Русская идея в протяжении многих веков не нуждались в артикуляции. Однако нынче, в эпоху секуляризации сознания и самого уклада жизни, в результате векового подавления русской традиционной культуры и духовности, и русского национального самосознания в начале коммунистами, а нынче тайными и явными русофобами - либерал-демократами, необходимость в этом возникает. Содержание, заключенное в словах - «православное христианство», бездонно и предельно никогда не выразимо. Но духовно-религиозное содержание русской идеи имеет соответствие во всех сферах земного бытования народа. И здесь оно вполне определенно. Об этом теперь и скажем.
В сфере культуры в широком смысле русская идея есть органичность, традициона-лизм, почвенность, общинность и иерархия ценностей - соподчиненность духовно-религиозных, национальных, государственных, хозяйственных и социальных задач и целей, наконец, моральность, укорененная в христианской совести.
В сфере социальной этики это солидарность и взаимовыручка, первенство идеалов над интересами, приоритет долгосрочных общенациональных задач над сиюминутными личными эгоизмами, и при этом абсолютное уважение к личности, каковая остается самоценной для Создателя. Такое непротиворечивое соединение всенародного и личного в православной традиции является одним из существенных моментов того, что называют соборностью.
В хозяйственной сфере наша национальная идея - предприимчивость без отступлений от норм христианской морали, взгляд на хозяйственную деятельность как на особую форму социального и религиозного служения, примат общенациональных экономических интересов над частными и корпоративными, и подчинение предпринимательства общественным задачам. Наконец, отношение к кормящему ландшафту - к родной природе не как к объекту завоевания, покорения и эксплуатации, но как к живому творению Создателя, имеющему сакральную ценность и препорученному нашим заботам.
Здесь, впрочем, прервёмся и заметим, что подобного рода задание можно отнести к любому христианскому народу. То есть мы, пока, даем определение не собственно Русской идеи, но всякого народа, принимающего христианство и, следовательно, христианскую этику. Чтобы эта идея стала русской, она должна лечь на конкретную русскую почву - русский психологический тип, русскую географию и русскую традицию, в которой сконцентрирован весь исторический опыт народа. Так, в сфере этики особенность собственно русской идеи заключается не просто в её христианских источниках, но именно в акценте на любовь-милосердие как главенствующий этический принцип, превозмогающий принцип справедливости.
В сфере культуры в узком смысле - художественного творчества, эстетики русская идея - это органичное соединение самобытной народной и вырастающей на ее почве высокой классической культуры. Где первая связывает русских с матерью-землей и традициями предков, а вторая отмечена вселенским универсализмом, но обе есть ни что иное, как художественное выражение православия. При этом и низовой народной, и высокой классической русской художественной культуре конституционально присущи простота и ясность смыла, дисциплина и гармония формы, и глубокое, религиозной глубины содержание.
В сфере культурно-политической - русская идея заключается в утверждении самобытности русской культуры как культуры византийско-христианской по своим духовным источникам и евразийской по источникам этногеографическим.
В собственно политической сфере - соответствие русскому православию - симфония властей, светской и духовной, соборность - принцип принятия решений не на основе компромисса групповых - партийных и клановых корыстных интересов, а на основе согласия и единства всех здоровых народных сил в понимании общенациональных задач, а также по-особому осмысленное самодержавие и понимание власти как служения.
Принцип симфонии властей и вытекающий из него премудрой двоицы царя и патриарха был заимствован у Царьграда, где его развили Иоанн Златоуст и Амвросий Медиоланский. В эпоху Святой Руси этот принцип получил более полное воплощение, чем в самой Ромейской империи, но и позднее он осознавался русскими как христианский мироустроительный идеал. Кстати двуглавый орёл на российском гербе, который иногда трактуют как обращённость России одновременно на Запад и Восток, связан именно с этой симфонией. Этот символ возникает впервые в конце 15-го века. В ту пору к востоку от Руси была орда - конкурент русских в борьбе за лидерство в Евразии, а на западе - латынники - злейший враг, именно они, генуэзские и крымские купцы с благословления папы снаряжали в своё время полчища Мамая для нападения на Русь и усмирения молодого московского князя Димитрия. Так что Россия смотреть ни на Запад, ни на Восток не было никакого смысла. Она должна была искать в себе и смыслы своего бытия, и ресурсы для претворения таковых в жизнь.
Утверждение этого древнего, знакомого еще древним русичам языческой Руси, символа связано с женитьбой Василия II на племяннице последнего Византийского Василевса Палеолога, убитого турками-османами при захвате Константинополя, Софье Палеолог. Это был герб византийских императоров, который ещё в 4-и веке принял Константин Великий. Он имел много различных смыслов в древних культурах, но в Византии символизировал церковь и царство, как два инструмента утверждения истины Христовой и два столпа, на которых зиждилась Восточная Римская империя - первая православная держава.
Земский собор также вполне оригинальное русское явление. Он, принципиально отличался, скажем, от ранних европейских парламентов, о чем мы еще скажем в другом месте. И это был институт подлинной демократии. Вообще, стоит заметить, что попытки объявить современную западную демократию едва ли не единственным подлинным выражением народовластия это, конечно, обычная для Запада вульгарная пропаганда. Демократию знали и в древнем Китае эпохи Чжоу, и в античном Риме, и в Византии, и в средневековой Европе. Но всюду на уровне отдельных полисов или городов. Единственная страна, где демократия была воплощена на всех уровнях политической организации крупного этносоциального тела - это Россия эпохи святой Руси - 14-й - 15-й века.
В ту пору все сколь-нибудь важные вопросы государственного строительства, кроме, конечно, оперативных, решались церковными соборами. Но церковь, помимо чисто религиозных функций, являлась институтом гражданского общества, притом вмещавшим в себя, почти всё население. Инородцы, поступавшие на службу московским князьям и царям, также принимали православие. По сути, русские тогда воплотили в жизнь христианский принцип народа-церкви. На низовом же уровне имела место демократия крестьянской общины, демократия ремесленных цехов, уличных концов, торговых рядов и т.д. Таким образом, демократический принцип был реализован, повторюсь, на всех уровнях политического уклада. Он кстати отнюдь не исключал и применения принципа монархического, о котором скажем чуть ниже. Напротив, демократия в русской традиция, в соответствие с древней концепцией Полибия, предполагала твёрдое монархическое начало власти, а монархия предполагала выраженные элементы народовластия. Не случайно при прерывании династии новый царь избирался в России именно всесословным Собором. Даже Самозванец в пору Смуты вынужден был имитировать свое Соборное признание.
Нынешняя же западная демократия продукт борьбы европейского ассимилировавшегося еврейства с романо-германской национальной аристократией за власть и собственностью Начало этой борьбы ознаменовали буржуазные революции 17-го века, и продолжается она до сих пор. В ходе неё, по сути, в тёмную были использованы низшие классы романо-германцев. Только уж очень наивный человек может думать, что Западом правят народы. Вообще, как мы имеем нынче возможность убедиться, в одёжки формальной демократия могут рядиться самые разные типы реальной власти, включая олигархию и диктатуру. В последние годы многие считали, что само апокалипсическое Царство Зверя будет осуществлено именно в форме постбуржуазной демократии западного толка, которая столь усердно навязывается Америкой миру. Но подлинная демократия может существовать только в форме идеократии, поскольку без универсальной идеи-идеала, вокруг которой сплачиваются люди, нет субъекта демократии - демоса или, по-русски, народа.
Наконец, под самодержавием подразумевалось, что Россия в лице государя сама-держит всю полноту власти над собой. Причем, в отличие от узкополитического понятия «суверенитет», русское понятие «самодержавие» было наполнено религиозным смыслом. Это именно православная монархия. Государь - самодержец - всегда именно помазанник Божий. Ни о каком абсолютизме речь здесь отнюдь не шла. Монархия как политический институт была самым жёстким образом ограничена традицией и религиозными нормами, по сути, она лишь оформляла идеократию - власть мироустроительных и душеустроительных принципов, сформулированных в православной философеме. На это ключевое свойство русской монархии обращали внимание ещё славянофилы. Вне православной традиции и православной трактовки монархия для русских не имела сколь-нибудь значимой ценности.
По сути, в формуле «православная монархия» существительным является слово «православная», а «монархия» лишь прилагательное. Смысл монархии как таковой в том, чтобы осуществить принцип единоначалия, во многих ситуациях, таких как война или стихийное бедствие, единственно приемлемый и эффективный. Но в русском самодержавии у монархии есть и еще один, более глубокий смысл - сообщить власти нравственную, следовательно, религиозную природу. Дело в том, что нравственность - опять ж атрибутивный признак не всякой, но лишь определённого рода органической целостности. А именно целостности с высокой внутренней интегрированностью, способной к саморазвитию и совершающей работу против энтропии. Организмом, является, к примеру, народ, или индивид. А, скажем, правительство, то есть собрание министров, равно как и парламент, это уже не организмы, но всего лишь механизмы - целостности с низкой степенью внутренней интегрированности, и нравственной природы лишены. Но народ как коллективная личность не может всегда выступать источником высшей политической власти, поскольку технически невозможно оперативно зафиксировать и учесть его коллективную волю, и сама эта воля далеко не всегда очевидна и не всегда может быть чётко выражена при принятии политического решения, исключая самые значимые, ради которых имеет смысл собирать собор или проводить референдум. К тому же механический подсчёт голосов на том же референдуме отнюдь не раскрывает народной воли. Отсюда самодержавная монархия. Династический, родовой характер монархии и вовсе всего лишь акциденция, не выражающая сущности феномена, и отражает реалии конкретной исторической эпохи. Искать здесь какие-то религиозные смыслы всегда было натяжкой. Скажем, в православной империи - Византии монархия не была наследственной.
Кстати, упомянутая выше уваровская формула как раз и имела тот дефект, что ее второй член «самодержавие» нагружался искажённых содержанием. Царской власти приписывалось непосредственно божественное происхождение. Преувеличивалась роль рода Рюриковичей в основании русской государственности, дома Романовых и светской власти, в целом. Это пошло еще от Иоанна IV Грозного, нуждавшегося в дополнительной легитимизации царской власти в эпоху борьбы с боярской фрондой. Затем при Алексее Михайловиче исконная идея премудрой двоицы - симфонии духовной и светской власти, унаследованная ещё от Византии, была подорвана в связи с делом Никона. А при Петре, проникнутый протестантским духом Феофан Прокопович - автор «Правды воли монаршей» и протестантского по духу Духовного Регламента, еще сильнее акцентировал самородность царской власти. Он стремился также интерпретировать самодержавие в духе европейского абсолютизма, Гуго Гроция и других протестантских идеологов Европы, где эта идея развивалась еще с 14-го века Джоном Уиклифом. Что было уже и вовсе чуждо русской традиции государственного строительства и православно-христианскому пониманию власти как религиозного служения. Однако божественное происхождение самодержавной власти опосредовано церковью. Она же - подлинный собиратель земли русской и основатель русской государственности. Русь объединял отнюдь не Иван Калита. Древнее Московское княжество было вполне локальным, об его общерусском характере не приходиться и говорить. К тому же Древняя Русь в 13-м веке погибла, завершился древнерусский культурогенез. Идея новорусского единого государства - православного царства возникает спустя век не в княжеских дворцах, но в монастырских скитах. Русское государство создаётся во второй половине 14-го - в 15-м веках именно церковью. Преподобный Сергий Радонежский, митрополит Алексий и другие святители увещевали князей, в том числе и Московских, чье политическое сознание еще долгое время оставалось узким и удельным. Не на земских, но на церковных соборах решались в ту пору все ключевые вопросы государственного строительства. И это вполне закономерно, так как церковь в ту пору заключала в себе, как уже замечено, всё русское общество. Здесь, в церкви была и наибольшая концентрация пассионарности - важнейший ресурс для оформления и утверждения национальной идеи.
Монах-воин стал героем эпохи становления русской государственности. Символично, что легендарные Пересвет и Ослябя - герои Куликовской битвы были монахами.
Династический перекос в содержании понятия «самодержавие» давал, среди прочего, моральные основания для критики принципа самодержавия так называемым «декабристам» и прочим инфантильным или, наоборот, чересчур искушённым и далеко смотрящим антирусски настроенным субъектам. Кстати сама триада «православие, самодержавие, народность» была сформулирована, точнее, опубликована графом Уваровым - личностью весьма не однозначной, как раз для дворянства, впавшего в результате тесного общения с Европой в политические сомнения, и разночинного города. Народ в ту пору не было нужды агитировать, существо русского мира, русской православной цивилизации, и в частности, государственности он чувствовал, пожалуй, получше графа, говорившего с большей охотой по-французски, чем по-русски.
Сказанное выше, можно рассматривать, среди прочего, и как предупреждение современным политическим монархистам. Подлинная монархия - религиозная категория, она возможна лишь в случае сакрализации монархического института, в известной мере и фигуры монарха. А таковая сакрализация возможна лишь при условии сакрализации сознания людей и самого уклада жизни, воцерковления, если не всего, то по крайне мере, большинства народа. Сегодня этого нет. Но народ, глубоко и сознательно не принявший в своё сердце Бога, не сможет в полноте принять и Его помазанника. Потому формальная монархия нынче была бы таким же искусственным институтом, как и нынешняя, западного толка постбуржуазная парламентская демократия. А, учитывая отсутствие традиционного религиозного сознания и традиционной культуры, твердых и универсальных, религиозных в своей основе норм и обычаев, она имела бы все шансы превратиться в вульгарную диктатуру. Монархическое начало власти, очевидно, необходимо укреплять. Однако в тех формах, которые были бы органичны актуальному состоянию общества. Скажем, условно-пожизненное, то есть до достижения определённого возраста, избрание главы государства, вполне соответствовало бы равно русской традиции и сегодняшним реалиям. Однако выборные технологии, институции современной демократии западного толка совершенно непригодны для решения подобной задачи. Да и моральный климат в обществе не позволяет рассчитывать, что подобная политическая реформа может быть осуществлена в интересах страны, а не какого-то клана или олигархической группы.
В социально-политической сфере Русская идей заключается в солидарности в деле государственного и культурного строительства самобытных, органически складывавшихся сословий русского общества и иных этносоциальных групп, составляющих сложную этносоциальную структуру. И, что существенно, в несении ими тягла, то есть четко определенных для каждой этносоциальной группы функций - обязанностей пред обществом, в целом, что исключало классовые антагонизмы. Поддержание в надлежащем порядке государства было одной из таких функций, а права каждой группы вытекали исключительно из их обязанностей и только таковыми оправдывались.
Государство не было социальным в нынешнем понимании, то есть не было большим собесом, где коррумпированные чиновники от мала до велика распределяют «гуманитарную помощь» - пенсионная система, образование, медицина и т.д. Напротив, социум, то есть народ был государственным, в том смысле, что имел развитое государственническое чувство, так как государство воспринимал не как некую автономную самоценную сущность, тем более враждебную гражданскому миру, как учат записные либералы, а как инструмент защиты своей этнокультурной самобытности и духовной свободы, то есть православной веры. Именно поэтому русский человек, чем мог, тем и служил государству или, точнее, служил всем, чем мог. При этом считалось, что в государственных институциях должны концентрироваться силы и средства для обороны и крупных проектов по освоению обширной территории, как сейчас сказали бы инфраструктурных. «Собесом» же, теперь уже в положительном смысле являлась церковь. Помощь сирым и убогим дело церкви, которая являла собой, среди прочего, форму самоорганизации гражданского общества. Церковь же занималась и образованием, и воспитанием, и тем, что нынче называют идеологией.
Этот принцип всеобщей ответственности, когда крестьянин пашет, а дворянин служит, был нарушен немцами Петром III и Екатериной II, которые в поисках поддержки буйного и гораздого на дворцовые перевороты русского дворянства в начале императорским указом «О вольности дворянской» 1762 г., а затем «Жалованной грамотой...» 1885 г. освободили верхнее сословие от обязательной службы. Но и тогда данный принцип государева тягла - особенного для каждого сословия, но обязательного для всех, то есть всеобщий принцип служения общенациональным интересам, целям и задачам продолжал определять представления русских о справедливом и должном социально-политическом укладе. Как только Екатерина избавила дворянство от крепости у государства, помещики-дворяне начали терять в глазах крестьян моральное право на их труд и на саму землю, что повело к отмене уже и крестьянской крепости. И хотя дворяне как сословие продолжали и весьма успешно исполнять свои функции по управлению государством, но даже формальное нарушение принципа всеобщей ответственности спустя полтора столетия помогло большевикам совершить революцию, которая обернулась трагедией и для самого крестьянства.
Несколько сложнее дело обстоит с державным строительством. Первоначальная исконная идея православного царства уже в 16-м веке с расширением ареала, в котором утверждала себя русская культура и русское государство, оказалась недостаточно объемной, чтобы вместить все содержание реальных исторических процессов на просторах Евразии и, в свою очередь, нуждалась в расширении. Когда в 18-м веке она с необходимостью была заменена идеей Российской Империи, в которой под справедливой рукой православного русского государя могли спастись от враждебных соседей и не погибнуть от внутренних распрей и племенных междоусобиц десятки малых, коренных народов Евразии разных исповеданий и относящихся к разным культурным кругам, это было уже констатацией факта, а, в известной мере, и искажением самой идеи. Идеал православного царства при этом не был отброшен, но сохранялся в концепте Российской империи, что называется, в снятом виде. Тем более что в народной, в ту пору глубоко религиозной душе он и не мог быть ничем заменен. В 20-м веке этот идеал нашёл своё выражение в категории державности. Русский человек, которому «за державу обидно», ведь не о какой-то политической конструкции печалуется. Не о пушках и танках. Но о собственной душе, о своей глубинной русскости, в которой державное чувство не истребимо, потому что является элементом нерасчленимой целостности, о своём пусть не до конца осознанном русском религиозном призвании.
Если говорить о хозяйственной сфере, то русская традиция не стремится жёстко индокринировать хозяйственную деятельность, в частности, её институциональные формы, подобно тому, как это происходит в западной культуре, или в находящейся под её влиянием дерусифицированной России, где капитализм, коммунизм или социализм это именно умозрительные доктрины, концепты которых императивно прилагаются к практике хозяйствования. Дело в том, что хозяйственная деятельность больше, чем какая-либо другая зависит от конкретных условий, в которых развивается то или иное общество. А, именно, от характера ландшафта и природно-климатических особенностей, от наработанного предыдущими поколениями хозяйственного опыта, от особенностей индивидуального и коллективного сознания людей в данную конкретную эпоху, в частности, от уровня пассионарности населения, от внешнеполитических условий, в значительной мере обуславливающих характер товарного обмена, от уровня развития производительных сил и средств, от качества сложившейся социальной структуры, которая, в свою очередь, сама зависит от хозяйственного уклада, но искать здесь, что первично, а что вторично не имеет смысла, и т.д. и т.п. Поэтому никакая узкая доктрина не может претендовать на универсальность во всех уголках планеты и во всех сферах хозяйственной деятельности. Одни сферы требуют частной инициативы, другие общинных или артельных усилий, третьи государственного регулирования, четвертые прямого участия государства, пятые полной государственной монополии, шестые международной кооперации и т.д.
Если по обыкновению выдумывать для данного уклада латинизированный термин, его можно обозначить как органицизм. Он предполагает, что методы хозяйственной деятельности, равно институциональные формы, то есть отношения собственности, и шире, связи и отношения участников хозяйственного процесса, складываются, исходя из постоянно меняющихся наличных условий бытия - главное, чтобы они были органичны той национальной культуре, которая сложилась на данной территории, ментальности созидающей её народа. А также органицизм предполагает органичность взаимодействия хозяйственной сферы со всеми иными сферами человеческого бытия. В свою очередь социальная, культурная, политическая сферы адаптируются к переменам в хозяйственной сфере, которые обусловлены, к примеру, техническим прогрессом или изменениями ландшафта. Чем сложнее система, многообразнее ландшафты и разнообразие «человеческий материал», тем адекватнее хозяйственный полиморфизм, многослойность и многоцветие хозяйственных связей и отношений.
Собственно, подобного рода отношение к хозяйственной деятельности вытекает из христианского миропонимания. Здесь заметим, что расхожие представления о том, что христианскому идеалу соответствует коммунистический уклад, с полным обобществлением собственности, являются ошибочными. Эти представления возникли в связи с тем, что ранние христианские общины 2-го-3-го веков по Р.Х. были организованы на принципах коммуны.
Однако тут нужно иметь в виду, что раннехристианские общины возникли внутри сложной культуры Средиземноморья, и существовали с известной степенью обособленности. Их уклад не являлся ни массовым, ни типичным, ни доминирующим, ни, тем более, универсальным. В христианские общины приходили люди определённого психологического строя, зачастую это были именно пассионарии, для которых достижение христианского идеала было непосредственной целью и единственным смыслом жизни. Во всяком случае, уровень пассионарности христианских общин был выше, чем у окружающего их языческого мира, потому-то они и сумели пережить этот мир, стать точками роста, созданной на его руинах процветающей христианской цивилизации, политически оформившейся позже в могущественную Ромейскую империю или, иначе, Византию. Когда же в 4-м веке христианство постепенно стало превращаться в доминирующую религию, а христианские общины стали разрастаться и вбирать в себя целые народы, города и страны, людей с разным психологическим складом разного уровня пассионарности, сохранение коммунного уклада в таких крупных общинах было попросту не возможным. Поэтому возникли монастыри, в них стекались люди, готовые к жизни в коммуне, которая отменяла помимо собственности и семью, и родственные связи. Монастыри органично вписывались в окружающую многосложную действительность, но отнюдь не исчерпывали это многообразие. Вокруг монастырей кипела жизнь с самыми разнообразными хозяйственными формами, что соответствовало и разнообразию психологических типов, и разнообразию ландшафтов, и форм хозяйственной деятельности.
Тут и самоуправляемая соседская община - митрокомия, члены которой были свободны юридически и имели права собственности на свои земельные участки, с небольшими ограничениями на отчуждение, при этом община имела в коллективной собственности ещё и общественную землю. Тут и частное землевладение крупных помещиков и средних городских собственников - куриалов. Их земли обрабатывались колоны, чьи предки были зачастую рабами, ставшими в христианском мире юридически свободными. Они наделялись участками - пекулиями на правах аренды по договору.
На господскую землю сажались и мелкие земледельцы, потерявшие свою землю, они были жёстко приписаны к земле и назывались колонами-энапографами. Тут и государственная собственность, состоявшая из земель фиска и императорских доменов. Эти земли сдавались в долгосрочную аренду - эмфитевсис. Зачастую такая аренда превращалась в наследственную, причем, арендатор мог продавать свои права на аренду или сдавать землю в субаренду более мелким земледельцам. Тут и церковное, и монастырское землевладение. Монастырскую землю обрабатывало монастырское братство, а церковные земли сдавались в аренду светским земледельцам. Тут и муниципальная земля, то есть коллективная собственность городской общины, как правило, вокруг города.
Городская община имела также в собственности постройки и участки в городе. Вокруг городов находились поселения куриалов, свободных ремесленников и торговцев. Внутри городских стен также жили торговцы и ремесленники, владевшие мастерскими - эргастериями. Большая часть из них были объединены в корпорации, В эргастериях помимо семейного труда использовался и наёмный. Существовали также государственные мастерские - фиска и императорские, в которых работали как наёмные мастера, так и пожизненно прикреплённые к своему ремеслу. В городах также жили гражданская аристократия, сенаторское сословие, главы аристократических семейств входили в сенат или, иначе, синклит, армейская аристократия, имперская бюрократия - префекты, диоцезы - викарии и мелкие чиновники, крупные купцы, ведшие на свой страх и риск заморскую международную торговлю, а также люди свободных профессий - врачи, юристы, учителя, наконец, городской плебс, а в столице - многочисленные придворные. Рабский труд также использовался, но не широко, в основном в эргастериях, так как христианство осуждало рабство - в Византии впервые была законодательно оформлена теория естественного права, в соответствие с которой все люди от природы равны, а поскольку человек есть образ и подобие Творца, рабство не совместимо с человеческой природой.
Вот эта-то многообразие хозяйственных форм, и отношений субъектов хозяйственной практики, их органичность - глубинная, первичная и основополагающая в христианском миропонимании концепция хозяйственной, и не только хозяйственной, жизни, более значимая, чем коммунность, хотя последняя и кажется столь близкой христианскому идеалу. Монастырская монашеская коммунность, действительно, выражает христианское стремление к братству и победе над собственным эго, но на универсальность в хозяйственном укладе никак не претендует, скорее на известную исключительность. В этой органичности и главное отличие христианского миропонимания от разного рода доктринёрства. Приверженцы той или иной доктрины, когда её пытаются прилагать ко всем обществам безразлично к перечисленным выше факторам, вынуждены прибегать к насилию, для того чтобы приспособить эту доктрину к самым разным реальным условиям.
Те рассудочные оппозиции, которыми привыкли мыслить коммунисты и либералы: только государственная собственность и государственное регулирование, либо, напротив, частная собственность и рыночные джунгли, также следствие особого рода патологии сознания - рационалистического доктринёрства.
Если говорить об особенностях русского социально-экономического уклада в рамках христианского органицизма, то они хорошо известны. Русская традиция не поощряла погоню за максимальной прибылью в спекулятивных торговых авантюрах, но предполагала обеспечение хозяйственной независимости и экономической безопасности страны за счёт известной меры автаркии. Подобный хозяйственный уклад реализовывался в России до начала 18-го века, до Петровских реформ, то есть до введения крепостного права. До той поры крепостничества, как такового в России не было, так как крестьянин заключал с землевладельцем срочный контракт, и мог в условленный день воспользоваться своим правом уйти на все четыре стороны, хоть к другому хозяину, хоть на государеву службу, хоть на Дон, в казачью вольницу. Социальная структура была весьма сложной, как и в Византии, в русском хозяйственном укладе было место и для патронимических отношений с различными формами зависимости, и для контрактных отношений, когда работник был свободен от работодателя лично, и стороны определяли условия его труда в ходе переговоров и согласования интересов. Впрочем, контрактные отношения, весьма широко распространённые в деревне до Петра, а в городах вплоть до реформ Екатерины, не отражали глубинных особенностей русских. Контрактным отношениям присуща известная отчужденность между сторонами соглашения, казавшаяся русским неестественной. Всё же русским всегда было ближе и понятнее идеология служения. Элементы договора здесь также присутствуют, но они чётко не прописаны и не артикулированы, хотя и отрефлексированы в контексте обычая и традиции. Служили русские Отечеству в лице царя-батюшки, либо общему делу, артельному или общинному, либо боярину, или рядовому помещику, которого также воспринимали как своего рода отца-покровителя. Так или иначе, в этом укладе органично сочетались сильное государство, индивидуально-семейный, общинный и корпоративный субъекты хозяйственной жизни, а госмонополии благополучно соседствовали с частной инициативой и рынком.
Крепостное право, которое начинало оформляться при Петре, шло вразрез равно с русской традицией хозяйствования и социального устройства, но оно вводилось в связи с нуждами военного времени - тяжёло протекавшей на ранних стадиях и потребовавшей напряжения всех сил Северной войной. То есть перемены в экономической сфере были обусловлены влияниями другой сферы - военно-политической. Однако после победного окончания войны крепостничество не было отменено. Напротив, при Екатерине 11 оно окончательно оформилось. Теперь уже в связи с переменами, которые произошли в социальной сфере. А именно в связи с тем, что пассионарное дворянство ощутило в себе силы контролировать государство не в союзе с иными сословиями, а единолично. В этот период получившее широкое распространение крепостное право являлось именно доктриной, органичным, как уже замечено, оно не было. В 19-м веке воспринятый от Европы капитализм также имел все признаки доктрины. К примеру, рынок ценных бумаг и спекуляции на нём были внове для России и абсолютно не органичны, противны духу русского предпринимательства, которое до той поры никогда не было спекулятивным.
Но у российских доктринёров - западников спекулировать на бирже считалось прогрессивным и современным.
Специфическим русским феноменом было также повышенная ответственность капитала, делового класса равно перед обществом и государством. По мере того как купец или промысловик богател, на него накладывались всё больше обязательства. При определённом уровне богатства он вынужден был прибыть в Москву, становился здесь гостем и обременялся целым списком повинностей. А помимо этого он еще за свой счёт строил церкви, сиротопиталища, сиротские и инвалидные дома. Строил безо всякого принуждения, по собственной воле, точнее по велению собственной совести. Нигде не было так распространено храмостроительство по инициативе и на частные средства деловых людей как в России. Но это считалось нормой. Надувать щёки и трубить на каждом углу о своих меценатских заслугах как нынешние жулики, укравшие миллиарды и истратившие на благотворительность мизерную долю от своего воровского «табаша», было не принято.
Даже на закладных камнях церквей выбивали чаще имя перового настоятеля, нежели имена купцов, жертвовавших на строительство.
В заключение разговора о преломлении Русской идеи в хозяйственной сфере заметим, что описанный органический уклад отнюдь не является идеальным. Институциональные перемены не могут поспевать за переменами в тех сферах, которые так или иначе определяют хозяйственный уклад, что обуславливает известную социальную напряжённость. Таковая всегда присутствует в любом обществе. Подробнее мы говорим об этом в трактате «Культурогенез и законы реальной истории». Но проблемы здесь решаются по мере их поступления, конфликты снимается, что называется, в рабочем порядке без радикальной ломки, крушения и резкого порывания наличных хозяйственных связей и отношений. Причем на основе компромисса между справедливостью и хозяйственной целесообразностью.
Наконец в сфере мироустроения за пределами собственно русского мира, в том, что в иной лексике называется внешняя или международная политика Русская идея состоит в принятии на себя ответственности за удержание мира от окончательного скатывания в духовный мрак апостасии и пропасть греха, в бытиё без нравственного идеала и нравственного критерия. Разумеется, таковое удержание должно осуществляться не путём насильственного навязывания христианства, но через положительный пример другим народам, через демонстрацию того, что альтернатива апостасии есть. Кстати, коммунистический проект многие народы мира отчасти и воспринимали именно как такую альтернативу. И не вина России, а трагедия всего человечества, что это оказалось иллюзией.
Если свести все вышеперечисленное к короткой формуле - эта формула будет звучать как самообновляющийся традиционализм. А именно самообновляющийся традиционализм оформившегося в 14-м -15-м веках в системную целостность народа, восточно-славянского в своем основном этническом русле, но вобравшего тюркские и финно-угорские притоки, и через это получившего уже более широкое евразийское определение, чей древнерусский предок сложился почти двенадцать веков назад в Восточной Европе из еще более древних арийско-славянских этнических субстратов, история которых насчитывает много тысячелетий, основал свою духовность на воспринятом от Византии православном христианстве и передал таковое в 14-м веке своему русскому потомку в качестве этнокультурной доминанты и духовного идеала.
В трактате «Культурогенез и законы реальной истории» мы более подробно исследуем сложный феномен традиции и традиционной культуры, как его содержание меняется в различные периоды культурогенеза, здесь на этом понятии остановимся лишь очень коротко. Нынче, говоря о традиционном обществе или традиционной культуре, обычно имеют в виду культуру, развивающуюся крайне медленно, нединамичную, застойную, замкнутую на самой себе, не способную к дифференциации и специализации. Традиционная почва представляется разного рода либералам-прогрессистам тряским болотом, в котором топнет всякая инициатива, глохнет всякая свежая мысль, из которого произрастают лишь профанность и партикуляризм.
Это, однако, признаки не традиционализма, но консерватизма. Традиционным же мы вслед за немецким социологом М. Вебером, который одним из первых стал активно использовать этот термин, называем общество, которое складывается органически, то есть исходя из внутренних посылок, на основе ментальности составляющих его этнических субстратов, особенностей их духовности и в тесной связи с кормящим ландшафтом. Для традиционного общества характерны укоренённость и почвенность, выражающиеся в этнокультурной преемственности в ряду поколений, устойчивости и универсализме конвенциональных норм, внерациональной связи, проще говоря, любви к природе родной стороны, а также иерархичность, высокая роль негосударственных, то есть не формально-правовых институтов и способов регуляции, и главенство базового принципа - духовного, этического и эстетического, отвечающего требованиям всеобщности и универсальности. Именно таковой базовый принцип придает традиционной культуре цельность и одновременно самобытность и оригинальность, а также лежит в основе традиционной морали.
То есть традиция фиксирует не конкретные культурные представления и поведенческие стереотипы, не этносоциальные институты, не застывшие способы социальной регуляции и легитимизации политического устройства, не вековые бытовые и хозяйственные формы, что попросту не возможно, учитывая развитие материальной культуры, но именно фундаментальные принципы организации этносоциальной системы, базовую ценностно-смысловую структуру и ее символику. А среди этих принципов - первейшие как уже сказано - органичность, иерархичность, преемственность, и опора на те инструменты регуляции и формирования культурного пространства, которые не принадлежат никакой отдельно взятой эпохе, стране или народу, но отражают глубинную природу человека - религия, семья, община, профессиональная корпорация, церковь, национальное государство и, имеющая таковое своим ядром, мультиэтничная империя.
Собственно и сам термин «традиция» - от латинского «tradition» означает именно преемственность, но отнюдь не закрытость и косность. Наш традиционализм, напротив, предполагает способность инкорпорировать здоровые и полезные новации в культурную систему без утраты ею целостности и самобытности. Такой традиционализм отнюдь не отвергает творческий поиск и динамичное саморазвитие, но напротив предполагает как свои неотъемлемые функции. Не случайно модернизация, которая осуществляется на базе традиционной культуры, как показывают опыт Восточной, Южной и Передней Азии последних десятилетий, вопреки навязанным миру Западом и веками бытовавшим стереотипам, может быть более эффективной, нежели в культурах нетрадиционных, которые мы определяем как амимические, то есть беспамятные.
Когда наши космонавты будут брать с собой в командировку на орбитальную станцию не портрет очередного политического лидера, а икону с изображенным на ней ликом Спасителя когда атомные подводные лодки перед спуском на воду или космические аппараты перед полётом будут обходить с иконой Матери Божьей Царицы Небесной, когда они будут иметь не безликие названия вроде «восток» или «мир», а имена святых и подвижников, или, по крайней мере, наших знаменитых полководцев и великих народных писателей, это и будет означать торжество самообновляющегося традиционализма. Таковой, кстати, вовсе не отрицает и здоровый прагматизм, без которого не возможно реализовать русскую идею ни в сфере государственного строительства, ни в сфере хозяйственной. Напротив, он содержит прагматизм как свою важную составляющую. Но традиционализм отнюдь не исчерпывается прагматизмом. А, вот, прагматизм, заявленный нынешней, в сущности, случайной кремлевской властью как национальная идея, имеет тот порок, что, будучи лишь малой частью, пытается подменить собой целое и, будучи лишь инструментом, пытается стать самой целью. Именно в этой связи он и оборачивается с необходимостью имморализмом и подменой подлинных национальных целей ложными.
К примеру, безвизовый режим с Азербайджаном является актом прагматизма. Он введен, очевидно, в целях обеспечения комфорта российских нефтяных компаний на азербайджанском рынке нефти и удержания Азербайджана в поле российского геополитического влияния, в виду очевидных намерений Запада создать, используя Азербайджан и Грузию, коридор для доставки в Европу каспийской нефти, минуя Россию. Однако маршрут нефтепровода Баку-Тбилиси-Джейхан прочертили не в Москве, а в Вашингтоне и Стамбуле, а России от этой сомнительной дипломатии достался «бонус» в виде полуторамиллионной азербайджанской диаспоры только в самой столице.
Оккупировав при попустительстве коррумпированных местных чиновников рынки по всей стране, они спекулируют втридорога импортными овощами, не платят, практически поголовно, никаких налогов, разве что мзду милиции, и вызывают повсеместно у коренного населения сильнейшую аллергию. Где же здесь прагматизм?
Учитывая нынешнюю демографическую ситуацию, при принятии подобного рода решений мы обязаны точно соотносить геополитические и экономические факторы с этнологическими. При таком масштабном этническом контакте с некомплиментарным этносом гарантировано разрастание гумилевской этнохимеры, от которой крупные и не только российские города нынче и без того страдают в высшей степени. Тем более, нынешние нефтяные короли по большей части не имеют отношения к русскому народу. Их интересы - не наши интересы. А расплачиваемся мы за «нефтяную дружбу» с солнечным Азербайджаном миллионами молодых русских жизней, отравленных наркотиками, розничную торговлю которыми в России, наряду с цыганами, контролируют азербайджанцы, в Москве, по прикидкам спецслужб, не менее 35% рынка. Они же специализируются на производстве и торговле суррогатным алкоголем. Не говоря уже о том, что непрошеные «гости» с Юга по признанию российского руководства еще в 2002 г. только нелегальным образом вывозили из России 8 миллиардов долларов. К тому же главным игроком на Каспии скоро будет Иран, и Азербайджан обречён рано или поздно попасть в сферу его влияния в связи с консолидацией исламского мира, как бы не пытались США препятствовать таковому.
То есть, ублажая нефтяных королей и весьма неловко пытаясь решать геополитические задачи, нынешняя власть заражает страну страшной инфекцией этнохимеры и делает нас, с учетом динамики процессов, беднее едва ли не на треть триллиона рублей ежегодно. А, ведь, вывоз капитала, наряду с депопуляцией сегодня две главные и тесно связанные меж собой проблемы для России. Однако это нисколько не смущает правящую элиту. И так повсюду. При ближайшем рассмотрении решения нынешней власти, оправдываемые прагматизмом, окажутся принятыми в интересах олигархических кланов. И не случайно. Как только духовное и нравственное целеполагание нации подменяется узкоматералистическим, оказывается в сфере коммерции или узкой политики, наступает власть хама. А если этот хам еще не успел присвоить себе все добро, которое плохо лежит, то еще и вора. Власть хама и вора - клептократию, в итоге и имеет посткоммунистическая Россия, переставшая понимать подлинный смысл национального бытия.
Конечно, было бы утопией рассчитывать, что русские ныне и в будущем способны воплотить изложенную выше идею в жизнь во всей полноте, соборность Святой Руси, корпоративность Руси Московской, нашу знаменитую общинность. Сегодня мы далеки от своего национального идеала как никогда прежде, а бытовое исповедничество нынче почти экзотика. Его встретишь разве что в деревне где-нибудь в глубинке, да у церковных людей. Но русская идея - это именно платоновская Идея. Она представляет собой идеальную Форму. Это не значит, что она оторвана от предметного мира, который дан нам в ощущениях. Напротив, как мы знаем, у каждой платоновской Идеи должно быть объективное содержание, референция, то есть соответствие в предметном феноменальном мире. Но одновременно она принадлежит и миру Высшему, запредельному. И потому как бы мы её не извращали, сколь бы далеко мы от неё не отступали, она сохраняет свое собственное бытие.
Проживающий свою историю народ наполняет свою национальную идею конкретным содержанием, создавая ту самую референцию. Но в своем высшем трансцендентном бытии Идея остается неизменной. Если, хотя бы один человек в нашей действительности весьма далекой, в целом, от православного идеала живет православной жизнью, этого достаточно, чтобы русская идея сохранялась. Он один и будет тогда, и Церковь, и Царство, и Третий Рим. А, если даже и он исчезнет, национальная Идея будет терпеливо ожидать своего часа и своего носителя. И, между прочим, именно напряжение, возникающее в связи с отдалением реальной русской действительности от платоновской русской Идеи, порождает мрак нашей жизни - пьянство, отчаяние, неверие в свои силы и даже нынешнюю либеральную революцию, от которой, равно как и от революции 17-го года русские, ведь, ожидали вовсе не того, что она с собой в итоге принесла. Хотя, стоит признать, многие остались весьма довольными ее нежданными - негаданными «подарками», вроде возможности безнаказанно набивать личный карман за счёт общественного, обилия проституированных субъектов и права выбирать по собственному усмотрению анатомический орган для совершения коитуса. Все же грех притягателен для человека, иначе бы он и до сих пор беззаботно гулял в Эдемском саду. Но нужно понимать, что разницу, зазор между Идей и ее эмпирической референцией заполняет, небытие, ничто, множить которое означает тоже, что призывать смерть.
Русские уже никогда не приблизятся к осуществлению описанного выше идеала так близко, как это было в эпоху Святой Руси, да и позже, вплоть до самого 20-го века. Россия никогда уже не будет одним огромным православным монастырём. Причины тому имеют глубинный антропологический характер, связанный с законами популяционной генетики. Уяснению таковых как раз и посвящен трактат «Культурогенез и законы реальной истории» и работа «Этногенез и мозг». Но для возрождения России важно удерживать Русскую идею в народном сознании и народном воображении именно как русский исконный глубинный идеал. К тому же существует и некий элементарный, первичный смысл всякой национальной идеи. Для нас он состоит в том, что мы, хозяева в своей стране, на земле своих отцов и пращуров, и, что еще более важно, на земле своих потомков, которая должна быть передана им свободной, богатой, намоленной и русской. И, если все сказанное выше требует от нас осмысления и служения, то за это последнее задание мы обязаны не просто биться, но при необходимости и умереть.
Нынче, повторяя к месту и не к месту очевидную истину о многонациональном составе населения России, внутренняя русофобия пытается умалить статус русского имени, оспорить наше священное право на землю, завещанную нам нашими пращурами, отцами и дедами, пропитанную их потом и кровью, усеянную их костями и изрытую их могилами, а то и утвердить равные с русскими права иноплеменных диаспор и ксений в деле управления государством, определении исторических судеб страны, ее внешне-политических ориентаций, идеологических установок, распоряжении ее ресурсами. Однако многонациональность России нисколько не отменяет ни того, что Россия - русская страна, ни прерогатив русских как государствообразующей нации, более того, именно многонациональность России делает эти прерогативы необходимыми и особенно важными, поскольку, никто кроме русских не может выступить гарантом национального мира. Понятно, что мы - христианский народ, приняв малые народы в состав нашего русского государства, не имеем морального права брать пример с шовинистического Израиля, где представители только одной нации в полной мере наделены гражданскими правами. Но мы не должны в своём малодушии позволять инсургентам хозяйничать в нашей святой русской земле как у себя дома, порочить нашу историю, надругаться над нашей культурой, определять нашу политику, распоряжаться нашими национальными богатствами и развращать умы и души наших детей.
