Можно вспомнить и хрестоматийный пример: безуспешные атаки корпуса Андерса у итальянского монастыря Монте-Кассино поляки, похоже, искренне считают проявлением какого-то невероятного героизма. С их точки зрения, проболтаться с конца 1941 года до 1944-го по тыловым районам СССР, Ирану и Ближнему Востоку в военной форме, поедая военный паек и в глаза не видя немцев, а потом раскачаться на безрезультатные атаки – это невероятный подвиг, о коем они десятилетиями песню про «алые маки Монте-Кассино» поют.
Похоже, что поляки действительно верят в то, что сыграли заметную роль в разгроме Гитлера.

Разумеется, они воевали и сами, и в частях, созданных в Советском Союзе, и у союзников, и подвиги были, и героизм. Вот только преувеличено это совершенно фантастически.

Для понимания того, как у поляков формируется миф о невероятных подвигах, полезно ознакомиться с воспоминаниями польского офицера-связиста Стефана Газела «Убить, чтобы жить. Польский офицер между советским молотом и нацистской наковальней», изданной в Лондоне и переизданной у нас несколько лет назад. Осенью 1939 года Газел просто мешками истребляет немцев, красноармейцев и украинских националистов. Огнестрельное оружие использует редко, предпочитая вилы, дубинку, саблю и кинжал.

Вот описание его первой расправы с немцем:

«Револьвер был пуст и, недолго думая, я схватил вилы и ткнул ему в живот, когда он бросился на меня. Он охнул и рухнул на пол. Я выдернул вилы и стал наносить ему удары ими до тех пор, пока он не перестал подавать признаков жизни».

Затем Газел попадает в плен к красноармейцам, от которых, разумеется, бежит, убив часового:

«Я чувствовал под моими пальцами напрягшуюся шею. Руками он пытался дотянуться до моего горла. Мы упали на землю. Он лежал на мне, но уже почти не мог двигать руками. Подергавшись несколько мгновений, он неожиданно затих. Человек, появившийся после меня из лаза, взял винтовку и вонзил штык в обмякшее тело охранника».

Убежав от красноармейцев, неукротимый Газел повстречал польскую кавалерийскую часть, где за пару часов освоил верховую езду, приёмы обращения с саблей (!) и принялся немцев рубать в конной атаке:

«Посреди этого безумия Ведьма вдруг затанцевала и неожиданно понеслась по дороге. Я увидел прицелившегося в меня немца, но тут кто-то разрубил его саблей. Передо мной, размахивая руками, выскочил еще один немец; стальной шлем висел у него за спиной. Подлетев к нему, я ударил его саблей по голове, прямо по мелькнувшей передо мной лысине. Я раскроил ему череп, и он рухнул на землю».

Порубав немцев, Газел добрался до оккупированной Варшавы и принялся их там резать. Очаровательная патриотка Янина их заманивала, а Газел ликвидировал:

«Призывно улыбаясь, Янина пошла к кровати, на ходу снимая пальто. Немец шагнул в комнату, и я ударил его дубинкой по голове… Я стал наносить удары кинжалом. Один... другой... третий... Немецкий солдат несколько раз дернулся и затих. Он был мертв… уже на следующий день мы убили еще одного немца. Следующей ночью еще одного. В течение одиннадцати ночей мы убивали немцев и спускали их в реку».

Все попытки задержать Газела были тщетными. Если под рукой не было кинжала, вил или дубинки, он вёдрами отбивался:

«К нам уже медленно шел второй солдат, и я, недолго думая, ударил одним ведром по пистолету, второе швырнул в лицо стоявшего передо мной солдата и бросился во двор. Все было проделано так быстро, что немцы даже не успели открыть огонь».

Решив уехать из Польши, храбрый Газел двинулся в путь на немецких воинских эшелонах, по пути истребляя их охранников ногами:

«Я откинул брезент и сильно ударил его ногой в лицо. Немца откинуло назад, но он не отпустил край платформы, судорожно цепляясь за нее пальцами, и попытался подтянуться… Свалившись, он попытался удержаться на буфере, но через несколько мгновений со страшным криком упал под колеса идущего на большой скорости поезда».

Добравшись до границы с Венгрией, Газел принялся разбираться с украинскими националистами, ловившими поляков. Как обычно, не напрягаясь с поисками оружия:

«На меня наступал мужик с занесенным над головой топором. Я медленно отступал, но, наткнувшись на сугроб, полетел вперед и ударил мужика головой в живот. Бросив топор, он ухватил меня за руку. Мы упали в снег, и я ухитрился нанести ему два удара кинжалом. Он отпустил меня и со стоном схватился за живот. Оглянувшись, я увидел Сташека; одна рука у него была повреждена, и из нее сочилась кровь. С дикой злобой он наносил удары вилами по лежащему на земле мужику».

Воспоминания Газела – нечто среднее между техасской резнёй бензопилой и воспоминаниями барона Мюнгхаузена. Трудно сосчитать, сколько же врагов он передушил, порубал, перерезал и бросил под поезд осенью 1939 года перед тем, как героически эмигрировать во Францию. Сколько таких воспоминаний поляки написали… Теперь их молодежь совершенно искренне верит дедушкиным сочинениям.



Николай Морозов