Нельзя воцерковить только грех.

Л. Ильюнина

Расхожее утверждение, что Церковь должна стоять вне политики, в последнее время многие принимают как аксиому. Но ссылаются на него чаще именно те, кто вряд ли относит себя к «верным чадам Церкви». То есть за Церковь решают те, кто к ней не принадлежит.

А что же думает о таком «поражении в правах» собственно Церковь? Чтобы для «внешних» ответ на этот вопрос был в полной мере понятен, нужно прежде узнать, что вообще думает Церковь о самой себе.

Здесь дышим, здесь – не дышим?

По слову первоверховного апостола Павла, Церковь – тело Господне. Одна из ипостасей Бога – Дух святой, Который по утверждению Христа, «дышит, где хочет». Заметим – не интересуясь мнением о том политиков и политологов, ревниво ограждающих «свою парафию». Так почему одни сферы человеческой деятельности могут быть Духом вдохновляемы, а в другие «доступ закрыт»? Тем более, если все эти сферы («все видимое и невидимое») Источником Духа (т.е. Отцом Главы Церкви) и образованы. Разумеется – с церковной точки зрения, однако же о ней мы и ведем речь!

Но если Церковь, вслед за Духом, может присутствовать в любой сфере, включая политику, при этом, не меняя своей внутренней природы (по слову апостола, Христос во веки Тот же), значит, нет никакого особого «политического православия»! Православие – от «правильно славить Бога». В том числе правильной молитвой, правильным состоянием души, правильным образом жизни. Поэтому, по меткому замечанию публициста Александра Моторного, «политическое православие» – это «абракадабра вроде политического солнца или политического неба». Действительно, не может быть какого-то особого «современного», «национального» [1], «политического» и т.п. «православия», которое на самом деле уже не православие, поскольку, повторимся, православие не может по своей внутренней сути быть каким-либо иным, кроме, простите уж за неизбежную тавтологию, православного. Недаром же, патриарх Кирилл (тогда еще митрополит Смоленский и Калининградский) заявлял, что ему неизвестно никакое «политическое православие».

Отметим, что сказано это было в начале 2008 г., когда на Украине данный термин активно внедряло проавтокефальное окружение Митрополита Киевского Владимира. «Политически православными» прозвали сторонников сохранения единства Украинской православной церкви (УПЦ) с Московским патриархатом (МП). И прежде всего этот ярлык пытались навешивать именно на те братства, которые с начала 90-х защищали как Церковь в целом, так и отдельные общины от агрессии украинских «национал-демократических» властей всех уровней, т. е. стремились оградить церковь как раз от политического давления.

Как заметил тогда с горькой иронией историк Виктор Воронин, «православные должны сидеть себе в пещере подобно пензенским сектантам [2] и позволять власти последовательно уничтожать как каноническое православие, так и цивилизационный выбор — тысячелетнюю православную традицию... Т. е. «обновленцы» из УПЦ МП предлагают спокойно наблюдать за проводимым режимом уничтожением канонического православия и не высовываться. Иначе высунувшийся будет обвинен в страшном грехе — неком «политическом православии».

Один из упомянутых «обновленцев» – идеолог автокефального движения в УПЦ МП архимандрит Кирилл Говорун как-то и сам похвалился, что именно он – автор данного убийственного для оппонентов термина. Но сомнительные лавры примерял он зря.

Откуда корни у пугала?

По воспоминаниям выдающегося культуролога и историка христианства В.Л. Махнача, еще в декабре 1996 г., когда только было озвучено намерение создать Союз православных граждан России, «Голос Америки» уже посвятил часовую передачу критике несуществующей организации. Идея порицалась именно как политическая (хотя мусульманские движения и даже партии, давно уже существовавшие к тому времени, не вызывали у «свободных радиоголосов» столь жесткой реакции).

Неудивительно, что страшилка «политическое православие» была тут же подхвачена «российскими демократическими СМИ». Как считает член Межсоборного присутствия МП Аркадий Малер, «это понятие впервые прозвучало в названии книги либерального политолога Александра Верховского «Политическое православие. Русские православные националисты и фундаменталисты, 1995—2001 гг.», изданной информационно-аналитическим центром «Сова» в 2003 году при финансовой поддержке Фонда Макартуров. Следующим изданием аналогичного типа была книга Анастасии Митрофановой «Политизация «православного мира» (М.: Наука, 2004), также изданной при поддержке Фонда Макартуров»... Таким образом, «политическое православие» стало предметом скандальной критики не в результате своего хоть сколько-нибудь продолжительного развития, а еще не успев появиться на свет — этот ребенок буквально был рожден для того, чтобы с ним же бороться».

Итак, «политическое православие» – не некая новейшая ересь, а политтехнологическое порождение неолиберализма – явления нескрываемо антиправославного. Не случайно поэтому украинские оранжевые иерархи так и не смогли дать богословское и каноническое пояснение природы этого незаконнорожденного пугала, тем не менее, «увековечив» его в резолюции Архиерейского Собора УПЦ МП от 21 декабря 2007 г. [3]. Именно та этом соборе появились первые обвиняемые в политправославии, хотя никаких богословских определений, и, следовательно, каких-то границ – где оно начинается, и где заканчивается – архипастыри для своей «не по разуму ревностной» паствы не указали.

Таким образом осуждение вымышленного «политического православия» было «освятил» собор, руководимый приверженцами украинской автокефалии – абсолютно политического проекта, не имеющего предпосылок в церковной среде (за исключением части церковноначалия, которая состоящей на довольствии у государственной власти, которая и сегодня не оставляет надежд на заполучение карманной канонической церкви).

Еще один исключительно политический проект, продвигавшийся тогда «борцами с политическим православием» – подготовка почвы к снятию анафемы с Мазепы, которая, мол, «была вынесена по политическим, а не церковным мотивам». Мазепинцам от Церкви (или, скорее, церковникам от Мазепы), очевидно, даже и в голову не приходило, что таким образом в политическом православии они обвиняли уже малороссийских епископов XVIII в., вынесших анафему. А ведь среди них был и святой – архиепископ Иоанн (Максимович), более известный как Иоанн Тобольский.

Если вспомнить, что одним из оснований для предания гетмана анафеме стало его выступление на стороне иноверцев (ставившее под угрозу существование единственного в тот период суверенного православного государства), становится понятной реакция сегодняшних адвокатов Мазепы на молитвенные стояния православных братств против вступления Украины в НАТО и за единство с единоверными РФ и Беларуссией...

«Уберите свои чистые руки от нашего грязного дела!»

Итак, абсурдность понятия «политическое православие» отнюдь не означает, что невозможна православная политика. Более того, если по православным канонам Царь Небесный в виде Духа Святого «вся исполняет» (то есть, везде пребывает и всё наполняет), то отчего же ему не быть в политике?

«Оттого, что политика – дело грязное!», сразу же слышим очередную «аксиому». Но родом она – всего лишь из безбожного XX в., когда люди, в т.ч. занимающиеся политикой, изначально предпочли услуги Отца лжи заступничеству Отца Небесного. Сегодня же эту «аксиому» усиленно насаждают «как не странно» те же политики – чтобы «чистые люди» о политике и не помышляли, оставив ее тем, кому «остается делать за нас это грязное дело».

Но разве грязной была политика – в том числе и киевских митрополитов XIV-XV вв. – собирания разрозненных русских земель в единое царство? Когда в 1612 г. святитель Гермоген благословил народное ополчение на борьбу с польскими захватчиками – это была не политика? Разве «грязной» была позиция духовников Богдана Хмельницкого и всего запорожского казачества в 1654 г.?

А ведь есть еще политика внешняя. Причем нередко — наступательная.

Святитель Филарет (Дроздов) так напутствовал в 1855 г. Стрелковый полк Императорской фамилии: «Равноапостольный Царь Константин для чего первее всего употребил Крест Христов, только что им познанный? Для брани и победы. Итак: Бог любит добродушный мир, и Бог же благословляет праведную брань». Спустя полтысячелетия после первого христианского императора другой равноапостольный Константин, принявший при пострижении имя Кирилл и известный нам как один из двух братьев — просветителей славян, обращался к мусульманам: «Мы не любим войну, но будем сражаться с вами, ибо если мы не станем сражаться, вы братьев наших отвратите от истинной веры».

Уместно вспомнить и благословение Сергия Радонежского на Куликовскую битву, которую начал, кстати, святой инок Пересвет. Это сражение правомерно рассматривать как продолжение внутренней политики: ведь в нем на стороне Мамая участвовали несколько русских князей, отдавших предпочтение «западному вектору» [4].

«Политика – это прикладная этика», – писал историк и религиозный мыслитель Георгий Федотов. Значит, бывает политика нравственная, а бывает безнравственная. И если политик – «грязный», это не потому, что он волею судьбы стал политиком, а потому что у него «понятия» такие – сколько бы он не исполнял роль подсвечника в главном храме страны на Пасху (как говорится, угловые флажки тоже по 10-20 лет на стадионах стоят, но в футболе от этого более искушенными не становятся).

Уж кому, как не Церкви

Выше нами были рассмотрены примеры политики церкви или церковных деятелей в интересах христиан, проживающих в той или иной стране. Но есть еще и политика церкви в интересах самой себя, что значит, по выражению Владимира Махнача, – в интересах всех православных христиан: как ныне живущих, так и тех, кто еще будет жить.

А, перефразируя публициста Егора Холмогорова можно сказать, что политика Церкви состоит в «силовом прикрытии» достижения людьми Царствия Небесного. И, в таком случае, неминуемы конфликты с общественными институтами (в т.ч. и государством), если последние уводят человека от спасения.

«Государственная власть тем самым перед лицом Вечной Правды выносит суд о себе самой и, в конце концов, предрекает свою судьбу, – грозно намекает Церковь государству в Социальной концепции РПЦ. – Церковь сохраняет лояльность государству, но выше требования лояльности стоит Божественная заповедь: совершать дело спасения людей в любых условиях и при любых обстоятельствах.

Если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям, Церковь должна отказать государству в повиновении. Христианин, следуя велению совести, может не исполнить повеления власти, понуждающего к тяжкому греху. В случае невозможности повиновения государственным законам и распоряжениям власти со стороны церковной Полноты, церковное Священноначалие по должном рассмотрении вопроса может предпринять следующие действия: вступить в прямой диалог с властью по возникшей проблеме; призвать народ применить механизмы народовластия для изменения законодательства или пересмотра решения власти; обратиться в международные инстанции и к мировому общественному мнению; обратиться к своим чадам с призывом к мирному гражданскому неповиновению».

Но возможно ли бесконфликтное сосуществование Церкви и власти? В целом таковое нередко наблюдалось в государствах, где православие было (и есть) государственной религией. Тем более в России — стране, созданной Церковью.

Именно в интересах Вселенского православия и был, по сути, создан Церковью к концу 15 в. тот Третий Рим, который после падения Восточной Римской Империи стал единственным православным царством, а значит, катехоном [5], удерживающим мир от власти Вселенского зла. Поэтому идея «Москва — третий Рим» – концепция не первенства мирового господства, а первенства долга. Идея не националистическая, а церковная. Вселенская Церковь сформировала Россию, как защитницу православных во всей ойкумене. И по мере сил Российская империя добросовестно выполняла свое предназначение.

«Россия не выбирала себе имперской роли, – вновь обращаемся к Махначу. – Ее готовили в этом качестве на протяжении XIII—ХV столетий: с XIII в. – как союзницу слабеющей Византии, а к концу XIV (когда греки, пожалуй, лучше нас видели, что Константинополь обречен) – как преемницу, которой вручен был скипетр вместе с основными, выработанными Церковью и православной государственностью, нормами.

Московским князьям, причем даже самым прославленным, Церковь не спускала попытки устранения от великого дела созидания Российской империи как опоры Вселенского Православия…

Вспомним «дело Митяя» [6]. Тогда раскольническую попытку создать отдельную от общерусской (с русским тогда еще Литовским княжеством, – Д.С.) московскую митрополию возглавил сам великий князь Димитрий Иванович – будущий Донской герой. Он возглавил эту попытку и проиграл в столкновении с преподобным Сергием, святителем Киприаном, с теми, кто созидал будущую Россию. Именно этот проигрыш позволил Церкви его канонизировать и сделал возможным его всенародное почитание. Оказывается, полезно проигрывать, если проигрываешь Церкви».

Но если именно Церковь, по сути, создала ту «территорию спасения», которая сегодня нам известна как Русский мир, то кому же, как не Церкви (а это не только и даже не столько священноначалие, сколько миряне), играть первенствующую роль в политической жизни этого — Русского — мира?

Тогда возникает следующий вопрос:

Каковой же быть православной политике

В современных условиях – когда Русский мир разделен на государства, некоторые из которых, мягко говоря, недоброжелательны к Православию?

Конечно, в перспективе церковь должна подводить государство, полагающее себя русским (сегодня это РФ и, отчасти, Беларусь), к осознанию своей миссии (за невыполнение которой Бог спросит с русских) и возвращению статуса «территории спасения» – единственной и, возможно, последней («Четвертому Риму не бывать»). Значит, задача-максимум есть воплощение т.н. симфонии Церкви и государства – принципа, при котором государство создает благоприятные условия для деятельности Церкви, а Церковь оказывает молитвенную, моральную и духовную поддержку государству, оставляя за собой право и нравственного суждения по любому действию, совершенному государством.

Впрочем, как сказано в той же Социальной концепции РПЦ, «религиозно-мировоззренческий нейтралитет государства не противоречит христианскому представлению о призвании Церкви в обществе». Однако и в этом случае «Церковь должна указывать государству на недопустимость распространения убеждений или действий, ведущих к установлению всецелого контроля за жизнью личности, ее убеждениями и отношениями с другими людьми, а также к разрушению личной, семейной или общественной нравственности, оскорблению религиозных чувств, нанесению ущерба культурно-духовной самобытности народа или возникновению угрозы священному дару жизни».

Как видим, здесь перечислены уже сегодняшние задачи-минимум – как для мирян и их организаций, так и для священноначалия:

— борьба против «чипизации» и кодирования, если они преследуют цель установить «всецелый контроль за жизнью личности»;

— противодействие пропаганде содомии, легализации однополых браков, феминизма, половой распущенности, ювенальной юстиции, ведущим к «разрушению личной, семейной или общественной нравственности»;

– просветительская работа в отношении греха убийства детей в чреве матери – лишения «священного дара жизни»;

– борьба за статус государственного для языка верхнего этажа общерусской культуры в контексте упомянутой в Концепции «недопустимости нанесения ущерба культурно-духовной самобытности народа» (добавим – народа-аборигена на всей территории исторической России);

– придание Церкви статуса юридического лица, возвращение церкви всего имущества, находящегося на балансе, как государства, так и самопровозглашенных псевдо-православных сект, пользующихся покровительством государства (ведь упомянутое в Концепции «оскорбление религиозных чувств», это не только «пуси райеты», «фемены» и сахаровские центры, но и разного рода «киевские патриархаты»).

и т.п.

И это, как например, защита русского языка на Украине, в Прибалтике и Молдавии, или борьба с ювенальной юстицией в РФ должно быть предметом деятельности не только православных граждан указанных государств, а всего Русского мира. Православные (в т.ч. и священноначалие Московского патриархата) в указанных государствах должны четко осознавать, что они в них – более тысячелетия, а продукты проектов по разделению Русского мира – менее ста. Это земля, прежде всего православных, которые этот – Русский – мир создали.

Отсюда еще одна политическая задача — восстановление единства Русского мира (что, кстати, невозможно без противодействия втягиванию ныне разделенных его частей в антагонистичные России цивилизационные пространства). Ведь как Иерусалим и Константинополь — не просто города, а Афон — не просто остров, но, по словам Холмогорова — «исторические феномены, имеющие особую благодатную ценность», так и Россия — «самостоятельная ценность в Православии».

А поскольку современная РФ – не Россия, а лишь наибольший ее осколок, то православным еще только предстоит обрести указанную ценность – наибольшую из земных. В том и смысл земной православной политики.

Дмитрий Скворцов

«2000»

___________________________________

[1] Впрочем, в случае с национальным православием можно говорить разве что о неких внешних чертах христианской обрядности и христианской культуры в том или ином народе.

[2] Группа из 35 человек, принадлежащих к т.н. «Истинно-православой церкви», ушедших в октябре 2007 г. в пещеру рядом с. Никольское Пензенской обл. в ожидании конца света, который, по их убеждениям, должен был наступить в мае 2008 г.

[3] Предложение делегатов от Одесской епархии обсудить термин «Политическое православие», прежде чем включать в резолюцию собора, было резко отклонено.

[4] Во внешней политике Мамай ориентировался на сближение с европейскими государствами (Генуей, Великим княжеством Литовским, Венецией и др.).

[5] Катехон (от греч. ο κατ?χων — «Удерживающий») – понятие из христианской эсхатологии: нечто временно существующее в мире и препятствующее концу света и пришествию антихриста.

[6] Архимандрит Митяй – духовник Дмитрия Донского, стремившийся к обособлению русской церкви от Константинополя. Не желая допустить в Москву ставленника Литвы Киприана, Дмитрий решил возвести Митяя на митрополичий стол. Тот отправился в 1379 г. на посвящение в Константинополь, но в пути внезапно умер.