В началех Ты, Господи, землю основал еси, 
и дела руку Твоею суть небеса; 
та погибнут, Ты же пребываеши, 
и вся яко риза обветшают, 
и яко одежду свиеши я, 
и изменятся. Ты же тойжде еси, 
и лета Твоя не оскудеют.
(Пс. 101, 22-28; Евр. 1, 10-12)

 

Итак – вечность! – вот то величайшее и высочайшее свойство Божие, которое исторгает слово благоговейной хвалы у ветхозаветного псалмопевца, повторяемое и у святого апостола. Мы слышали его сегодня за Литургией.

 

И сие то слово о вечности берем мы и в похвалу священномученику, Святейшему Патриарху Гермогену, которого поминает сегодня святая Церковь Русская на пространстве всей Русской земли.

 

За эти триста лет, что протекли со времени его мученической смерти, сколько произошло всяких перемен. Если бы те отдаленные предки наши, которые были современниками Патриарха Гермогена, вдруг бы восстали из своих могил, то они с трудом узнали бы в нас своих потомков, – так изменилась наша речь, наш внешний вид, наши нравы, обычаи, образ жизни, наши города и селения и весь внешний уклад нашего быта.

 

Бывают, однако, времена, когда жизнь с ее переменами течет пред нами особенно быстро, когда буквально мелькают перед взором нашим люди, законы, преобразования, предприятия, меняются с необычайной легкостью мнения и воззрения, вкусы и наклонности людей.

 

Кажется, такое именно время переживаем мы теперь. Что вчера было запретным, преступным – то сегодня не только дозволительно, но и похвально, и наоборот.

 

Несчастно время, несчастны люди, если этой изменчивости нет противовеса в чем-то вечном и неизменном, если временное застилает от духовных очей вечное и земное подавляет небесное... Но, слава Богу, такое забвение о вечном чаще всего бывает у людей случайным и кратковременным. Прохо?дите вы по этой мятущейся и постоянно меняющейся жизни, устаете от волнений, ожиданий, глубоких переживаний всего происходящего пред вашими глазами, убеждаетесь в пустоте и ничтожестве всего, что слышите и видите, – и вдруг в душе ощущаете неистребимую жажду успокоения около чего-то неизменяемого, нестареющего, вечного.

 

Блаженна та душа, которая возжаждет этого вечного. Она не останется без удовлетворения. Блажен человек, иже обрете такую премудрость (Притч. 3, 13), – переживал и переживает такую жажду: он живет истинно человеческою и достойною жизнью.

 

И вот пред нами восстает из глубины веков образ величайшего страдальца и подвижника, славного в веках и родах патриота и мученика, который именно потому и стал велик и славен, что искал вечного, жил для вечного, и оттого – верим – достиг и вечного блаженства на небе. А между тем, как сложна и необыкновенно многообразна была жизнь Патриарха Гермогена, и как сильна была она отвлечь его от устремления к вечному и приводить к временному.

 

Молодость, как думают, – на Дону; участие в походе при покорении Казани. Сколько смертей в рядах родного воинства, с одной стороны, и с другой, – какое крушение царства, некогда грозного и сильного, теперь сразу прекратившего свое cуществование...

 

Какой урок для вдумчивой души и напоминание об изменчивости и превратности всего земного! Гермоген впоследствии послужил и этой перемене в судьбе и жизни павшего царства, но опять-таки служил со стороны вечного, а не временного: распространение веры и Церкви, сооружение храмов и монастырей, доселе существующих, – вот что заполняют его жизнь и интересы.

 

После взятия Казани – семейная жизнь, участие в торговле, потом избрание во священника, – и здесь же скоро смерть жены, разрушение семьи. Опять напоминание о том, как непрочно все земное. Потом он – архимандрит, скоро и митрополит в Казани...

 

Жизнь Русской земли идет в это время быстро под уклон, быстро сменяются самые потрясающие события, одно за другим следуют самые неожиданные известия... Колеблется престол Русской державы; умирает Грозный; убит царевич Димитрий, умирает царь Феодор, прекращается царский род Рюриковичей, избирается Годунов, начинаются времена самозванцев, изменников; Гермоген – уже Патриарх Всероссийский; временно на престоле царь Василий Шуйский; скоро он низвержен; опять безвластие; следует нашествие поляков, предложение в цари Владислава, Сигизмунда, бесчестное взятие Москвы и Кремля поляками, бесчестное поведение русских изменников; Русская земля полонена, Москва взята, сожжена; войска нет, неприятель захватил все... По-видимому, конец России.

 

Тяжело было митрополиту Казанскому при таких обстоятельствах жить на окраине России, среди недавно покоренных инородцев, иноверцев, еще недавно столь грозных. Но еще тяжелее было все это переживать потом в самом сердце России, в Москве, еще тяжелее было стоять на высоте патриаршего Всероссийского престола, когда Патриарх, ввиду отсутствия царя, должен был на все отзываться, во всей сложной государственной жизни принимать непосредственное и самое близкое участие.

 

Среди всеобщего шатания, падения, измены, предательства, растерянности и готовности идти на все уступки, включая веру и народность, ради сохранения временного земного благополучия, стоял непоколебимо Патриарх Гермоген, как скала посреди бушующей морской стихии. Он знал, в чем можно было уступить под натиском врага, он помнил заветные слова преподобного Сергия, сказанные некогда князю московскому во дни такого же нашествия врагов-монголов: «Если требуют злата – отдай, если требуют чести – и это дай, но если требуют вере изменить, то за веру Христову нам подобает и жизнь свою скончати, и кровь пролити».

 

Так поступил и Патриарх Гермоген, когда неожиданно, за прекращением царей на Руси, в его руках оказалось кормило власти и церковной и государственной: последнею мерою его уступчивости, ввиду полного прекращения рода Рюриковичей и ввиду низвержения Шуйского, было согласие признать царем сына польского короля – Владислава, однако – при одном непременном условии: чтобы Владислав был «сын православия» и клятвенно обещался сохранять и поддерживать православие в России.

 

Он повторил то, что сделал за несколько лет пред этим: он восстал против того, чтобы выходящая замуж за обладателя русским престолом Димитрия (самозванца) была католичкою; он требовал ее крещения, миропомазания и полного перехода в православную веру. Это было еще в бытность его в Казани митрополитом; уже тогда он потерпел суровое наказание за свою твердость – лишен кафедры и заточен; уже тогда он предначал свой мученический подвиг.

 

Великий патриот, спаситель Отечества, он потому именно и явился действительным спасителем Родины, что умел отличать временное от вечного, неизменно исповедовал и самым делом осуществлял одно убеждение, – что нельзя ничего уступать из вечного ради временного. Когда он увидел, что Владислав обманул русский народ, когда отец его Сигизмунд отверг условия России и захотел престол царства Русского взять силою с нескрываемыми намерениями ввести католичество в России, Патриарх, на девятом десятке лет жизни, восстал против этого с такою юною силою и с таким непреоборимым мужеством, на которое только способен человек.

 

Ничто потом не остановило его. Служа вечному, отстаивая вечное, угасла эта мужественная жизнь под мрачными сводами холодного и сырого подземелья, где не давали ему есть и пить: воистину, всяким мучениям и бедствиям, и настоящим и возвещаемым, яко чуждый тела и бестелесный, усердно он противостал. Чего ради? Да ниже словом предаст благочестие...

 

Ошибся ли он? Не предался ли вредной крайности? Не призвал ли он страданий и гибели на Родину своею суровою неуступчивостью?

 

История оправдала его, и беспристрастная наука, чуждая партийных увлечений, конечно, должна засвидетельствовать, что ему по праву и достоинству надлежит усвоить именование спасителя Отечества, ибо в случае введения католичества в России и воцарения Сигизмунда, несомненно, теперь России и русского народа уже бы не существовало.

 

Сам он умер, замученный врагами. Но велика сила вечного. Когда во имя этого вечного заговорил Патриарх, обращаясь к народу, когда загремели его грамоты и грамоты его сподвижников и учеников по всей России, вдруг среди всеобщего, казалось, растления и смерти, среди всеобщего уныния или измены стала загораться жизнь: собираются ополчения, «передаются» – сносятся между собою города, верные сыны Родины или раскаявшиеся бывшие изменники, бывшие «перелеты», слуги «вора» или поляков, спешно собираются и идут на освобождение Москвы, идут умирать «за дом Пресвятыя Богородицы». Чуяли враги эту силу, заставляли Патриарха умолкнуть, вынуждали у него проклятие освободителям Родины; Патриарх писал, пока были силы и возможность, посылая благословение верным сынам Родины, разрешил народ от присяги, данной Владиславу, и проклинал изменников. От угроз и побоев, от поднятого против него ножа он ограждался только крестным знамением.

 

Патриарх не дожил до радостного дня освобождения Москвы, но уже видел зарю его.

 

Прошло триста лет. Имя Патриарха не умерло; могила его не одинока; а в последнее время и небесные знамения, и чудотворения говорят о том, что близ есть время прославления его во святых.

 

Читаешь современные о нем отзывы и дивишься чуду: даже те органы печати, которые теперь всякого живого, действительного последователя Гермогена, всякого патриота, стоящего за веру и Родину против засилия иноверия и инородчества, предают проклятию и готовы растерзать, – и они воздают хвалу Патриарху – патриоту, Патриарху – государственному деятелю, Патриарху – священномученику; робко и оглядываясь, в мягких и осторожных словах скрытого страха и лицемерия, говорят они только против немедленной его канонизации, ничего не смея возразить против нее по существу, – такова сила невольного уважения к нему и к тому вечному, во имя чего жил и действовал Патриарх Гермоген.

 

Да, история его оправдала, оправдала и его личность, и его дело.

 

Два урока, два завета слышатся теперь нам, стоящим у священной гробницы великого Патриарха: один – для русского народа и государства, другой – для каждого отдельного христианина, но, в сущности, завет – один. И этот урок дан в словах апостольского чтения, повторенного нами в начале слова: все погибнет, – а Господь пребывает, и как одежда обветшает и изменится, – только Бог – все Тот же Неизменный, и лета Его не оскудеют!

 

Вечное не стареет. Вечное служит основою жизни, но отнюдь не временное. Вечному надо служить и в личной жизни, и в жизни народно-государственной.

 

Есть два царства: Божие и человеческое. Небесное и земное. Церковь и государство.

 

Одному обещана вечность, неодоленность – это Церкви (Мф. 16, 18; 28, 20). Другое наследует то, что принадлежит земле и человеку: удел их изменяемость и умирание, ибо преходит мира сего образ (1 Кор. 7, 31).

 

Что же нужно делать царству человеческому, чтобы приобщиться вечности и взять ее себе уделом? Ясно, что надо приобщиться Церкви Божией, в ней и с нею жить, ее задачам служить. Это вернейший путь прочности земного нашего царства. Путь сей указывал Патриарх Гермоген.

 

И какая жалость снедает сердце, когда видишь, что часто мы идем по пути, совершенно обратному. Не замечаем ли мы, как во всех внутренних замешательствах и настроениях мы прежде всего стараемся уступить именно из вечного и небесного, из того именно, из чего никто не смеет ничего отдать и уступить, – объявляем веротерпимость, уступку из прав Святой Церкви? Думают этим путем уступок кому-то сделать приятное, у кого-то обрести благоволение...

 

Напрасный труд, тщетные надежды. Сбывается слово пророка: говорят – мир, мир, а производят бедствия (см.: Ис. 45, 7); сбывается слово апостола о том, что, когда говорят о мире и безопасности, внезапно постигает нас пагуба (1 Сол. 5, 3). Тут-то и нужно помнить народу и государству завет Патриарха Гермогена о твердости и непоступливости в вере и во всем том, что касается вечного и небесного. Братие, тверди бывайте, непоступливы! (1 Кор. 15, 58).

 

Не то же ли самое и в жизни личной, в жизни каждого отдельного человека христианина? В жизни надобно измерять и оценивать все при свете вечности; многое, что кажется великим и важным, на самом деле ничтожно и малоценно; вечность открывает человеку неумирающую жизнь, блаженную или мучительную, которую человек сам себе приготовляет жизнью земною; дела наши идут вслед за нами, и мы за них дадим отчет (Рим. 14, 12); иного пути достижения блаженства нет, кроме той лествицы восхождения от земли на Небо, которую указал Спаситель в заповедях блаженства, – разве все это не оправдано сонмом бесчисленных святых?

 

Верим, что к сонму этому приобщился и дух Святейшего Патриарха-мученика. И из загробного бытия он говорит нам и ныне о том, о чем говорил в жизни земной: прокляты предатели и благословенны верные слуги Церкви и Отечества!

 

Но, главное, запомним одно: жизнь и смерть, благословение и проклятие, спасение и пагуба наследуются нами только в зависимости от того, служим ли мы вечному, или забываем о нем. Аминь.

 

Священномученик Иоанн Восторгов