Вот вопрос, который так часто задается не только людьми, чуждыми нашей православной церкви, а даже детьми и друзьями Ее. Заботливые люди смотрят на нас, православных, со стороны, и скорбят, и судят, и осуждают нас за то, будто у нас так много обрядов, что будто бы вся религиозность русского человека сводится на одно неразумное обрядоверие, и потому наша церковь лишена духовности. "Много (обрядов)? Пусть много. Что ж? - пишет еп. Феофан. - Досадовать ли и горевать от этого? В каком доме всего много, охают там от этого? Церковь есть дом Божий. Если в ней много всего по экономии, какая в ней ведется, т.е. по устроению спасения чад Ее, - и слава Богу. Когда видишь дом всем полный, дух радуется, а когда в каком доме двор пуст и всюду хоть шаром покати, какое безотрадное является тут чувство" . Не станем спорить и вполне допускаем, что людям иной веры не все может нравиться в нашей православной церкви. Пусть иноверцу не нравится в нашей православной церкви. Пусть иноверцу не нравится и наша обрядность. Но что скажет о ней русский человек? Наш историк Н. М. Карамзин в одном месте своей истории Российского Государства пишет: "Я знаю, что одно из главных требований, предъявляемых к историку, - это требование объективности: историк должен быть объективен. Но, читатель, простите меня: я русский". Много на свете разных религий, у каждой есть своя внешняя сторона, свои обряды. "Много на свете вер, но, - скажем словами К. П. Победоносцева, - сохрани Боже порицать друг друга за веру; пусть каждый верует по-своему, как ему сроднее. Но у каждого есть вера, в которой ему приятно, которая ему по душе, которую он любит; и нельзя не чувствовать, когда подходишь в иной вере, несродной, несочувственной, что здесь не то, что у нас; здесь неприятно, холодно; здесь не хотелось бы жить" . Кто русский человек душой и обычаем, тот понимает, что значит храм Божий с его стройным, истовым, особенно праздничным богослужением, что значит церковь для русского человека. Не напрасно сибиряки рассказывают, что у них в Сибири не редкость встретить за Пасхальной утреней в храмах Божиих беглых каторжников, сила привязанности которых к церковному богослужению настолько велика, что поборает страх лишения свободы. В свое время все мы читали, как умилялись православные японцы, видя замечательное усердие к храму и церковному богослужению со стороны русских пленных. "Будучи сами теперь, можно сказать, в нищете, - пишет преосвящ. Николай еп. Иннокентию Переславскому, - офицеры и нижние чины (пленные) из последнего жертвуют на церковь, ничем не вызываемые на то... Три церкви устроены офицерами: две в Нагоя, одна в Мацуяма в госпитале" . "Богослужение стройное, истовое - действительно праздник русскому человеку, - говорит Московский Сборник, - и вне церкви душа хранит глубокое ощущение, которое отражается в ней даже при воспоминании о том или другом моменте, - русская душа, привычная к церкви и во всякую минуту готовая воспрянуть, когда внутри ее послышится песнь Пасхального или Рождественского канона с мыслью о светлой заутрене. Счастлив, кто привык с детства к этим словам, звукам и образам, кто в них нашел красоту и стремится к ней и жить без нее не может, кому все в них понятно, все родное, все возвышает душу из пыли и грязи житейской, кто в них находит и собирает растерянную по углам жизнь свою, разбросанное по дорогам свое счастье" . Или вот что пишет в своем дневнике приснопамятный молитвенник Русской земли, прот. И. Сергиев о значении для христианской души храма и совершаемого в нем богослужения: "В церкви все сладкие надежды и чаяния наши, мир наш, радость наша вместе с очищением и освящением. Тут так часто возвещается истина будущего воскресения, победа смерти. Кто, любящий жизнь, не возлюбит церковь всем сердцем" . "В храме, - говорит о. Иоанн в другом месте своего дневника, - добрые, простые, верующие души - как в доме Отца Небесного: так им свободно тут и легко - легко. Здесь предвкушают истинные христиане будущее царствие, уготованное им от сложения мира (Мф. 5, 44), будущую свободу от всякого греха и смерти, будущий покой и блаженство" .

Для иллюстрации высказанного сейчас положения мы приведем отрывок из одного рассказа, откуда ясно видно, как иногда благотворно и чудотворно действует наше истовое торжественное богослужение даже на душу, в которой укоренилось убеждение в совершенной бесполезности для нашего спасения внешних богослужебных действий и обрядов. В рассказе "Утреня в светлую субботу", помещенном в №№ 14-15 "Церковного Вестника" за 1898 год, выводится исконно русский человек с природным недюжинным умом, с глубокоразвитым религиозным чувством, но имевший несчастье подпасть под влияние пашковцев и поэтому с некоторого времени оторвавшийся от церкви и враждебно настроенный против православного богослужения и его обрядов. Но вот случилось однажды, что уже после целого ряда лет своего отщепенства Степан Ильич Перетрухин попал, по непонятному для него самого влечению, в православный храм, и богослужение Великой Субботы так подействовало на него, что разом спала с духовных его глаз чешуя, и он вернулся домой, к детям своим, сыном церкви. "Большая столица уже спала, отдыхая от дневных трудов. В ночной тиши не спалось только Степану Ильичу. Сколько дум он передумал, сколько чувств он пережил, пока не занялась утренняя заря. Свет дня прогонял ночную тьму; только на душе Степана Ильича, как прежде, так и теперь было темно...

"Дон-нь... дон-нь...", - загудел колокол с Лаврской колокольни, и звуки его полились, как волны, по окрестностям. Зазвонили и в других церквах, приглашая православных к великосубботней утрене. Что-то стукнуло в сердце Степана Ильича. "Но мало ли чем полно оно бывает, - подумал он. - Уже не зовет ли и меня в храм этот звон? Не звона, а здравого смысла надо держаться: не пойду".

А народ уже шел, толпами валил он мимо окон страдальца...

Неизвестно, возобладало ли сердце над рассудком, или из простого любопытства пошел и наш Степан Ильич, вместе с другими, в собор. Уже началась торжественная служба. Церковь была вся залита светом от тысячи свечей. С высоты солеи смотрел наш скептик удивленным взором на это невиданное им церковное благолепие, на эту массу молящихся, сосредоточенно внимавшую шестопсалмию.

Но вот запели "Бог Господь" и затем "Благообразный Иосиф"; запели тихо, торжественно. Все в соборе затаили дыхание и обратились в благоговейный слух. С неподражаемым искусством исполнял хор певчих бессмертные песнопения в переложении Турчанинова.

Но вот замолкли последние звуки пения, и зачитали кафизму. "Блажени испытающие свидения Его, всем сердцем взыщут Его". "Всем сердцем моим взысках Тебе: не отрини мене от заповедей Твоих". "Благословен еси Господи, научи мя оправданием Твоим". "Запретил еси гордым: прокляти уклоняющийся от заповедей Твоих". "Поведаша мне законопреступницы глумления, но не яко закон Твой, Господи". "Мене ждаша грешницы погубити мя. Заблудих яко овча погибшее: взыщи раба Твоего" (Пс. 118). Точно молотом пригвождались к душе Степана Ильича псаломские стихи (Иер. 23, 29). "Странное дело, - невольно подумал он, - точно намеренно псалмопевец писал эти стихи для таких, как я, мятущихся душ".

А между тем разливавшиеся по всему собору божественные звуки все более и глубже захватывали сердца молящихся, религиозное настроение передавалось друг другу, как электрический ток. "Жизнь во гробе положился еси, Христе, и ангельские воинства ужасахуся, снисхождение славяще Твое". "Животе, како умираеши? Како и во гробе обитаеши?" - как бы от лица всех предстоящих вопрошали поющие.

Перекрестился и прослезился Степан Ильич. Замолк его сомневающийся ум, а истомленное сердце искало покоя, каким оно наслаждалось в золотом детстве, когда набожная мать на своих руках приносила несмысленного младенца в Божий храм, освящала его церковной службой и таинствами и приучала осмысливать все содержание жизни при свете православной веры. Давно все это было, когда "и верилось и плакалось". "Господи! Ужели по суду Твоему я обречен на гибель?" - вопрошал Степан Ильич. И как бы в ответ на его сомнения со средины собора раздались слова Пророка: "Сия глаголет Адонай Господь: се, Аз отверзу гробы ваша и изведу вас от гроб ваших, людие мои, и введу вы в землю Израилеву: и увесте, яко Аз есмь Господь, внегда отверсти Ми гробы ваша, еже возвести Ми вас от гробов ваших, людие мои: и дам дух Мой в вас, и живи будете, и поставлю вы на земли вашей, и увесте, яко Аз Господь" (Иезек. 37,12-14).

С какою радостью, с каким великим умилением выслушал кающийся грешник эти замечательные слова паримий. Точно тяжелый камень свалился с заснувшей было его души, и она опять воскресла для истинной жизни, для веры и любви.

Бодрым и жизнерадостным вышел из церкви Степан Ильич. И уже светлый праздник Христов встретил он в храме Божием по-православному".

Вот как близки русскому простому, свободному от мудрствований просвещенного запада сердцу наши православные обряды во всей их богослужебной красоте!

Не напрасно же все наши русские проповедники указывают на храм православный как на лучшее училище мудрости для ума, истомленного сомнениями и блужданиями по стихиям мира сего, как на лучшую врачебницу для души, измятой и израненной нашей житейской суетой.

"Томит ли вас, - говорит прот. М. И. Хитров в своей проповеди на 21-е ноября, - томит ли вас суета житейская, непостоянство, непрочность всех земных благ, беспокойство и неудовлетворенность желаний и страстей, - войдите в храм. Воздух вечности повеет на вас. Здесь те же глаголы, которым внимали тысячелетия, здесь те же песнопения, которые от века раздаются на небесах, и пред спокойным величием совершающихся тайнодейств, и пред вечной красотой слова Божия - побледнеет, исчезнет, стихнет вся злоба дня. Стосковались по идеальным стремлениям, жалуетесь на оскудение их, - отчего же не спешите во храм? Ведь кто подлинно алчет и жаждет, тот стремится насытиться. Вам душно, тесно, тоскливо? Что же вы не идете дышать чистым, святым ароматом? Ведь если подлинно болит ваше сердце при виде мира, во зле лежащего, что же не стремитесь насладиться небесной красотой?" .