События, произошедшие на территории крымского полуострова после того, как от его берегов отчалил последний корабль Белого флота, в крымской истории являются, без сомнения, одними из наиболее страшных страниц.
С приходом большевиков полуостров захлестнул разнузданный красный террор, в результате которого Крым получил название \"Всероссийского кладбища\".
Тысячи людей были расстреляны; столько же было утоплено, повешено, либо погребено в земле заживо.
Покрывшийся густой сетью \"человеческих боен\", Крым превратился в подобие кромешного ада.
До сих пор неизвестно точное число убиенных, однако даже по самым скромным подсчетам оно исчисляется десятками тысяч.
Однако развязанный большевиками беспрецедентный террор был отнюдь не единственным бедствием, пришедшим на крымскую землю.
После эвакуации войск генерала П.Н.Врангеля экономика полуострова пребывала в состоянии глубочайшего кризиса. В ноябре 1920 года объемы валовой промышленной продукции в сравнении с 1913 годом сократились в 4,6 раза. Многие промышленные предприятия были выведены из строя, некоторые из них были разрушены полностью.

Стояли Керченский металлургический завод, аэропланный завод Анатра в Симферополе, едва вытягивал треть своей мощности Севастопольский морской завод. Количество рабочих, особенно в горной и консервной промышленности, сократилось в 7 раз.
Грузооборот железных дорог сократился в 10 раз, морских портов – более чем в 16 раз.
Вследствие полного расстройства финансовой системы произошло обесценивание денежных знаков.
Не лучше обстояли дела и в сельском хозяйстве. К началу 1921 года посевная площадь сократилась с 655,2 тыс. до 548,7 тыс. десятин, количество голов рабочего скота уменьшилось с 164 тыс. до 122 тыс.
Табачные плантации уменьшились в 9 раз, значительная часть садов и виноградников оказалась заброшенной.
Летом 1921 года в результате засухи в Крыму погибло 42% посевов, 2/3 крупного рогатого скота, а уцелевшие посевы давали лишь несколько пудов с десятины. Вследствие этого уже в августе на полуострове начался голод, продолжавшийся до лета 1923 года и унесший приблизительно 100 тысяч жизней, что составляло примерно 15% населения Крыма на 1921 год.
По причине этого бедствия 60,1% крестьянских хозяйств остались без скота, приблизительно столько же без сельхозинвентаря, 28,8% без посева и 29,2% смогли засеять в 1922 году только по одной десятине.
Создавшееся на полуострове тяжелое положение усугубила безграмотная политика, игнорирующая местные условия, нацеленная на \"преодоление\" кризиса путем грозных распоряжений, расстрелов и конфискаций.
Продразверстка, отмененная Х съездом РКП(б) в марте 1921 года, держалась в Крыму до июня.
При этом изъятие у населения продовольствия осуществлялось по фантастическим цифрам: постановлением Крымского революционного комитета были утверждены следующие объемы продразверстки на 1921 год: 2 млн. пудов продовольственного хлеба, 2,4 млн. пудов кормовых культур, 80 тыс. голов крупного и мелкого скота, 400 тыс. пудов фуража. [1]
Устанавливая такие высокие цифры задания, крымские власти руководствовались отнюдь не незнанием ситуации. Напротив, они прекрасно были осведомлены о том катастрофическом положении, которое сложилось в сельском хозяйстве. Мотивы принятия такого решения были следующими: во-первых, в декабре 1920 года Крым получил наряды на отправку хлеба в Россию; во-вторых, за годы гражданской войны население городов полуострова выросло на одну треть, и в условиях официального запрета торговли такое огромное количество горожан во избежание голодного бунта властям нужно было как-то кормить; в-третьих, в 1920-1921 г.г. в Крыму находилось много частей Красной Армии (до 100 тыс.человек), стянутых сюда из разных районов – вплоть до Сибири, которые снабжались исключительно за счет местных ресурсов.
Продразверстка окончательно подорвала состояние крымского села, которое и без того было чрезвычайно плачевным. Весной 1921 года в качестве излишков изымали даже посевной фонд, так что властям в скором времени пришлось принимать меры к обеспечению крестьянских хозяйств посевным материалом.
Ситуация еще более осложнилась с отказом Крымревкома выполнять решения Х съезда РКП(б) о введении продовольственного налога. 25 марта на объединенном заседании Обкома РКП (б) и Крымревкома было принято постановление о введении продналога только после полного выполнения продразверстки, которая к тому времени была выполнена только наполовину.
Все вышеизложенное рождало в сознании жителей полуострова враждебное отношение к власти и создавало благодатную почву для развития повстанческого движения и других форм борьбы.
Вооруженное противодействие большевизму на территории Крыма началось в конце 1920 года, и продолжалось до 1925 года.
Главными очагами повстанчества стали горные районы Крыма – так же, как и по прошествии двадцати с лишним лет они станут базой партизанского движения в годы Второй мировой войны.
Социальную базу повстанчества составили уцелевшие офицеры и солдаты Русской армии Врангеля, махновцы, а также недовольные политикой власти крестьяне и жители городов.
Поодиночке и группами они уходили в горы и образовывали там небольшие отряды, насчитывающие от 40-30 до 300 человек. В отчетах ЧК эти формирования будут неизменно фигурировать как \"банды бело-зеленых\".
Национальный состав этих формирований был разным: здесь можно было встретить русских, украинцев, крымских татар, чеченцев, греков, армян.
Впрочем, существовали и отряды, целиком состоявшие из представителей одной национальности, к примеру, крымских татар.
Возглавлялись эти отряды главным образом служившими у Врангеля офицерами, что позволяет (пусть даже отчасти и со множеством оговорок) считать антибольшевистское повстанческое движение на территории Крыма продолжением белой борьбы.
Общая численность отрядов \"бело-зеленых\" в 1921-1922 г.г. составляла приблизительно 8-10 тыс. человек.
Поддерживаемые местным населением, повстанцы нападали на советские учреждения, уничтожали советских работников, вели антибольшевистскую агитацию, по мере сил срывали планы продразверстки, налаживали связь с антибольшевистским подпольем как на территории Крыма, так и за его пределами.
Командиры таких повстанческих групп старались поддерживать среди своих подчиненных некоторое подобие воинской дисциплины, что, разумеется, не всегда удавалось в связи с преобладанием в повстанческих рядах чисто уголовного элемента.
Помимо вооруженных отрядов белогвардейской или анархической ориентации, в 20-е годы на территории Крыма действовали и чисто бандитские группы, не выдвигающие никаких политических лозунгов, а занимающиеся исключительно грабежом и разбоями.
В качестве наглядной иллюстрации действий \"зеленых\" можно привести отрывок из книги Ивана Шмелева \"Солнце мертвых\": \"Продовольственный комиссар наш, на машине ехал… хотел с деньгами на родину тикать. Сичас из лесу выходют с ружьями… отчанные, не боятся! Ну, конечно, зеленые. Рангелевцы, не признают которые… Стой! Ершов фамилия? Все им известно! Долой слазь! Жену с детьми не тронули, отойти велели. А того сейчас цепями к машине прикрутили, горючкой полили и зажгли. Сго-рел! Мы, говорят, за народное право, у нас, говорят, до всего досмотр!..\"
Действительно, \"бело-зеленые\" расправлялись с большевиками крайне жестоко. Так, командир одного из \"зеленых\" отрядов, бывший врангелевский капитан Спаи лично сжег на костре двух осведомителей ЧК.
Командир другого повстанческого отряда, атаман Захарченко, сделал налет на родную деревню Саблы, где в целях устрашения расстрелял председателя, секретаря и трех членов сельревкома, а само здание сельревкома подорвал с помощью двух ручных бомб.
В 1920-1921 г.г. \"зелеными\" были убиты председатель Алуштинского ревкома Шилов, член Евпаторийского ревкома Лабренцис и ряд других представителей советской власти.
Основной пик активности \"бело-зеленых\" пришелся на 1920-1922 годы. Умело применяя партизанскую тактику, повстанцы совершали дерзкие диверсионные вылазки, после чего вновь уходили в горы. Возглавляющему Центральное управление курортов Крыма (ЦУКК), члену Крымского областного комитета РКП (б), младшему брату В.И. Ленина, Д.Н. Ульянову, приходилось выезжать по служебным делам \"в сопровождении двух чекистов, вооруженных пулеметом \"максим\". [2]
В мае – июне 1921 года всплеск антибольшевистского вооруженного движения достиг таких размеров, что почти полностью прекратилось автомобильное и гужевое сообщение между уездами. [3]
В ответ на это большевики брали в заложники родственников повстанцев и членов их семей. К июлю 1921 г. по тюрьмам Крыма за связь с \"зелеными\" сидело свыше 500 заложников. [4] Многие из них впоследствии были расстреляны.
В ультимативной форме обратившись к населению сразу нескольких деревень (Демерджи, Шумы, Корбек, Саблы и др.), большевики потребовали немедленной выдачи всех ушедших в горы, в противном случае угрожая предать данные населенные пункты огню. В ответ на это зеленые пообещали, что в случае исполнения угрозы они вырежут всех коммунистов и их семьи не только в деревнях, но и в таких городах как Алушта, Симеиз и Судак.
В итоге предъявленный красными ультиматум не был приведен в исполнение.
В Феодосии по подозрению в связи с \"зелеными\" были расстреляны 3 гимназиста и 4 гимназистки в возрасте 15 – 16 лет.
Выступая 2 марта 1922 года с докладом на второй сессии Крымского ЦИК, председатель КрымЦИК Ю.П.Гавен отмечал, что \"осенью 1921 года в Крыму усилился бандитизм, в котором участвовали белые офицеры и крестьяне-татары. Но его тогда не удалось ликвидировать\". [5]
Несмотря на внешний размах повстанческого движения, внутри оно было чрезвычайно слабо. Прежде всего из-за отсутствия организованности, единого руководящего центра, а также единой политической и идейной платформы.
Справедливости ради нужно отметить, что попытки объединения повстанческих групп все же предпринимались, в частности, подпольной организацией М.Дионисьева, объявившего себя Временным Правителем России и издавшего свою программу под названием \"Наказ N 1\".
В \"Наказе\" говорилось о необходимости отмены смертной казни для всех политических противников, кроме Ленина, Троцкого и ряда высокопоставленных советских чиновников.
Рядовых русских коммунистов, предполагалось не подвергать ни суду, ни каким-либо другим преследованиям. Коммунистов-евреев, согласно решению Дионисьева, следовало судить и высылать за пределы страны.
В программе также провозглашалась свобода выборов и в будущем – созыв Учредительного собрания. [6]
В июле 1921 года, после того как рядом руководителей \"бело-зеленых\" отрядов были подписаны мирные соглашения с большевиками, повстанческое движение на территории Крыма, казалось, начинает идти на убыль, однако меньше, чем месяц, принимает прежний размах.
\"Зелеными\" осуществлялись нападения на советские учреждения, взятие в плен либо убийства красноармейцев, чекистов и партийных работников. Нередкими были случаи нападений повстанцев на воинские подразделения, посты и заставы.
Так, 6 октября 1921 года взвод 5-й роты Комполка подвергся нападению вооруженной повстанческой группы численностью около 30 человек. 29 ноября 1921 года 3-я рота войск особого назначения была атакована в городе Старый Крым отрядом \"зеленых\" неизвестной численности. Захватив 2 пулемета, 10 пулеметных лент, 4 000 патронов, повстанцы скрылись в лесу.
К первой половине 1923 года в вооруженном противоборстве большевиков и сил контрреволюции наступает относительное затишье. Но уже в мае 1923 года отчетные материалы ЧОН вновь зафиксировали нападения повстанческих групп на участке второй роты 23-го пограничного батальона в районе Севастополя. В ночь на 15 мая по Севастополю были расклеены многочисленные экземпляры воззвания, призывающего народ подниматься на борьбу с коммунистами. Заканчивалось воззвание следующими словами: \"Проснитесь, русские люди. Сбросьте с себя проклятое ярмо\". [7]
9 июня 1923 года в Севастопольском районе, неподалеку от деревни Андреевка, трое неизвестных ранили пограничника во время патрулирования им своего участка. 23 июня в районе мыса Айя группа повстанцев с криком \"Сдавайся нам!\" – открыла огонь по пограничному патрулю.
31 июня в районе заставы Отузы \"бело-зелеными\" был обстрелян автомобиль феодосийского окружного военного комиссара.
В июле 1923 года, неподалеку от деревни Тана-Гельды, расположенной к востоку от Карасубазара, группа вооруженных людей общей численностью 5-6 человек, обстреляла автомобиль в районе Топловского монастыря.
Несколько слов о взаимодействии повстанцев с белогвардейскими организациями за рубежом. Согласно данным оперативной месячной сводки третьей отдельной ялтинской роты ЧОН за сентябрь 1923 года, на территорию Крыма из Турции прибывали агенты \"белогвардейских врангелевских организаций\", занимавшихся антисоветской агитацией среди населения и осуществляющих формирование повстанческих групп.
25 сентября в районе деревни Гурзуф между чоновцами и участниками одной из таких организаций произошел бой, в ходе которого обе стороны понесли большие потери.
Важно при этом отметить, что попытки засылки агентов и высадки вооруженных десантов на территорию полуострова предпринимались и ранее. Однако мероприятия эти, оканчивались в основном неудачей.
Так, один из десантов, в котором принял участие известный правый политический деятель В.В.Шульгин, высадился на крымское побережье, но был обнаружен и уничтожен. Вернуться обратно удалось только пятерым участникам операции.
В целом к 1923 году наблюдается заметное сокращение социальной базы контрреволюции вследствие ее переориентации с повстанчества на подпольную деятельность.
Наглядным проявлением этой тенденции служит деятельность возглавляемого врангелевским полковником Уренюком (\"атаманом Круком\") \"Крымского крестьянского объединения\", созданного при поддержке монархических эмигрантских кругов.
Согласно выработанному в заграничном монархическом центре плану предполагалось произвести в Крыму \"высадку белого десанта, а Украину и Кубань использовать для дальнейшего использования антисоветского фронта. Для содействия десанту в Крыму на Украине и Кубани предполагалось сформировать \"монархические крестьянские объединения\", на базе которых планировалось создать Повстанческую армию и поднять широкое вооруженное восстание\". [8]
В рамках претворения данного плана участники \"Крымского крестьянского объединения\" организовали ряд террористических актов против представителей партийных и советских органов, однако летом 1924 года в результате успешно проведенной операции ГПУ эта организация была ликвидирована.
Весьма активно работало севастопольское антибольшевистское подполье. Так, в 1925 году, группа, состоявшая из бывших белых офицеров, вооруженным путем захватила пароход \"Утриш\" и увела его на территорию Болгарии, где передала судно сосредоточенному в этой стране белому командованию и гражданским властям. Следом за этим другая севастопольская группа попыталась угнать пароход \"Игнатий Сергеев\", но эта попытка была пресечена ГПУ.
Наряду с организованной повстанческой деятельностью, имели место также стихийные народные выступления. Наглядным примером таких выступлений служит вооруженное восстание крестьян поселка Симеиз в ноябре 1921 года. Вступив в вооруженное противоборство с чекистами и отрядами ЧОН, восставшие вынуждены были отступить в горы.
Помимо попыток крестьянских восстаний, в 1921-1923 гг. в ряде городов Крыма были отмечены также забастовки рабочих, вызванные их неудовлетворительным материальным положением и условиями жизни.
Судьба участников таких выступлений была незавидной: значительное число этих людей было расстреляно, некоторые из них были высланы за пределы Крыма как \"неблагонадежные элементы\", и только немногие были амнистированы с учетом \"пролетарского происхождения\" и \"революционного прошлого\".
Отдельные случаи недовольства крестьян политикой власти наблюдались и после отмены продразверстки. Так, в 1922-1923 гг. в Крыму состоялся ряд показательных судебных процессов над сельскими тружениками, обвинявшимися в неуплате продовольственного налога. Один из таких процессов состоялся в селе Новоцарицинское Карасубазарского района, где на скамье подсудимых оказались главы 14 семей.
Подсудимым вменялось в вину, что, уплатив часть налога, они отказались от сдачи остальной его части, и призывали поступать точно так же других поселян.
В ходе судебного заседания обвинения в отношении 11 человек были доказаны. Приговором Революционного Трибунала один человек был присужден к высшей мере наказания, четверо – к тюремному заключению от одного до трех лет, остальным предложено в срок до двух недель внести оставшуюся часть налога. [9]

 

***

Таким образом, установление советской власти в Крыму в 20-е годы отнюдь не привело к восстановлению на полуострове гражданского мира. Напротив, рассматриваемый период стал временем крушения надежд большинства мирных тружеников на то, что большевики смогут обеспечить им нормальную жизнь.
В данном отношении наиболее разочарованными оказались крестьяне, поначалу смотревшие с надеждой на новую власть.
Вместо решения земельного вопроса \"строители нового общества\" принесли продразверстку и голод, вместо обещанной амнистии – разгул \"чрезвычаек\" и массовые расстрелы.
Все эти мероприятия власти вполне естественным образом способствовали росту социального недовольства, одним из проявлений которого стала организация повстанческих групп.
Не имеющие единого руководящего центра, будучи глубоко разобщенными, эти отряды, тем не менее, представляли собой серьезную опасность для власти, особенно на первоначальном этапе, когда ее положение было еще достаточно шатким.
Период наивысшей активности антибольшевистского повстанческого движения на территории Крыма пришелся на май, июнь и осень 1921 года, в дальнейшем в динамике вооруженных выступлений против режима наметился спад. Вместе с тем, обстановка на полуострове оставалась весьма нестабильной на протяжении последующих нескольких лет.
Важно при этом отметить, что решающую роль в ликвидации повстанчества сыграли отнюдь не репрессивные мероприятия, и даже не военные операции, а позитивные изменения в экономической и политической сферах, связанные с прекращением взимания продразверстки, а также отказом от массового террора, который применялся на полуострове в первые месяцы после установления советской власти.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 – Омельчук Д.В., Акулов М.Р., Вакатова Л.П., Шевцова Н.Н., Юрченко С.В. Политические репрессии в Крыму (1920-1940 годы). – Симферополь, 2003. – с.22
2 – Попов А. Гуманист в белом халате среди красных палачей // \"Первая Крымская\", N9 – 89, 2 сентября – 8 сентября 2005 – с.27
3 – Ишин А.В. Красный террор в Крыму в 1920- 1921 годах и его последствия// Проблемы материальной и духовной культуры народов Причерноморья с античных времен до наших дней: Материалы первых научных чтений 14-15 Мая 1997 г. – Симферополь,1997.
4 – Мельгунов С.П. Красный террор в России 1918-1923 г.г. М: Айрис-Пресс, 2006. – с. 117
5 – Цит. по: Литвин А.Л. Красный и белый террор в России. 1918 -1922 г.г. М.: Эксмо, Яуза, 2004. – с. 137-138
6 – Ишин А.В. Характер и динамика развития вооруженного антибольшевистского движения на Крымском полуострове в конце 1920-1922 годах // Ученые записки Таврического национального университета. – N 12 (51) т.2 – 1999. – Электронная версия публикации: http://www.ccsu.crimea.ua
7 – Ишин А.В. Из истории вооруженной контрреволюции в Крыму:1923 год (по архивным материалам частей особого назначения Крыма) // В поисках утраченного единства: Сборник статей. – Симферополь: Крымский Архив, 2005 – с.62
8 – Ишин А.В. К вопросу об особенностях политического развития Крыма в первой половине 1920-х годов // Журнал \"Историческое наследие Крыма\", N 5, 2004.
9 – Омельчук Д.В., Акулов М.Р., Вакатова Л.П., Шевцова Н.Н., Юрченко С.В. Политические репрессии в Крыму (1920-1940 годы). – Симферополь, 2003. – с.24

bg-znanie.ru

«Красный террор» и «белый террор»

Революции не делаются в белых перчатках...

Что ж возмущаться, что контрреволюции делаются в ежовых рукавицах?

И.А. Бунин

Рассматриваемая нами история Белого Движения идет к завершению, поэтому стоит подробнее рассмотреть некоторые факторы, сопутствующие всей гражданской войне. Например, явление террора. Как известно, его принято разделять на «красный» и «белый». Коснемся для начала красного. В других главах уже приводилось много примеров его осуществления, и вряд ли имеет смысл снова поднимать конкретные факты. Они слишком многочисленны, и их перечисление, даже поверхностное, заняло бы слишком большой объем. Интересующимся же можно порекомендовать обратиться к книге С. П. Мельгунова «Красный террор», основу которой составили материалы деникинской комиссии по расследованию большевистских зверств. Проанализируем качественно, чем же явление «красного террора» отличалось от классических жестокостей военизированных режимов и репрессивных кампаний в каких-то иных государствах. Можно прийти к выводу, что отличалось оно размахом, направленностью и внутренним содержанием, причем первое и второе непосредственно вытекали из третьего.

Террор, исподволь ширившийся с момента победы советской власти, открыто легализуется и вводится в систему сразу после установления однопартийного правления — летом 18-го, вместе с продразверсткой, запретом товарных отношений, комбедами и т. п. И точно так же, как продразверстка не являлась следствием голода (наоборот, она сплошь и рядом выступала его причиной), а частью единого ленинского плана построения коммунизма, так и «красный террор» явился отнюдь не ответом на «белый». Он тоже был неотъемлемой частью нового порядка, создаваемого большевиками. Особенность «красного террора» заключается в том, что он выступал не наказанием за какие-либо проступки. И даже не методом подавления противников — это была всего лишь одна из его функций. Он был не средством для достижения какой-либо конкретной цели, а одновременно являлся и целью. Одной из основ строящегося коммунистического порядка — и эта основа, в свою очередь, строилась и совершенствовалась вместе с другими составными частями «нового общества». В чудовищной антиутопии ленинского государства с партийным руководством, отдающим распоряжения, и винтиками-исполнителями, слепо их реализующими, террор должен был выполнять те же функции, что впоследствии в нацистской Германии выполняли лагеря смерти: уничтожить те части населения, которые не вписываются в схему, начертанную Вождем, и потому признаются лишними. Или на каких-то этапах начинают мешать выполнению общего плана

Это был еще не террор сталинских лагерей, использующих рабский труд людей, отвергнутых режимом. Ведь по первоначальному ленинскому плану вся страна должна была стать таким лагерем, отдающим по команде бесплатный труд и получающим взамен пайку хлеба. Поэтому людей, признанных неподходящими для подобной схемы, требовалось просто истребить. Отсюда и направленность террора. Раз право мыслить, строить планы и делать выводы в новом обществе предоставлялось только партийной верхушке, лишней и мешающей оказывалась именно мыслящая часть населения. В первую очередь — интеллигенция, а также примыкающие к ней слои граждан, научившиеся и привыкшие думать самостоятельно, — например, кадровые рабочие Тулы или Ижевска, наиболее передовая и хозяйственная часть крестьянства, объявленная «кулаками». Поэтому «красный террор» осуществлял не просто массовое уничтожение людей — он стремился уничтожить лучших. Подавлял все культурное и передовое, убивал саму народную душу, чтобы заменить ее партийно-пропагандистским суррогатом. Шло эдакое «зомбирование» целого народа. В идеале постоянно действующий карательный аппарат должен был для таких целей «состригать» все мало-мальски возвышающееся над серой массой, пригодной к безоговорочному послушанию.

Естественно, для столь обширных задач репрессивная система требовалась мощнейшая. И она создавалась — многослойная, охватывающая сетью террора всю страну: ВЧК, народные суды, перечисленные ранее трибуналы нескольких видов, армейские особотделы. Плюс права на репрессии, предоставляемые командирам и комиссарам, партийным и советским уполномоченным, продотрядам и заградотрядам, органам местной власти. Основой всего этого сложного аппарата были, конечно, ЧК. Именно они не только карали за конкретные проступки, но осуществляли общегосударственную, централизованную политику террора.

О размерах репрессий нам остается только догадываться и судить приблизительно, на основании косвенных данных (да и вряд ли при большевистской безалаберности велся сколько-нибудь полный учет уничтоженных). Так, палач-теоретик Лацис в своей книжке «Два года борьбы на внутреннем фронте» привел цифру расстрелянных 8389 чел. с множеством оговорок.

Во-первых, это число относится только к 1918-му— первой половине 1919 гг., т.е. не учитывает лета 1919-го, когда множество людей истреблялось «в ответ» на наступление Деникина и Юденича, когда начались «расстрелы по спискам», когда при подходе белых заложники и арестованные расстреливались, топились в баржах, сжигались или взрывались вместе с тюрьмами (как, например, в Курске). Не учитываются и 1920—1921 гг., годы основных расправ с побежденными белогвардейцами, членами их семей и «пособниками».

Во-вторых, приводимая цифр относится только к ЧК «в порядке внесудебной расправы», в нее не вошли деяния трибуналов и других репрессивных органов.

В-третьих, число убитых приводилось только по 20 центральным губерниям — не включая в себя прифронтовые губернии, Украину, Дон, Сибирь и др., где у чекистов был самый значительный «объем работы»

И в-четвертых, Лацис подчеркивал, что эти данные «далеко не полны». Действительно, даже со всеми оговорками они выглядят заниженными. В одном лишь Петрограде и в одну лишь кампанию после покушения на Ленина были расстреляны 900 чел. Впрочем, здесь возможна казуистика, поскольку в «ленинские дни» расстреливали не «в порядке внесудебной расправы», а «в порядке красного террора».

Особенностью «красного террора» являлось и то, что он проводился централизованно, по указаниям правительства — то массовыми волнами по всему государству, то выборочно, в отдельных регионах. Например, телеграмма № 3348 по Южфронту во время рейда Мамонтова доводила до сведений дивизий и полков:

«Реввоенсовет Южного фронта приказывает во изменение прежних постановлений в отношении общей политики Донской области руководствоваться следующим: самым беспощадным образом подавить попытку мятежа в тылу, применяя в этом подавлении меры массового уничтожения восставших».

Летом 1920 г., во время наступления Врангеля, Троцкий объявил «красный террор» в Екатеринославской губернии. В предыдущих главах приводились и многочисленные телеграммы Ленина с подобными указаниями. В централизованных указаниях оговаривались категории населения, попадающие под уничтожение в той или иной кампании, а порой даже вид казни. Так, в телеграмме в Пензу от 11.8.18 Ленин приказывал:

«...Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не менее 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц... Найдите людей потверже».

Другая особенность — подкрепление террора классовой теорией. «Буржуй» или «кулак» объявлялся недочеловеком, во всех отношениях выступал неким неполноценным существом, «неприкасаемым». Поэтому его уничтожение с точки зрении коммунистической морали, в общем-то, и не являлось убийством. Точно так же, как потом, в нацистской Германии — уничтожение «расово неполноценных» народов. Только в России речь шла не о народе, а о его классово-неполноценной части. Поэтому с «классовой» точки зрения вполне допустимыми признавались пытки. Уже говорилось, что вопрос об их применимости открыто обсуждался в печати и решался положительно. Ассортимент их уже в гражданскую был весьма разнообразным — пытки бессонницей, светом — автомобильные фары в лицо, соленой «диетой» без воды, голодом, холодом, побои, порка, прижигание папиросой. Кроме «подручных» средств, применялись и специальные. Несколько источников, в том числе доклад Центрального комитета Российского Красного Креста, рассказывают о шкафах, в которых можно было только стоять прямо (вариант — сидеть скорчившись) и в которые на длительное время запирали арестованных, иногда впихивая по нескольку человек в «одиночный» шкаф. Савинков и Солженицын, ссылаясь на свидетелей, упоминают «пробковую камеру», герметически закрытую и нагреваемую, где заключенный страдал от недостатка воздуха, и кровь выступала из пор тела. Учитывая культурный состав жертв, применялись и пытки другого рода, моральные: размещение мужчин и женщин в общей камере с единственной парашей, всякого рода глумления, унижения и издевательства. Например, для арестованных женщин из культурных слоев общества практиковалась многочасовая постановка на колени. Вариант — в обнаженном виде. А один из киевских чекистов, согласно докладу Красного Креста, наоборот, вгонял «буржуек» в столбняк тем, что допрашивал их в присутствии голых девиц, пресмыкающихся перед ним — не проституток, а таких же «буржуек», которых ему удалось прежде сломить.

Не случайно открытие Н. Тэффи, узнавшей в комиссарше, наводившей ужас на всю округу г. Унечи, тихую и забитую бабу-судомойку, которая раньше всегда вызывалась помочь повару резать цыплят. «Никто не просил — своей охотой шла, никогда не пропускала». Не случайны и портреты чекистов, комендантов тюрем, рисуемые очевидцами — садистов, кокаинистов, полубезумных алкоголиков. Как раз такие люди оказались нужны новой власти и заняли должности, соответствующие своим склонностям. А для массовых расправ, согласно сводке 1 -го кутеповского корпуса, старались привлекать китайцев или латышей, так как обычные красноармейцы, несмотря на выдачу водки и разрешение поживиться одеждой и обувью жертв, часто не выдерживали и разбегались.

Если пытки оставались на уровне «самодеятельности» и экспериментов, проводимых везде по-своему, то казни унифицировались, приводились к единой методике. Уже в 1919—1920 гг. они осуществлялись одинаково и в Одессе, и в Киеве, и в Сибири. Жертвы раздевались донага, укладывались на пол лицом вниз и убивались выстрелом в затылок. Такое единообразие позволяет предположить централизованные методические указания, учитывающие режим максимальной «экономии» и «удобства». Один патрон на человека, гарантия от нежелательных эксцессов в последний момент, опять же — меньше корчится, не доставляет неудобств при падении, как положил, так и лежит, оттаскивай и клади следующего. Лишь в массовых случаях форма убийства отличалась — баржи с пробиваемыми днищами, винтовочные залпы или пулеметы. Впрочем, даже в этих ситуациях предписанный ритуал по возможности соблюдался. Так, в 1919г. перед сдачей Киева, когда одним махом бросили под залпы китайцев множество заключенных (добавив к ним и партию гражданских сотрудниц ЧК, канцелярских и агентурных, — видимо, слишком много знавших), даже в царившей спешке подрасстрельных, дожидавшихся своей очереди, не забывали пунктуально раздевать. А в период массовых расправ в Крыму, когда каждую ночь водили под пулемет целыми толпами, обреченных заставляли раздеваться еще в тюрьме, чтобы не гонять транспорт за вещами. И зимой, по ветру и морозу, колонны голых мужчин и женщин гнали к месту казни.

Но, пожалуй, такой порядок объяснялся не садизмом и желанием поглумиться. Он вполне вписывался в изначальные проекты нового общества и обосновывался все той же железной логикой ленинской антиутопии, напрочь похерившей все моральные и нравственные «пережитки» и оставившей новому государству только принципы голого рационализма. Поэтому система, уничтожающая ненужных людей, обязывалась скрупулезно сохранять все, способное пригодиться, не брезгуя и грязным бельем. Вот только волосы не состригали на матрацы, как нацистские последователи, — но в условиях свирепствующего тифа оно было бы и небезопасным. А одежда и обувь казненных (за исключением разворованного непосредственными исполнителями) тщательно приходовались и поступали в «актив» ЧК. Любопытный документ попал по какой-то случайности или недосмотру в ПСС Ленина, т. 51, стр. 19:

«Счет Владимиру Ильичу от хозяйственного отдела МЧК на проданный и отпущенный Вам товар...»

В нем за подписью зав. хозяйственным отделом Московской ЧК перечисляются вещи: сапоги — 1 пара, костюм, подтяжки, пояс.

«Всего на 1 тыс. 417 руб. 75 коп.»

Поневоле задумаешься, кому принадлежали выставленные потом в музеях ленинские костюмы, пальто и кепки? Остыть-то успели после прежнего хозяина, когда их вождь на себя натягивал?

Когда после «красного» террора обращаешься к «белому» и начинаешь исследовать материалы, то поневоле возникает вопрос — а был ли он вообще? Если определять «террор» по его большевистскому облику, как явление централизованное, массовое, составляющее часть общей политики и государственной системы, то ответ однозначно получится отрицательным.

Нет, белогвардейцы вовсе не были «ангелами». Гражданская война — страшная, жестокая война. Происходили и расправы над противником, и насилия. Но когда касаешься конкретных фактов, выясняется, что такие случаи совершенно несопоставимы с «красным террором» ни количественно, ни качественно. Сразу оговорюсь — все сказанное относится к районам действия регулярных белых армий, а не самостийной «атаманщины», где обе стороны уничтожали друг дружку примерно «на равных». Но «атаманщина» и не повиновалась распоряжениям верховной белой власти. Наоборот, жестокости творились вопреки этим распоряжениям.

Что же касается других областей, можно отметить общую закономерность: подавляющая доля жестокостей приходится на «партизанскую» фазу Белого Движения. Например, начало Корниловского похода, когда не брали пленных — да и куда их было девать, если Добровольческая армия не имела ни тыла, ни пристанища. Но уже во время отступления от Екатеринодара в апреле 18-го положение стало меняться — даже многие видные большевики были отпущены на свободу с условием, что своим влиянием защитят от расправ оставленных по станицам нетранспортабельных раненых. Конечно, случаи бессудных расправ повторялись и позже. Но они строжайше запрещались командованием и носили характер стихийных эксцессов. Да и относились обычно только к комиссарам, чекистам, коммунистам и советским работникам. Часто не брали в плен «интернационалистов», т. е. немцев, венгров, китайцев. Не жаловали и бывших офицеров, оказавшихся на службе в Красной армии, — к ним относились как к предателям. А относительно основной массы пленных — как раз они стали одним из главных источников пополнения белых армий: крестьянин еще придет или не придет по мобилизации, а пленный никуда не денется, особенно если он и красными был мобилизован насильно. Для сравнения — с красной стороны случаи массовых расправ с пленными наблюдались и в 19-м, и в 20-м.

Главные вспышки репрессий против красных и им сочувствующих, известные фактически, происходили во время антибольшевистских восстаний на Кубани, на Дону, на Урале, в Поволжье, принимая особенно ожесточенный характер там, где социальная рознь дополнялась этнической (казаки против иногородних, киргизы против крестьян и др.). Опять же, мы имеем дело с некой «партизанской» фазой. Со стихийными взрывами, когда на большевиков выплескивалась ответная ненависть населения, доведенного ими до мятежа. Но даже во время таких вспышек степень красных и белых расправ оказывалась отнюдь не однозначной. Вспомните-ка «Железный поток» Серафимовича. Таманская армия, вырезающая на своем пути селения, не щадя ни женщин, ни детей, для поднятия боевой злости вынуждена свернуть с пути и сделать крюк в 20—30 верст, чтобы взглянуть на пятерых повешенных большевиков. Можно привести и более строгие примеры. Вешенские повстанцы почти сразу после своей победы (после геноцида!) постановили отменить расстрелы. Или, скажем, в 1947 г. состоялся процесс над Шкуро, Красновым, Султан-Гиреем Клычем и другими белогвардейцами, сотрудничавшими с Германией. Разбиралась и их деятельность в период гражданской войны. Так вот, в материалах процесса, опубликованных в советской литературе, упоминаний о каких-то массовых расправах по отношению к мирному населению нет — даже в 1918 г., когда Шкуро возглавлял повстанцев. Везде речь идет лишь о «командирах и комиссарах», и жертвы перечисляются поименно. То же самое относится к Султан-Гирею Клычу, командовавшему Дикой дивизией. А ведь это разбирались деяния самых «зверских» белых частей!..

Примерно в это же время, летом 18-го, А. Стеценко, жена Фурманова, поехала в Екатеринодар и попала к моменту его захвата белыми. И угодила «в лапы» деникинской контрразведки. Весь город знал, что она — коммунистка, дочь видного екатеринодарского большевика, расстрелянного Радой. И прибыла из Совдепии... Убедившись, что она не шпионка, а просто приехала навестить родных, состава преступления не нашли и ее отпустили. При восстаниях на Волге и в Сибири видные коммунисты, сумевшие избежать стихийной волны народного гнева, как правило, остались живы. Уже упоминалось о красных лидерах в Самаре, которых постепенно обменяли или устроили им побеги из тюрем. Лидер владивостокских коммунистов П. Никифоров спокойно просидел в заключении с июня 1918 г. по январь 1920 г. — и при правительстве Дербера, и при Уфимской Директории, и при Колчаке, причем без особого труда руководил оттуда местной парторганизацией. В 1919—1920 гг. пребывал в колчаковской тюрьме и большевик Краснощекое — будущий председатель правительства ДВР. А казаки Мамонтова из рейда, за сотни километров, вели с собой пойманных комиссаров и чекистов для суда в Харьков — и многие из них потом тоже остались живы.

На советской стороне террор внедрялся централизованно — вплоть до прямых указаний правительства о масштабах и способах репрессий. У белых он проявлялся в виде стихийных эксцессов, всячески пресекаемых и обуздываемых властями по мере организации этой «стихии». Если в открытой советской литературе, в ПСС Ленина, сохранилось множество документов, требующих беспощадных и поголовных расправ, то выдержек из подобных приказов и распоряжений по белым армиям вы не найдете нигде — несмотря на то, что в руки красных попало множество архивов, штабных и правительственных документов противника в «освобожденных» городах. Их просто нет, подобных приказов. И советская историческая литература свои утверждения о «белом терроре» вынуждена делать либо голословно, либо опираясь на «жуткие» документы, вроде телеграммы ставропольского губернатора от 13.08.19, требовавшей для борьбы с повстанцами таких карательных мер, как составление списков семей партизан и выселение их за пределы губернии (впечатляющее зверство по сравнению с ленинскими директивами!). Часто в качестве примера приводится приказ ген. Розанова, который со ссылкой на японские методы предлагал «строгие и жестокие» меры при подавлении Енисейского восстания. Только умалчивается, что Розанов был за это снят Колчаком. А Врангель, объявляя Крым осажденной крепостью, грозил беспощадно... высылать противников власти за линию фронта.

Главная разница между «красным» и «белым» террорами вытекает из самой сути борьбы сторон. Одни насаждали незнакомый доселе режим тоталитаризма (а по первоначальным планам, пожалуй, сверхтоталитаризма), другие сражались за восстановление законности и правопорядка. Было ли совместимо с законностью и правопорядком понятие «террор»? Законы — это первое, что старались восстановить белые командующие и правительства, обретя под ногами освобожденную территорию. Например, на Юге действовали дофевральские законы Российской Империи военного времени. На севере — самое мягкое законодательство Временного правительства. Даже в Ярославском восстании одним из первых приказов полковника Перхурова восстанавливались дооктябрьские законы, судопроизводство и прокурорский надзор.

Да, белые власти казнили своих врагов. Но казни носили опять же персональный, а не повальный характер. По приговору суда. А смертный приговор, в соответствии с законом, подлежал утверждению лицом не ниже командующего армией. Интересно, осталось бы у советских командармов время для прямых обязанностей, если бы им несли на утверждение все приговоры в занимаемых их войсками районах? Кстати, тот же порядок существовал у Петлюры. Не верите — откройте Островского, «Как закалялась сталь», где петлюровцы совещаются, не приписать ли арестованному несколько лет, поскольку приговор несовершеннолетнему «головной атаман» не утвердит.

Беспочвенными выглядят обычно и описания белой контрразведки — с пытками, застенками и расстрелами. Будто их срисовывали с ЧК. Контрразведка имела множество недостатков, упоминавшихся ранее, но правом казнить или миловать она не обладала. Ее функции ограничивались арестом и предварительным дознанием, после чего материалы передавались судебно-следственным органам. Как бы она осуществляла пытки и истязания, не имея даже собственных тюрем? Ее арестованные содержались в общегородских тюрьмах или на гауптвахтах. Да и как после пыток она представила бы арестованных суду, где, в отличие от дилетантов-контрразведчиков, работали профессиональные юристы, которые тут же подняли бы шум по поводу явного нарушения законности? И к тому же недолюбливали контрразведчиков. Наконец, при оставлении белыми городов советская сторона почему-то не задокументировала никаких «жутких застенков» — в отличие от белых, неоднократно делавших это при оставлении городов большевиками. Впрочем, все относительно. В Екатеринославе, например, общественность и адвокатура выразили бурный протест против бесчинств контрразведки. Выражались они в том, что она держала арестованных по 2—3 дня без допросов и предъявления обвинения. С точки зрения законности такие действия, конечно, были бесчинствами.

Что касается судов, решавших судьбу обвиняемых коммунистов, то подход их был хоть и строгим, но далеко не однозначным. Вину определяли персонально. Так, весной 19-го в Дагестане взяли с поличным несколько десятков человек, весь подпольный ревком и комитет большевиков, на последнем заседании, накануне готовящегося восстания. Казнили из них пятерых. 22.4.20 в Симферополе арестовали в полном составе собрание горкомов партии и комсомола, тоже несколько десятков человек. К смертной казни приговорили девятерых. 4.06.20. в Ялте взяли 14 подпольщиков. Расстреляны шестеро.

В целом литература о «белом терроре» обширна. Но обычно отделывается общими фразами. О том, как наступающие красные освобождали тюрьмы, полные рабочих. Забывая уточнить — попали эти «рабочие» в тюрьмы за свои убеждения или за воровство и бандитизм. Ну а как только дело доходило до конкретных фактов, обвинения начинают прихрамывать. Так, солидный труд Ю. Полякова, А. Шишкина и др. «Антисоветская интервенция 1917—1922 гг. и ее крах» приводит аж... два примера расправы офицеров-помещиков с крестьянами, разграбившими их усадьбы. Это на весь колчаковский фронт (учтем и то, что официально Колчаком подобные действия запрещались, как и Деникиным). Из книги в книгу кочевал факт из листовки Уфимского комитета большевиков о каком-то поручике Ганкевиче, застрелившем двух гимназисток за работу в советском учреждении. Не говорится только, был ли этот Ганкевич психически здоров и как к нему потом отнеслось командование. Точно так же по книгам повторяется пример, приведенный Фурмановым в «Чапаеве» — о пьяных казаках, изрубивших двух красных кашеваров, случайно заехавших в их расположение. Подобное переписывание друг у друга фактов, кажется, говорит само за себя — и вовсе не об их массовости. (Между прочим, тот же Фурманов вполне спокойно описывает, как он сам приказал расстрелять офицера только лишь за то, что у него нашли письмо невесты, где она пишет, как плохо живется под красными, и просит поскорее освободить их.)

Нельзя отрицать — зверства и беззакония со стороны белых тоже были. Но совершались вопреки общей политике командования. И являлись не массовой кампанией, а единичными случаями, поэтому остается открытым вопрос — подлежат ли такие факты какому-либо обобщению? Так «зеленый главком» Н. Воронович в своих воспоминаниях рассказал, как карательный отряд полковника Петрова, подавляя бунт крестьян, расстрелял в селении Третья Рота 11 человек. Но этот расстрел был единственным. Как пишет Воронович:

«То, что произошло тогда в селении Третья Рота, по своей кошмарности и чудовищной жестокости превосходит все расправы, учиненные до и после того добровольцами...»

И стоила деникинцам эта расправа мощного восстания в Сочинском округе... В Ставрополе в 1920 г., когда уже рушился фронт, озверелые от поражений казаки выместили свою ярость, перебив около 60 чел. политзаключенных, содержавшихся в тюрьме. Возмутилась вся местная общественность, тут же последовали протесты во все инстанции городского прокурора Краснова (вскоре ставшего министром юстиции в деникинском правительстве). Но этот случай был тоже единственным в своем роде. В отличие от большевиков, уничтожавших при отступлении заключенных, белые никак не могли позволить себе такого, понимая, что красные отыграются на мирном населении. Наоборот, как уже говорилось, в ряде случаев, например, в Екатеринодаре, заключенные коммунисты выпускались на свободу, чтобы предотвратить бесчинства вступающей в город Красной армии.

Б. Александровский, работавший врачом в Галлиполи, в одном из лагерей разгромленной белой армии, писал:

«Среди врангелевских офицеров господствовало убеждение, что главной ошибкой, одной из причин поражения, являлась мягкость в борьбе с большевизмом».

Действительно, о размерах репрессий можно судить по таким документам, как воззвание Крымского обкома РКП(б)к рабочим, солдатам и крестьянам:

«Товарищи! Кровь невинно замученных девяти ваших представителей взывает к вам! К отмщению! К оружию!»

Невинно замученные девять — Севастопольский подпольный горком партии, арестованный 4.02.20 в ходе подготовки восстания и расстрелянный. Интересно, какими же цифрами пришлось бы оперировать белым, если бы они догадались выпускать подобные воззвания о работе ЧК?

Но самый красноречивый пример сопоставления красных и белых репрессий приводит бывший ген. Данилов, служивший в штабе 4-й советской армии. В апреле 1921 г. большевики решили устроить в Симферополе торжественные похороны жертв «белого террора». Но сколько ни искали, нашли только 10 подпольщиков, осужденных военно-полевым судом и повешенных. Цифра показалась «несолидной», и власти взяли первых попавшихся покойников из госпиталей, доведя количество гробов до 52, которые и были пышно захоронены после торжественного шествия и митинга. Это происходило в то время, когда сами красные уже расстреляли в Симферополе 20 тысяч человек...

militera.lib.ru