«Идея частной собственности отнюдь не выдумана произвольно лукавыми и жадными людьми, как наивно думали Руссо и Прудон. Напротив, она вложена в человека и подсказана ему самою природою».

И.А. Ильин

В первые перестроечные годы возобновления на Руси вековой борьбы между западниками и славянофилами противоборствующие стороны все же объединяла одна идея – духовного возрождения страны на основе христианских ценностей. Либералы, правда, вскоре вспомнили, что православие – основа ненавистной их предшественникам триады с «народностью» в составе, но заигрывание с «духовностью» зашло слишком далеко. Замену пришлось искать в религиозной же сфере.

К тому времени певцы дерибана «светлого капиталистического будущего» прослышали о выдающемся немецком социологе и экономисте начала XX в. Максе Вебере, который все успехи капитализма якобы выводил из постулатов протестантизма. Оставалось только сообщить стремительно ограбляемым массам, что все их исторические беды, включая коммунизм – от «извечного рабского» (или коллективистского – в зависимости от аудитории) православного сознания.

Еще в 90-х вульгарное понимание Вебера было развенчано людьми, его «Протестантскую этику и дух капитализма» действительно читавшими. Оказалось, что в данном труде речь велась не о некой «общепротестантской» этике (если таковая вообще существует), а лишь о кальвинистской.

Куда «дорога к храму» завела

Жан Кальвин (1509 – 1564) возродил отвергнутое церковью учение конца IV в. о т.н. предопределении – то есть о том, что судьба каждого человека была предопределена Создателем еще до Сотворения мира. Таким образом, по Кальвину один был «спасен» (по сути – «свят») уже до собственного рождения, другой как бы «по жизни» оставался виноватым и шагал прямехонько в Ад. Не удивительно, что кальвиново «прозрение» скоро выразилось в полном размывании морали («все, чтобы я не делал – благо, ибо я избран»). Пришлось срочно дополнять учение нравственной составляющей в виде положения о «мирском призвании». Оно гласило, что человек, конечно, не в состоянии достоверно знать свое предопределение, но некоторые знаки Свыше получать может. Так, о собственной богоизбранности кальвинистам «свидетельствовали» здоровье и зажиточность (значит, «Господь как любящий Отец тебе помогает»). Отсюда – западный культ успеха и смертельная (получается – в буквальном смысле) боязнь «лузерства».

Это действительно значительно стимулировало развитие капитализма. Но совсем не того, которому слагают оды современные евроинтеграторы. «Речь идет о классическом капитализме. О капитализме, который складывается в XVII-XVIII вв., существует в XIX в. и практически прекращает существование в ХХ веке, – замечал историк и религиовед Владимир Махнач. – Это капитализм (вопреки Марксу) не прибыли, а рентабельности. Однако у кальвинизма есть и своя оборотная сторона. Ни католик, ни православный не будет презирать нищего, а тем более ненавидеть его. Кальвинист будет. Потому что нищий-то явно не избран».

Таких вот – «проклятых Богом» (хотя Иисус-то в Евангелие (Мф. 25:30-46) прямо ассоциирует Себя с бродягами, узниками, больными и голодными)  пасторы отлучали от причастия, от храма. Чтобы этого не случилось (а ведь в маленьком европейском городке о твоем отлучении на следующий день последняя собака знать будет), люди старались достичь коммерческого или карьерного успеха. «Эта социальная модель могла работать только в условиях тоталитарной религиозности*, когда церковная община контролирует всю жизнь человека, – говорит профессор Московской духовной академии Андрей Кураев.

Дух, который несла тогдашняя протестанская этика, хорошо передан в полемике культуролога Олега Качмарского с журналистом Александром Чаленко, обнаружившем в кальвинизме ростки европейских свобод. Женева XVI века, как пишет Качмарский, «это место деятельности основателя Реформатской церкви Жана Ковена (более известного у нас как Кальвин), который за время своего господства веселый и цветущий город умудрился превратить в склеп, куда не проникал солнечный свет: были запрещены все искусства и даже за досугом горожан установлен жесткий контроль».

«Обладая выдающимися способностями организатора, — в книге „Совесть против насилия, или Кастеллио против Кальвина“ пишет Стефан Цвейг, — Кальвин сумел весь город, все государство, некогда состоявшее из тысяч свободных бюргеров, превратить в огромную машину послушания, искоренить любое проявление независимости, подавить во имя своего, ставшего монопольным, учения любое проявление свободомыслия. Все, что имеет силу в городе, в государстве, подчиняется его всемогуществу: все органы самоуправления, гражданская и духовная власть, магистрат и консистория, университет и суд, финансы и мораль, духовенство, школы, палачи, тюрьмы, каждое написанное, сказанное и даже шепотом произнесенное слово. Его учение стало законом, и того, кто решится высказать хоть малейшее возражение против этого учения, тотчас же наставят на путь истины: темница, изгнание или костер — эти аргументы любой духовной тирании блестяще разрешат все споры; в Женеве существует лишь одна правда, и Кальвин — ее пророк».

Но от такого типа религиозности западный мир сам ушел в девятнадцатом веке». Как уточняет Истинный Учитель Истины Авраам Болеслав Покой, «Небо выпало из схемы, и осталась лишь нервная идея заколачивания, замешанная на ужасе перед лузерством». Уже в 1905 г. Вебер констатировал, что «Люди, преисполненные «капиталистического духа», теперь если не враждебны, то совершенно безразличны по отношению к церкви».

Но, как показывает время, пояснения специалистов до неолиберальных интерпретаторов Вебера не доходят. Почему? Диагноз ставит тот же доктор Кураев: «Я несколько раз был на передачах Познера и могу свидетельствовать: это человек с вполне тоталитарным сознанием, не способным меняться в зависимости от предъявляемых ему контраргументов, а значит, с ненаучным мышлением. Он способен лишь озвучивать расхожие либеральные штампы».

В подтверждение обратимся к интервью 2010 года того же Познера журналу Cher Ami. В ответ на предположение о том, что если бы Александр Невский уступил крестоносцам Русь пошла по прогрессивному пути, Владимир Владимирович отвечает: «Возможно… Я думаю, что одна из величайших трагедий для России – принятие православия... Если оттолкнуться от таких определений, как демократия, качество жизни, уровень жизни, и распределить страны именно по этим показателям, то на первом месте будут именно протестантские страны, все. Потом католические. И лишь потом такие, как Россия, Греция, Болгария и т.д. И это совершенно не случайные вещи, потому что более темной и закрытой религией является православие».

Тут уж последовал фактически официальный ответ церкви – устами председателя Синодального отдела по взаимодействию Церкви и общества Московского патриархата Всеволода Чаплина:

«Итак, господин Познер обвиняет православие в том, что оно не обеспечило для России прогресса. То есть в его понимании – материального процветания. Действительно, мы беднее, чем Америка. И можно долго рассуждать, что было бы с Россией, если бы не войны и революции. Но сегодня мы и вправду беднее… Точно так же, как Познер – беднее Березовского и даже Жанны Фриске.

…Владимир Познер наверняка с возмущением отвергнет предложение поработать тамадой на олигархической вечеринке или отрекламировать сомнительный «фондец». Хотя это может улучшить его благосостояние. То есть поспособствовать личному прогрессу в сугубо материальном понимании. Но нет, репутация – дороже. Нематериальные ценности даже для атеиста оказываются важнее, чем сумма на счету.

Такие ценности присутствуют и в жизни человека, и в жизни народа. Ни ту, ни другую жизнь нельзя измерить лишь деньгами и имуществом. Если человек или народ живет в мире с Богом, с собой и с другими, они живут счастливо и, поверьте, долго. Если деньги заработаны нечестным или недостойным образом – жди беды. И это показывают как история российского "бизнеса" начала девяностых, так и нынешний глобальный экономический кризис.

Да, православие напоминает людям, что жить достойно важнее, чем жить богато. Лучше довольствоваться малым, чем взять грех на душу. Православные страны не создали богатств за счет выкачивания ресурсов из колоний – сами кормили и обустраивали бедные народы. Вечные тормоза прогресса? Кто-то так и скажет… Но сейчас, когда «лишние» ресурсы давно выкачаны, а уровень потребления достиг предела, всем, в том числе Западу, придется вновь обратить внимание на ценности, позволяющие гармонично строить экономику и жизнь вообще. На самоограничение. На умеренность в потреблении. На солидарность».

Впрочем, таким ли уж «тормозом прогресса» являлась в православных странах солидарность – по отношению, как к нищим, так и к «бедным народам»?

Инвестированная духовность

Действительно, упомянутое Чаплиным правило «лучше довольствоваться малым, чем взять грех на душу» существенно сдерживало неолиберально понимаемый «прогресс». Прозвища вроде «скоробогатько» на Руси были несколько презрительными. Как, впрочем, и «бизнесмен». До октябрьской революции куда уважительней произносили «предприниматель», «капиталист», «делец». Другое дело, что дельцы делились в общественном мнении на разряды в зависимости от отношения православного люда к их делу. Как пишет Махнач, «у нас всегда самым уважаемым предпринимателем считался промышленник. Купец – уже второго класса, а банкир, ростовщик – третьего, низшего класса, иногда – вспомним Достоевского – с пренебрежительной кличкой «процентщик»… При этом к кредитованию, то есть фактически к банковскому делу, Православие веками относилось много терпимее, нежели римское католичество. Курия строжайшим образом запрещала католикам заниматься ростовщичеством, но не по нравственным причинам, а по богословским: на том основании, что ростовщик, банкир торгует временем, а время человеку не принадлежит, оно принадлежит только Богу. Наши предки такими головоломными построениями себя не утруждали, они осуждали только безнравственность, то есть жестокое обращение с должником со стороны кредитора, требование чрезмерно высоких процентов. А, в общем, считали, что капитал может быть оборотным. Еще в Средние века новгородская колонизация Севера была построена на отношениях кредита».

Да и церковные авторитеты не выступали против формирования капитала как такового – сколь угодно значительного. Лишь бы человек не был порабощен своим богатством – не был привязан к нему более чем к Богу и ближнему (иначе не пройдет через «игольное ушко»). Главное – чем больше средств, тем больше следует раздавать их неимущим, ибо «все богатства ему дарованы Богом».

В подтверждение того, что «они же Им и приумножаются» служило популярное дореволюционное предание об иеромонахе Амвросии Оптинском (прообраз старца Зосимы в «Братьях Карамазовых»). Основанному им женскому монастырю всячески помогал успешнейший русский чаеторговец Сергей Перлов. Как-то Сергей Васильевич посетовал преподобному, что не может еще больше помогать монастырю, потому что оборотный капитал требует вложений в дело. Старец ответил: «Ты, дорогой, занимайся моими сиротками (монашками, – Д.С.) , а твоим делом займется Богородица». С тех пор во всех домах, так или иначе связанных с Оптиной пустынью (а это десятки тысяч семей в России) – пили только чай от «Василия Перлова с сыновьями» (подробнее о взаимоотношениях бизнеса Перловых и церкви читайте, пожалуйста, ЗДЕСЬ).

Выдающийся православный философ Иван Ильин видел в частной собственности христианское начало, исходя из того, что «Духовное понимание человека видит в нем творческое существо». То есть, человек, подобно своему Творцу творит в мире, который «Бог возлюбил» (Ин. 3:16). Но еще больше мира христианский Бог возлюбил человека, сделав венцом творения. Значит, последний должен исполнять в мире долг обустраивателя.

Поскольку человек по Ильину (в своем «Пути духовного обновления», можно сказать, упорядочившему православные воззрения на предпринимательство) – «ответственный источник духовной культуры: церковной жизни, науки, искусства, нравственности, политики, труда и хозяйства» то «безумно и преступно гасить этот творческий очаг на земле». Следовательно, государство должно «беречь творческую самодеятельность граждан», в т.ч. и предпринимательскую, а не становиться «всепоглощающим, обезличивающим чудовищем, «Левиафаном»», стремящемся «к изъятию и огосударствлению частной собственности, принадлежащей отдельным гражданам, их семьям и их свободным объединениям (корпорациям)»

«Обосновать частную собственность, значит показать ее необходимость для человека и ее духовную верность. – продолжает Иван Александрович. – Однако это не значит одобрить… всякое распределение имущества и богатства. Обыкновенно эти два вопроса смешиваются, что совершенно недопустимо. …Наличное распределение имущества может быть неверным и жизненно нецелесообразным». То есть любая вещь, в том числе и частная собственность на средства производства должна принадлежать человеку настолько, насколько способна порождать в нем «волю к творческому труду». Только так можно избежать разделения людей «на сверхбогачей и нищих или на монопольных работодателей и беззащитных наемников». А на личностном уровне, добавим – уклониться от греха мшелоимства – неспособности расстаться с ненужной тебе, но, возможно, необходимой кому-то другому вещью (собственностью).

Ильин уверен, что развивая те средства производства (фабрики, земельные участки, леса), которые в ответ совершенствуют в человеке творческое начало, он «вверяет им» будущее – свое, семьи, рода. «Называя свою землю «матушкой» и «кормилицей», пахарь действительно любит ее, гордится ею, откладывает и копит для нее, тоскует без нее. Садовник не просто «копается в саду», но творчески чует жизнь своих цветов и деревьев и, взращивая их, совершенствует их, как бы продолжает дело Божьего миротворения… Все знаменитые коневоды и зоологи были художественно влюблены в свое дело». И наоборот: «Погромщик и поджигатель страшны не столько убытками, сколько неутомимой завистью… к чужому достижению и совершенству, презрением к чужому творчеству, слепотою к «инвестированной» духовности».

Философ считает, что «человеку дано художественно отождествляться» не только с образами в искусстве, но и с «насаженным его руками лесом, с построенною им фабрикой». <B>«Только люди религиозно мертвые и художественно опустошенные, люди механического века, люди… бумажно-кабинетные могут думать, что хозяйственный процесс слагается из эгоистического корыстолюбия (жадности) и физического труда и что он состоит в том, что «классовые пауки» «высасывают кровь» из «чернорабочих»<P>, – выносит приговор Ильин. – Трудно сказать, чего больше в этом воззрении — лукавой демагогии или морального ханжества… Расцвет и обилие создаются не «голодом» и не «жадностью», …но всею душою, при непременном участии духовных побуждений и запросов — призванием и вдохновением, чувством ответственности и художественным чутьем».

Итак, «Хозяйственный труд имеет религиозный смысл и источник, ибо в основе его лежит религиозное приятие мира; он имеет нравственное значение и измерение, ибо он есть проявление любви, осуществление долга и дисциплины; он имеет художественную природу, ибо он заставляет человека вчувствоваться в жизнь вещей, отождествляться с ними и совершенствовать их способ бытия; он имеет свои познавательные корни, ибо он ведет человека к изучению тех законов, которые правят вещами и их судьбою; и, наконец, он имеет общественную и правовую природу, ибо он… требует верного распределения правовых полномочий и обязанностей…»

Следовательно, «Частная собственность, является той формой обладания и труда, которая наиболее благоприятствует хозяйственно-творящим силам человека. И заменить ее нельзя ничем: ни приказом и принуждением (коммунизм), ни противоинстинктивной «добродетелью» (христианский социализм)… Если воспретить человеку творить по собственному почину и побуждению, то он вообще перестанет творить. Любить, созерцать, молиться и творить можно только свободно, исходя из своей собственной потребности. Этот закон действует не только в религии и в искусстве, но и в жизни семьи и в хозяйстве».

Собственно, Ильин стройно изложил отношение к предпринимательству, понимаемое православными, как сейчас сказали бы, «на подкорке». Иначе чем объяснить многовековую славу греческого купечества, и, кстати, успехи сегодняшней греческой диаспоры в США (ау, г-н Познер!). Никаким образом протестантизма не касается и древняя армянская церковь, хотя по части коммерции представители первого христианского государства вполне могут поспорить с евреями.

Но вернемся в наши «темно-православные» палестины.

Опустим изумление посланников из охваченной реформацией Европы уровнем жизни в России на пике слития в ней церкви и государства (при Великих государях Алексее Михайловиче и Никоне). Возьмем последний (на сегодня) – предреволюционный – период существования православной России.

Финал «величайшей трагедии»

Я имел счастье слушать звукозаписи лекций ушедшего от нас в 2009 г. профессора Высшей школы экономики Владимира Махнача «Предреволюционная Россия» и «О русской культуре XIX в.», прочитанных в 2001 г. в московском ДК «Меридиан». Изложу их конспективно.

Итак, в 1913-м – последнем мирном году – Россия по экспорту зерновых превосходила вместе взятых Аргентину, Канаду и Австралию — три зерновые державы, у которых хрущевско-брежневский СССР, а затем РФ постоянно покупала зерно. Это притом, что климат у них лучше, не исключая и Канаду (где хлеб сеют вдоль южной границы с США). «Ну, скажи кому-нибудь тогда, что мы будем ввозить хлеб! – восклицал Владимир Леонидович – Да, пожалуй, даже эсер какой-нибудь не поверил бы, что до такого состояния ему удастся довести Русь».

Но самое интересное, что рост производства культурного товарного хлеба, происходил на фоне сокращения посевных площадей. С отменой крепостничества стали меньше сеять зерновые культуры на севере – в области рискованного земледелия. Северный крестьянин начал возвращаться к домонгольской практике скотоводства: «Если в Ярославской, Вологодской, Олонецской (сейчас Карелия) губерниях не выгодно землю пахать, то буренок держать — одно удовольствие».

«Конечно, в Вологодской области нельзя держать коров на выпасе круглый год, осознает Махнач, – но можно полгода на таком травостое, которого нет ни в какой Америке, ни в какой Канаде! Поэтому мы были не только первым в мире экспортером зерна и, кстати, ведущим в мире экспортером яиц, но мы были и первым в мире экспортером животного масла. Прославленную Ассоциацию молочных производителей (основателем которой был помещик и фермер Верещагин, родной брат знаменитого художника) составляли частью помещики, частью крестьяне. По уставу этой гигантской корпорации запрещалось торговать пастеризованными продуктами, потому что русский человек в начале двадцатого столетия справедливо считал, что это — испорченное молоко, что порядочный русский мужик не торгует пастеризованными продуктами».

«Но Россия была и промышленным экспортером, – продолжает Махнач – Автомобильная промышленность Российской империи перед революцией была на уровне таковой во Франции (лидере тогдашнего автомобилестроения). Автомобили производили пять или шесть заводов. Другое дело, что хозяйство росло такими темпами, что нам не хватало этих автомобилей. Поэтому еще 5-6 заводов делали кузова под шасси «Даймлер-Бенц».

Наша авиационная промышленность была на уровне таковой в США, то есть в первой пятерке мира. Если во время Первой Мировой войны мы производили разведывательные самолеты по французским чертежам, то тяжелые бомбардировщики создала только одна страна в мире. Это самолеты «Илья Муромец» Игоря Сикорского. Гидропланы инженера штабс-капитана Григоровича строили по нашей лицензии англичане. Мы построили первые теплоходы. Мы изобрели «дизель» раньше, чем это сделал Рудольф Дизель. До сих пор говорим «дизель», а должно «костович» (Игнатий Костович в числе прочего изобрел и оппозитный двигатель, который только спустя сорок лет запатентовал в авиации «Юнкерс», а в автомобилестроении успешно применила «Субару», – Д.С.).

Россия промышленным экспортером продукции легкой промышленности, экспортером текстиля. Весь многолюдный Китай одевался в русский ситец. Торговые агенты московской и нижегородской промышленных групп (Иваново-Вознесенск, Орехово-Зуево и другие города) ездили в Китай и изучали престижные расцветки. А здесь делали соответствующую набойку. Даже в Индию попадал русский ситец, отчего у англичан все места болели и они, конечно, мешали. Ситцевый экспортер, это вам не сырьевой придаток (царская Россия никогда и не была сырьевым придатком Запада; не был им и сталинский СССР – Хрущев начал делать Россию сырьевым придатком, а Горбачев окончательно сделал). Разве стыдно быть ситцевым экспортером? Стыдно, когда мы сейчас носим китайское и даже вьетнамские вместо того, чтобы одевать их в свое!

С начала царствования Александра III до революции Россия живет с положительным торговым балансом.

Еще до начала Столыпинской реформы 80% обрабатываемой земли находилось в руках крестьян (эсеровская пропаганда – все эти «вопрос об отрезках», «черный передел», «отдайте нам нашу землю!» – была возможна только потому, что правительство совершенно не занималось контрпропагандой). Причем по условиям реформы, эта доля увеличилась бы до 90%.

Мы привыкли, что благосостояние государства не есть благосостояние граждан. Но благосостояние предреволюционной России было именно благосостоянием поданных его Императорского Величества. Это очень легко доказать: за царствование Николая II вклады в сберкассах возросли в 18 раз (не на 18% – не перепутайте – а в 18 раз!) И вы же понимаете, что не Мамонтов и не Морозов пользовались услугами сберкасс, а служащие и рабочие этих самых Мамонтова и Морозова. Не станете же вы утверждать, что русский мужик был таким психом, что даже на выпить себе не оставлял, а все тащил в сберкассу! В книге «Россия в концлагере» Ивана Солоневича есть эпизод на зоне, когда два комсомольца просят его, родившегося до революции, рассказать, что бы он купил на рубль при царе. В эту раскладку умещается: водка, селедка с лучком, колбаса, что-то еще и на оставшуюся полкопейки сдачи коробка спичек. А это означает еще и чрезвычайно низкий уровень инфляции! Если Иван Лукьянович мог посчитать до спичек, представляете, как медленно менялись цены?

Показательный случай произошел и с одной знаменитой советской актрисой на политзанятиях. Понятно, что никто не будет издеваться над народной артисткой, спрашивая про «Анти-Дюринг». Ее спросили: «Как вы себе представляете коммунизм?». «О, ну, коммунизм — это когда всего будет много: солнца, света, еды, одежды, когда все будут веселые… Ну, как при царе!», – ответила артистичная дама. Это было уже в послевоенное время, потому никакого развития этот смешной случай не имел, но вся театральная публика еще долго смеялась над тем, как случайно, от сердца высказалась пожилая актриса.

В 1900 году был подготовлен первый проект Московского метро. Правда, безумный проект – как в Лондоне, частично надземный. Конечно, его никто не допустил. А вот окончательный проект был утвержден Московской думой в 1912 году. Метро должно было бегать уже в 1922-м. Причем это было чисто московским, городским делом! Если государь и знал про московский метрополитен, то ему сообщили об этом за чаем: «Знаете, Ваше Императорское Величество, а Москва собирается построить метрополитен!» — «В самом деле? Это очаровательно!» А в советское время, извините, метрострой возглавлялся членом Политбюро, товарищем Кагановичем – это была общегосударственная задача. И мы все равно в 1930-е годы не дотягивали до технических возможностей дореволюционной России, при которой, кстати, протрассировали (инженерно-геологические изыскания провели) три радиальные линии и кольцо. Знаете, как легко вспомнить «отсталую, несчастную царскую Россию»? Когда будете проезжать по двойному перегону между станциями «Революция» и «Курской» знайте, что одна станция (у Покровских ворот) вычеркнута из проекта 1912 года.

Экономический бум (темпы которого начиная с 1906 г. более не наблюдались никогда и нигде в мире, включая послевоенные Японию и Германию) выражались и в демографическом взрыве. За время правления «кровавого» Николая, население более чем удвоилось! Сегодня нас должно было быть 700 миллионов (оптимальное количество для эффективного развития страны, включая Сибирь). Но…

Посконный прогресс

«Экономическое чудо в православной стране возможно, но только если православие не подменяется косностью», – снисходительно соглашается с доводами, подобными вышеизложенным, сегодняшний «светоч демократической мысли» «Коммерсантъ», попутно смешивая явление (в данном случае, православие) и его состояние (в данном случае, косность). Хотя, мы же понимаем, что для либерала это синонимы. Но как тогда объяснить коммерческий успех представителей «самой костной» (по мнению сторонников «религиозного прогресса») разновидности православной традиции, а именно – староверов? Более того, именно староверы стали экономической опорой Февральской – буржуазной, напомним – революции.

Вот что писал одному из сторонников возвращения в нынешнюю богослужебную практику дониконовской обрядности игумену Кириллу (Сахарову) историк, протоиерей Лев Лебедев: «Вам, конечно, известно, что почти все (за редким исключением) крупнейшие русские капиталисты конца прошлого – начала нынешнего века были старообрядцами. Общеизвестны имена миллионеров П.П. Рябушинского, А.И. Гучкова, С. Морозова. Вообще, старообрядческое купечество – очень яркое явление русской истории и достаточно загадочное! Как это при старообрядческих представлениях о «суетности» мира, «последних временах», о необходимости беречься от мира, почти не касаться его – вдруг такая тяга к прибыли, золоту и, главное, такая способность их добывать!»

Далее о. Лев цитирует «Историю Русской Церкви» Н.М. Никольского: «До нас дошли любопытнейшие агентурные сведения о составе прихожан московских молелен (старообрядцев) и об их хозяевах (в 40-е годы XIX в.). Хозяева всех крупнейших молелен — почти исключительно фабриканты. Преображенским кладбищем правил Ефим Федорович Гучков (родоначальник известных Гучковых начала XX в., дед А.И. Гучкова); его отец Ф.А. Гучков имел в Москве ткацкую фабрику, при которой была крупнейшая в Москве молельня; федосеевские молельни держали фабриканты Прохоров (на Трехгорке), Никифоров, Любушкин и др. Та же картина в поморских согласиях: там мы встречаем имена фабрикантов Морозова, Зенкова, Гусарова, Макарова и др... Перед нами совершенно ясная картина. Беспоповщинский торговый капитал пошел в конце 30-х годов в промышленность и использовал религиозную организацию в целях набора наиболее дешевой и наиболее тесно привязанной к фабрике рабочей силы».

Игумен Кирилл (Сахаров) поясняет «революционность» Саввы Морозова и его «коллег-единоверцев» теми гонениями, которые «испытали до революции старообрядцы, что наложило отпечаток на их отношение к Царствующему Дому Романовых».

Декан факультета Госуправления МГУ, исполнительный директор правления фонда «Русский мир» Вячеслав Никонов (с которым мы разговаривали на посольском вечере посольства РФ, посвященном П.А. Столыпину), считает, что существенный вклад в подготовку революции внести олигархи, ориентированные на соперничество с государственными монополиями, недовольные увеличением доли государственного регулирования в годы Первой мировой войны.

Но нас сейчас более интересует «экономический феномен» старообрядчества. Кураев усматривает его корень в XVIII в.: «Петр ввел обязательный налог со староверов, полагая, что крестьянин ради лишней копейки пойдет к никонианскому попу, но вышло все совершенно иначе. Дело в том, что люди до этого жили по принципу «и нашим, и вашим», а жесткий имперский указ заставил делать выбор. К тому же экономическое условие в этом выборе для определенного рода людей означало некий вызов: это что же, значит, я совесть свою потеряю за две копейки? Да нет, я уж напрягусь и эти две копейки еще дам. Эта мотивация привела в итоге к появлению очень крепкого староверческого и купечества…».

Вполне православная мотивация, заметим.

Дмитрий Скворцов, «Фраза»