Разговором о бюрократии мы заключаем статью «Власть против народа».
В начале разделим высшую бюрократию и миллионную массу госслужащих среднего и низшего звена, которые лишь исполняют решения, спущенные «высоким начальством», и которые по своим интересам и стереотипам близки к городскому мещанству и мелкой буржуазии. Мы здесь будем говорить преимущественно о тех, кто реально управляет ресурсами страны, кто полномочен либо фактически решает вопросы по существу - администрация президента, правительство, то есть руководство федеральных министерств и ведомств, и высший управленческий уровень так называемых «субъектов федерации». Этот слой весьма тонкий, однако, парадокс российской действительности состоит в том, что при слабом государстве мы имеем бюрократического монстра, от которого стонет вся страна. По коррупции Россия среди мировых лидеров, а её объёмы исчисляются триллионами рублей и могли бы составить вполне полновесный второй бюджет страны.
Постсоветская элита, идеологически и психологически ориентированная на Запад и контролирующая государственные институты, упорно демонстрирует приверженность либеральным принципам «неучастия государства». Они отстранились от решения большинства общенациональных общегосударственных задач. В частности, в сфере культуры, науки, идеологии, информационной политики, инфраструктурной политики, национальной политики проективная роль государства низка как никогда. Да и в экономике в широком смысле, доля государственной собственности и участие государства в целом сведены к минимуму. Лишь в нефтегазовой отрасли да в оборонке государство присутствует с заметными активами. Но частичная реприватизация в упомянутых отраслях, как известно, была осуществлена в ходе ожесточённой борьбы внутри нового олигархата, и в интересах не столько государства, сколько одного из олигархических кланов. К тому же государственными пакетами в крупных добывающих компаниях и естественных монополиях управляют те же самые гешефтмахеры, которые грабили государство в период угара либеральных «реформ», и сомнительно, чтобы они вдруг стали отстаивать общегосударственные интересы на собраниях акционеров и в советах директоров.
В целом же, контроль над монополиями, над крупным бизнесом, как и в 90-е годы, слабый. Государственное регулирование ключевых для экономики сфер почти отсутствует. Эффективная тарифная политика, которая призвана умно защитить внутренние рынки, не только отсутствует, но даже не раздаётся обещаний из высоких правительственных кабинетов, что такая политика будет вырабатываться. Здесь по-прежнему безраздельно главенствует либеральный принцип, рынок де отрегулирует всё сам ко всеобщему удовлетворению. То обстоятельство, что сама история уже не однократно и во многих странах, в частности в США в конце 20-х - в начале 30-х годов прошлого столетия, в Латинской Америке - в 80-х и в самой же России - в 90-х, полностью этот принцип опровергла, наших доморощенных либералов никак не смущает.
Казалось бы, если государство ушло отовсюду, откуда только можно, то ни зачем не нужен большой управленческий аппарат. Однако в нынешней России он почти в полтора раза более многочисленный, чем даже в тоталитарную советскую эпоху. А ведь тогда бюрократия контролировала всё и вся. Более того, в последние годы в своей политике стабилизации Кремль в известной мере делает ставку именно на бюрократию. И по сути, население поддерживает эту политику, приветствуя возврат в госсобственность, то есть в управление бюрократии некоторых крупных активов, из огромного количества приватизированного в 90-е годы.
Однако расчёты на бюрократию в деле возрождения страны никак не оправдываются, и можно с абсолютной уверенностью прогнозировать: никогда не сбудутся. А всё дело в том, что здесь решающее значение имеет корпоративная этика. К несчастью, в посткоммунистической России социальная этика дембюрократии - «коси коса - пока роса», «на то и власть, чтоб пожить всласть». Торговля вразвес национальными и государственными интересами - её фирменный почерк.
Судя по последним выступлениям первого чиновника страны, даже он глубоко разочарован в российской бюрократии. Собирая чиновничий «актив», он всякий раз с удивлением обнаруживает перед собой аудиторию, состоящую отнюдь не из государственных мужей, но из особого рода коммерсантов, в сущности тех же самых торговцев.
Они торгуют должностными полномочиями, правом принимать решения с той же непосредственностью, что бабульки у метро семечками. Плати таксу и получай «кулёк» с решением министерства, губернатора, главы администрации района и т.д. У этих людей два таланта: оценить платёжеспособность клиента - они словно рентгеном просвечиваю ваш карман, и замести следы своих коррупционных деяний. Уговаривать этих монхнолапых отказаться от налаженного, поставленного на конвейер, отработанного с применением новейших достижений логистики «бизнеса», - также наивно, как уговаривать косолапого, проникшего на пасеку и уже окунувшего в улей по локоть лапу, не есть стекающий с этой лапы наземь мёд. Также бесперспективны попытки решить проблему коррупции путём простого повышения зарплаты чиновнику. Ведь, давно замечено, что корысть ненасытна.
Часть самой верхушки бюрократии - креатуры западного Большого олигархата - так называемые либералы - ещё бьются «за идею»: утвердить Россию в качестве сырьевой колонии и тем самым заслужить признание Запада. Но «широким слоям» чиновничества думать об этом недосуг. Они заняты практическими «делами». Коррупция в этой среде стала нормой одновременно с началом демреформ. По сути, коррупция здесь важный и неотъемлемый элемент механизма госуправления, без которого этот механизм, и это отмечают многие авторы, попросту остановится, так как не имеет иных приводных ремней.
Собственно сам по себе феномен коррумпированной бюрократии - отнюдь не редкость. Да и коррупция изобретена не в России. Но в России ситуация усугубляется тем, что в среде высшей бюрократии сильно влияние этнохимерной этнофобии. То есть острота проблемы связана даже не с тем, что бюрократия имеет слишком много прав, хотя и здесь желательно соблюсти меру, но с тем, что высшая бюрократия постсоветской России, равно как и крупный бизнес, набирается из среды многочисленной, активной и влиятельной российской этнохимерной общности. К русскому народу эта общность никакого отношения не имеет, и интересы страны ей абсолютно безразличны. Телевизионная картинка из Белого Дома все 90-е годы, да в известной мере и теперь, похожа на репортаж не с заседания русского правительства, а с заседание Синедриона, только нынешние каифы переодеты в современное цивильное платье, но габитусы, а зачастую и имена вполне характерные: Гайдар, Чубайс, Немцов, Козырев, Кириенко, Лившиц, Шохин, Авен, Кох, Вавилов, Швыдкой, Фрадков, Кудрин, Рейман, Левитин, Лавров и далее по списку.
Одни из них подготовили для себя хлебные места в крупных монополиях, другие уже вдоволь «насосались» русской кровушки и отбыли в Лондон, в Хайфу, на Майями или в Калифорнию, третьи пока только присматривают себе местечко поуютнее за границей, куда они подадутся с семьями, когда жареный петух нацелится на их раскормленные зады. И в этом смысле крупная бюрократия современной России мало чем отличается от крупного бизнеса, представители которого мечтают при выгодной конъюнктуре «сбросить» российские активы, и перевести наличные в западные банки, либо уже сделали это.
Неслучайно взаимный обмен кадрами между бюрократией и компрадорской бизнесэлитой, который в других странах всегда вызывает подозрения, в России носит характер свободный и регулярный, и вовсе не считается противоестественным - сегодня министр помог магнату-аферисту из разряда «своих» присвоить завод, скважину или целую отрасль, завтра магнат, «как честный человек», предоставляет министру место в совете директоров.
Рассчитывать на какие-то изменения в этой среде, в её морали было бы, как уже сказано, верхом наивности. Эта мораль глубинно обусловлена качеством «человеческого материала». Нерусских дельцов здесь удачно дополняет определённый тип русских - а именно нравственно подслеповатых, готовых принять имморализм этнохимер, а зачастую и вовсе интеллектуально ограниченных. Серость иных из них столь вопиюща, что вызывает у народа много веселья. Но это не то веселье. Тут впору расплакаться. Ведь малограмотные субъекты во власти с сытыми «рязанскими» физиономиями, вроде главного ритора 90-х, прикрывают своими тучными фигурами ограбление страны, придают ему своего рода этническую легитимность. Они напоминают тысяцких на свадьбе. Вот только свадьба та - не наша, не русская.
По месту в социальной структуре высшая бюрократия в России нынче - это не часть чиновничества, но часть олигархата, притом далеко не последняя. И здесь одна из самых больших угроз будущему России. Постсоветская демэлита построила в России государство-клан. Персоналии могут меняться, но клановость остаётся. Собственно проблема даже не в клановости как таковой, иногда клановость, как форма структуризации общности и её высшего слоя, играет позитивную роль, но в том, что нынешний правящий слой противопоставляет свои интересы интересам страны и народа. Любые инициативы, любые ростки национального возрождения, которые будут возникать в общественном организме, обречены засыхать и вянуть, потому что необходимый для их роста ресурс в цепких руках этого вненационального клана, самого влиятельного и могущественного в стране.
По сути, приходится констатировать приватизацию российского государства. Государство, которое должно быть формой самоорганизации нации, стало всего лишь формой самоорганизации тонкого, но активного слоя этнохимер, составляющих в современной России протекторатную госадминистрацию и компрадорский олигархат. Отсюда невиданное отчуждение государства и населения. Если верховная власть за счёт информационных технологий зомбирования, неустанных трудов армии пиарщиков и вышколенных в последние годы информационных редакций центральных каналов электронных СМИ всё еще имеет кредит доверия, то правительству и законодательным органам не верит почти никто. Тут бессильны любые технологии. Никакие решительные перемены, никакое подлинное оздоровление невозможны до тех пор, пока государство не будет реприватизировано и национализировано.
А пока управленческие таланты здесь попросту не нужны. Крупных инфраструктурных проектов, кроме разве что одного-двух, связанных с экспортом сырья, за все годы демреформ дембюрократия не только не осуществила, но даже и не пыталась. С горем пополам завершили строительство ГЭС в восточной Сибири, начатое ещё в советское время, да и то, очевидно, по требованию иностранных акционеров и потенциальных иноземных потребителей электроэнергии. Мечтают разве что расширить и удлинить газовую и нефтяную трубу, да горюют, что дороги в Сибири плохие. Нам, кстати, надо радоваться, что труба узковата, а наши отцы и деды не успели построить в Сибири дороги. Иначе по хорошим-то дорогам уже всё бы «вынесли» из страны, подобно забулдыге, пропивающему последние вещи из квартиры. На месте тайги скоро торчали бы несколько подгнивших стволов посреди голой пустыни, а в загубленных ландшафтах оскопленных месторождений брезговали бы жить даже волки. Разве что кинематографисты радовались бы удачной натуре для съёмок нового «Сталкера».
В протяжении пятнадцати лет высшая бюрократия и либеральные «экономисты», а зачастую обе эти ипостаси, соединены в одном лице, заявляют, что намерены делать ставку на иностранные инвестиции. Учитывая, что при этом настежь распахнуты финансовые ворота для вывоза капитала из страны, и вывозится он в объёмах астрономических, притом само государство, то есть высшая бюрократия, успешно конкурирует с частным бизнесом в части вывоза капитала, выглядит это по меньшей мере странно. А по большей - предметом уголовного дела. Однако прокуроры у нас люди, как известно, подневольные, а выступления многих и многих русских экономистов и просто возмущённых людей, даже вполне авторитетных, игнорируются с тем откровенным цинизмом, с которым, по античной легенде, галльский вождь бросил свой меч на весы, когда побеждённые им римляне взвешивали золото для выплаты галлам контрибуции. Русские проиграли «холодную войну» Западу и внутриполитическую борьбу евреям, так «горе побеждённым».
Что же касается редких заезжих в Россию инвесторов, то это всё больше примитивные спекулянты и так называемые портфельные инвесторы. В последнее время, впрочем, появляются и крупные мировые производители, размещающие свои производства в больших городах в расчёте на готовую инфраструктуру, на дешевизну русского труда, датируемые государством цены на энергию и на отсутствие серьёзной конкуренции на российском рынке. Местные власти принимают их с распростёртыми руками, рассчитывая, в свою очередь, пополнить бюджет новыми налогами и решить сиюминутные проблемы. Но на длительную перспективу они, как и крупные иностранные торговые сетевики, вредны, так как их внедрение на российский рынок ставит крест на целых отраслях национальной экономики, и, тем самым, сужает поле деятельности для национального капитала.
Одновременно помимо сырьевой, Россия превращается ещё и в трудовую колонию. И это не менее опасно, учитывая, что нынешняя протекторатная власть отнюдь не намерена стоять на страже интересов российского труда в его отношениях с иностранным капиталом. Само же государство, имеется в виду опять же высшая бюрократия, торгуя концессиями и сдавая в аренду западным компаниям российскую землю вместе с дешёвой рабочей силой, превращается в рантье. То есть в тупого и ленивого прожигателя жизни, лишённого всякой инициативы и любых творческих помыслов, которому досталось в наследство накопленное предками богатство. Или эдакого польского пана - шляхтича, спешащего сдать своих крепостных в управление еврею - фактору и отправиться в Варшаву на шляхетские балы. Нынче это называют Всемирный Экономический Форум и т.п.
К тому же, внушая населению, что спасение страны не в коллективном самоотверженном труде, не в необходимости настраиваться на длительную, кропотливую работу по подъёму экономики, но в иноземных инвестициях, компрадорская власть впрямую разлагает и сам народ. Придёт де дядя с мешком денег, поставит линию по разливу пива и пепси-колы, а то и сборочный цех авто, и заживём. В сознании людей откровенно умаляется роль труда, созидательного творчества, деловой предпринимательской инициативы, воспитывается паразитарная психология и взращивается поколение, для которого упорный регулярный созидательный труд во благо собственное и Отечества перестает быть насущной необходимостью и первейшим жизненным императивом.
Отсутствие государственного мышления здесь видно и в том, что размещать производства иностранным корпорациям позволяют не в малых провинциальных городах в депрессивных регионах, с целью их оздоровления, что ещё можно было бы принять, но в крупных мегаполисах с готовой инфраструктурой, и без того отравленной экологией, нередко прямо в черте города. Между тем разрастание Москвы и немногих крупных мегаполисов в условиях кризиса и упадка провинции - это ещё одна громадная проблема. Ведь одной из причин роста России в предыдущие века являлось то, что наживать состояния и делать карьеру активным персонам - пассионариям было проще именно на окраинах страны. В Москву и в Петербург такие люди возвращались уже доживать свой век. Нынче же ситуация прямо противоположная.
Главный источник фантастических капиталов, сколоченных аферистами- олигархами в невиданно короткие сроки, - не административные таланты, каковыми обладали те же Потёмкин или Воронцов, и не деловые качества, которыми с лихвой были наделены Строгановы и Демидовы, но, как всем известно, банальный грабёж госсобственности. А вопросы, связанные с дележом народных богатств решаются именно в Москве федеральной бюрократией и, частично, в региональных столицах. Выросший здесь крупный компрадорский капитал подтягивает себе в обслугу средний и мелкий. В итоге в столичных банках происходит концентрация до 90% финансовых ресурсов страны.
Многие отмечают пагубность такого положения. Но едва ли не более губительным является то обстоятельство, что в Москву вслед за деньгами из нищей, обобранной до нитки провинции, стекаются и остатки пассионарности. Во-первых, в Москве эта пассионарность приобретает паразитический модус, во-вторых, лишённая пассионарности провинция обрекается на стагнацию и вымирание. Спасти её скоро будет невозможно даже инвестициями, так как для освоения таковых на местах нужна всё та же пассионарность - энергичные деловые люди, которые будут удовлетворять свои амбиции и своё честолюбие, не только набивая личный карман, но и принося пользу стране. Но обеспечить такой пассионарностью провинцию будет гораздо сложнее, чем перевести в местные банки из столичных лишний миллион долларов.
Надо также понимать, что отток хотя бы относительно пассионарных субъектов из провинции в крупнейшие мегаполисы производит мультиплицирующий негативный эффект. Дело в том, что пассионарии выступают своего рода центрами самоорганизации - хозяйственной и социальной. Вокруг них объединяется менее пассионарное большинство и, подпитываясь энергией их энтузиазма, их одержимости, пусть зачастую и корыстной, слабопассионарная масса худо-бедно включается в созидательный культурный процесс.
Отток энергичных субъектов - это не просто потеря отдельной персоны, рушится вся структура активности. Целые деревни, посёлки и малые города утрачивают способность к созидательному творчеству, а регионы становятся дотационными. Экономический ущерб от необходимости поддерживать в них жизнь, несоизмерим с выгодами, которые получают крупные мегаполисы с ростом концентрации в них активных и амбициозных выходцев из провинции. Тем более что выгоды эти весьма сомнительны, учитывая, что модус пассионарности, как уже сказано выше, в мегаполисах часто приобретает отнюдь не созидательный характер. Когда такой энергичный субъект живёт в маленьком городке у всех на виду и его дела-делишки известны всем соседям, он волей-неволей вынужден включаться в решение социальных проблем. В крупном же мегаполисе он без зазрения совести может отдаться спекуляциям, которые всегда более выгодны, чем честная работа, а нередко и вовсе опускается до криминала.
Однако, глядя на нынешнюю российскую высшую бюрократию, её персонажей, не возникает никаких иллюзий в отношении того, что она способна вырабатывать какую-то стратегию развития страны. Причём страдают больше всего именно русские области. Если бюрократия национальных республик ещё как-то заботится о своём населении, и уровень жизни, к примеру, в Татарстане, относительно удовлетворительный, то в соседних русских областях - в Волгоградской или Астраханской, неизбывная бедность и заброшенность бьют в глаз. Эти области производят впечатление дальних колоний, которые уже обобраны рублёвскими колонизаторами с двойным гражданством и офисами в Лондоне, и теперь быстро вымирают.
Единственное, о чём нужно радоваться - высшая бюрократия не забывает иногда строжить среднюю и низшую, которые поддерживают жизнь в больших и малых городах.
Эти показательные порки президентом губернаторов, губернаторами своих районных глав, а теми - начальников коммунальных служб в своих районах регулярно показывают по центральному и местному телевидению. Они считают полезным иметь на всякий случай фиговые листки, которыми можно было прикрывать своё безразличие к стране и свою алчность. Впрочем, и этим высшая бюрократия утруждает себя далеко не всегда. Примеры налицо.
Нефтяной магнат, на котором клейма негде ставить, словно хромую кобылу на торжище покупает за медный пятак губернаторское кресло в отсталой провинции и при этом большую часть времени проводит за границей, на другом конце материка в более комфортном климате и комфортабельных резиденциях, продолжает вести свой личный бизнес, скупает иноземные замки, участвует в светских раутах и светских скандалах. Такого цинизма, такого хамства не мог позволить себе даже какой-нибудь колониальный вице-король или наследный принц 18-го века. Для нынешнего же российского политического истеблишмента это в порядке вещей. Никто в его нестройных рядах не находит в этом дерзкого, точнее наглого вызова всему обществу. Не возмущается нижняя палата, не шумит верхняя, отводит глаза прокуратура, верховная власть делает вид, что ничего не замечает, оппозиция проявляет завидную сдержанность. А впрочем тут есть своего рода продолжение традиции. Петербургские аристократы в 19-м веке нередко оставляли в своих родовых поместьях приказчиков караулить крепостных крестьян, а сами отъезжали в Париж и роскошно там жили на присылаемую из России ренту от поместий и промыслов. Разве что носы у нынешних аристократов подлиннее, а крепостные те же - Ваньки да Парашки.
Данный пример лишний раз доказывает, что прагматизм нынешней российской власти с необходимостью предполагает имморализм. Непотопляемость и многолетнее сохранение ключевых в государстве постов самыми одиозными фигурами российского политического олимпа постсоветской эпохи, вроде Чубайса, Кириенко, Грефа, Кудрина, Зурабова и прочих подобных, - так же следствие концептуального имморализма власти. Понятно, держать подобные жупелы на виду верховную власть понуждает целый комплекс причин. Тут и личные обязательства, и обязательства перед зарубежными протекторами, чьими креатурами подобно рода фигуры зачастую являются, и расчёты на их посредничество в сношениях Кремля с мировым олигархатом, и прагматичное стремление использовать их воровские капиталы, и желание нейтрализовать потенциальных противников, которых можно в любой момент заполучить в их лице, и прочие конъюнктурные соображения. Однако это может служить объяснением, но никак не оправданием.
Щедро раздавая синекуры и ордена сомнительным субъектам, а то и вовсе одиозным персонажам, не считаясь ни с моралью, ни с мнением людей, высшая власть ведёт себя подобно абсолютной монархии. В своё время известный французский острослов Ларошфуко говорил о таковой, что она чеканит людей словно монету, назначает им цену, какую заблагорассудится, и все обязаны принимать этих людей не по их истинной стоимости, а по назначенному курсу. Однако абсолютным у нынешней власти является разве что имморализм. И назначая одиозным личностям, прохвостам и аферистам фальшивую цену, она лишний раз компрометирует самою себя, выступая, в сущности, в роли официального фальшивомонетчика.
Русские Потёмкины и Воронцовы не подачки раздавали в своих губерниях, а вдохновляли и организовывали местное население на созидание. Зато и вошли в историю выдающимися личностям. Нынешние откупщики территорий и целых отраслей хозяйства похожи скорее на Хлестакова, чем на Воронцова или Демидова. В историю они войдут разве что объектом насмешек, вместе с теми, кто им протежировал. Самое же опасное и губительное здесь то, что власть, демонстрирующая народу свою абсолютную безнравственность, даже не безнравственность, а концептуальное отрицание всякой морали как таковой - имморализм, воспитывает подобное отношение к жизни у населения, и без того развращённого захлестнувшей Россию волной либеральной буржуазной антикультуры.
Впрочем, в одном отношении приведённый выше пример не типичен. Дело в том, что бюрократия, как, кстати, и западного толка демократия, а они друга предполагают, редко имеет имена. Обладая громадной властью, бюрократия сообщает ей качество анонимности. Что в свою очередь избавляет саму бюрократию как властную корпорацию от всякой ответственности. Её корят, ей пеняют, грозят её сократить и призвать к ответу, её существо остроумно вскрывал Парсонс, но она неуязвима, потому что безлична и прячется за нагромождением структур. Подобно мифологической многоглавой лернейской гидре, всякий раз на месте одной, особенно противной обществу, отрубленной чиновной головы она немедленно отращивает две новых и ещё более омерзительных. И пока не видно того Геракла, который смог бы её одолеть.
Новая генерация российской высшей бюрократии не имеет ни морали, ни традиции, ни устойчивых социальных и культурных признаков. Объединяет её только психология временщиков - неистребимая устремлённость к наживе, алчность, цинизм, безответственность, бессовестность. Хотя любые словообразования с корнем «совесть» здесь кажутся мало уместными. Впрочем, есть ещё один общий культурный признак. Большевики к середине 30-х годов ушли, но оставили в наследство сталинской бюрократии русофобию, то есть страх перед русским народом, которым они правили, и одновременно глубинное презрение к нему. В послевоенный период эта русофобия постепенно сходила на нет, но новая дембюрократия в первой половине 90-х вновь развила её до крайних пределов. Частично сменившая в последние годы дембюрократию бюрократия «центристская», хотя возможно и не в столь отстрой форме, но продолжает страдать этой же болезнью и ни за что не допустит роста патриотических сил, нашего национального возрождения. В этом она солидарна с экстремистской дембюрократией 90-х. А её «идеал», именуемый центризмом, означает лишь то, что у этой группы лучше развит инстинкт самосохранения нежели у либералов и опекаемого ими олигархического капитала, и она не желает погибнуть вместе с олигархами в голодном народном бунте.
Впрочем, обличать бюрократию, насквозь коррумпированную и циничную, и осуждать коррупцию в России давно уже стало трюизмом. В этом деле не поупражнялись разве что глухой и немой. Сами коррупционеры в высоких кабинетах охотно принимают в этой говорильне живое участие, вскрывают глубинную природу и внимательно редактируют законы против коррупции. Здесь как в кавказской пословице: когда позвали убивать плохих, самый плохой первым принялся точить нож.
Гораздо хуже дело обстоит с идеями о том, как с этим пороком покончить или хотя бы его обуздать. Как заставить бюрократию служить общенациональным задачам и интересам? Эта проблема сродни квадратуре круга. Она существует даже в сплочённом и глубоко религиозном Иране. Даже Китай, искони отличавшийся высокой конфуцианской дисциплиной своего чиновничества, не может победить коррупцию. Что уже говорить о развинченной России. Однако в Иране казнят за воровство казённого добра или прямые убытки стране в результате коррупции начиная с 10 тыс. долларов. А в Китае массовые показательные казни крупных чиновников-коррупционеров, стали чем-то вроде развлечения во время народных гуляний, не частых, но регулярных. Поэтому коррупция здесь хотя и имеет место, но не может приобрести такой фантастический размах как в современной России. Страх - весьма сильный внутренний стопор.
В России подобное вряд ли пройдёт. Если мы соберёмся казнить чиновников за ущерб в 10 тыс. дол., то у нас не хватит расстрельных команд, а если их всё же хватит, то в Москве может заметно сократиться население. Но и других серьёзных идей нет. Единственная стройная концепция у либералов. Они никак не могут забыть счастливые 90-е, когда можно было грабить страну не скрываясь и не таясь, и даже бравируя, кто больше вынес и выгоднее сбыл. И они всё ещё продолжают мечтать о возврате тех благословенных времён, когда тупые гои под гипнозом брехни про демократию безмолвно взирали, как «дети Сима» снимают с них последнюю рубаху, срезают косы на шиньоны и выдирают золотые коронки из голодных, но ещё живых ртов. Эти «дантисты» предлагают едва ли не полностью упразднить в России государство, правительство обратить в арбитражных управляющих, распродающих оставшиеся на балансе активы обанкроченной фабрики, и отдать всё во власть «рынка», то есть объявить новый сезон свободной охоты гешефтмахеров с двойным гражданством в русских прериях.
Однако, их крокодиловы слёзы по поводу несчастных олигархов, которым бюрократы мешают делать их честный гешефт, не убеждают. Противостояние крупного бизнеса и бюрократии - это разборки внутри одной и той же прослойки негодяев. К тому же они почти всегда, за исключением редких случаев, находят компромиссы к обоюдной выгоде. Вообще, в теме коррупции обычно основное внимание отводится чиновнику, хотя центральной фигурой здесь, как правило, является именно коммерсант. Большинство взяток даётся за выданные бюрократом разрешения коммерсанту на действия, которые наносят либо прямой ущерб казне и общественным интересам, либо косвенный. Так что милые бранятся - только тешатся. В современной России совсем другая коллизия: компрадорский воровской капитал в сговоре с коррумпированной бюрократией против всего народа и интересов страны.
Неубедительность других предложений по борьбе с бюрократией связана с очень неглубокой рефлексией по поводу природы коррупции и бюрократизации управления. Поэтому, здесь скажем по данному поводу несколько слов. О причинах, по которым растёт роль и значение бюрократии, мы подробно говорим в книге «Локальный культурогенез и законы истории», здесь же коротко повторим основные положения. В глубинной подоснове усиления влияния бюрократии - падение этносистемной пассионарности во второй половине культурогенеза. А Россия, как мы помним, ныне как раз вступает в период культурогенетической зрелости. Гражданское общество утрачивает былую пассионарность, а вместе с нею и творческую инициативу. Одновременно слабеет филономическое, то есть общинное чувство. Вообще, истинная демократия - примета ранних периодов культурогенеза. Хотя и тогда общенациональные государственные вопросы решают наиболее авторитетные - аристократия, но массы, по крайне мере, выказывают заинтересованно участие. Люди умеют делить свое время, силы и энергию между личным и общественным.
В стареющих культурах иное. Большинство людей заняты собой, своим хозяйством, мелким бизнесом, семьёй, личной жизнью. У индивида всё меньше интереса к общественным делам, он стремится перепоручить их чиновнику, который получает за это жалование. Как следствие, традиционные формы и институты социальной регуляции, скрепляющие сложное этносоциальное целое - обычаи, сословная этика, религиозная мораль, общинное, сословное, кастовое, полисное, цеховое и другие виды самоуправления слабеют, частью отмирают вовсе и, по крайней мере, становятся всё менее эффективными. Вот тогда-то этносоциальному организму для скрепления и поддержания в функциональном состоянии социальных органов и тканей, и требуется искусственный корсет. Этот корсет называется «институты государства». То есть регулятивные функции гражданское общество поручает «министерствам и ведомствам», соответственно вырастает влияние чиновника, институты же гражданского самоуправления постепенно хиреют.
Кстати, романо-германская культура в этом отношении не исключение. Развитое гражданское общество на Западе, которое нам постоянно тычут в нос наши прозападные либеральные политологи, оккупировавшие телеэкран и газетные полосы, во многом подлог и фикция. На Западе гражданское общество цинично имитируют хорошо организованные и обильно оплаченные финансовым олигархатом структуры и влиятельные СМИ, которые зачастую находятся непосредственно в собственности финансовых воротил. Большинство крупных и влиятельных «общественных» организаций клюют с руки банкирского интернационала, либо их курируют государственные институты, включая спецслужбы, которые в свою очередь служат тому же самому интернационалу. К примеру, известно, что почти все крупные американские так называемые неправительственные организации финансируются либо Госдепом США, либо из кассы магнатов - фонды Рокфеллеров, Карнеги и т.п. Но гражданские институты являются подлинными, когда они существуют на средства граждан, но не банкиров и государственных органов, тем более, спецслужб.
Причём роль и влияние национальных структур гражданского общества на Западе с каждым годом падает. Банкирский этнофобский олигархат подменяет их крупными интернациональными организациями, которые призваны олицетворять своего рода наднациональное «гражданское общество», вроде «Международной амнистии», «Гринпис» и т.п. Причём, используются эти организации самым циничным образом. К примеру во Франции, в конце 70-х годов французское отделение Гринпис активно демонстрировало против строительства атомной электростанции. А позже выяснилось, что «зелёных» курировало американское правительство, американцы же щедро оплачивали эти демонстрации в расчёте помешать конкурентам и продвинуть на европейский энергетический рынок свои энергетические компании.
Но продолжим по основной теме. Объективно назревшее усиление роли государства в зрелой культуре в свою очередь привлекает в госучреждения людей - пусть и не пассионариев, но весьма честолюбивых, стремящихся сделать карьеру на службе, повысить свой социальный статус. Этносистемная пассионарность отныне распределяется в основном между государственными институтами и бизнесом. Чем более влиятельно государство, тем больше его институты адсорбируют этносистемной пассионарности. В тоталитарном государстве более всего, в либеральном, где государство маловлиятельное, - менее всего.
Однако здесь нужно понимать три вещи. Первое: в государственные органы на чиновные хлеба приходят люди хотя и честолюбивые, но отнюдь не инициативные. Случаются, конечно, и исключения, и в рядах бюрократии вполне могут присутствовать отдельные творческие личности. Но бюрократия, как целое, никогда не бывает творческой силой. Ожидать от бюрократии инициативы и корить за её отсутствие также нелепо, как предъявлять претензии домашней кошке, что она не несёт яиц. Природа бюрократии такова, и об этом свидетельствует опыт всех локальных исторических культур, что не предполагает в ней инициативы. Даже в СССР бюрократия нуждалась в ЦК КПСС как в источнике таковой.
Может показаться, что в середине 90-х годов этот тезис был опровергнут в России дембюрократией, перевернувшей в стране всё вверх дном. Однако не будем забывать, что, во-первых, по своему психотипу и социальному происхождению дембюрократия не была бюрократией, скорее особым отрядом этнохимерной интеллигенции. Страстная ненависть к русской России, боязнь, что она успеет опомниться, и стремление поскорее создать вокруг себя адекватную собственной сущности социальную среду - всё тот же индивидуализм, эгоизм и космополитизм, питали её неистовость в деле разрушения «этой страны», которое они назвали реформами. А во-вторых, ничего творческого в дембюрократии 90-х не было. Новые вульгарно либеральные одёжки для впавшей в прострацию России она шила по лекалам, любезно предоставляемым квалифицированными американскими «модельерами».
Более того, Запад, видимо не доверяя бездарности своей Пятой колонны, позаботился прислать своих «консультантов». Наставлять российское правительство из США было откомандировано по разным сведениям от двухсот до пятисот человек. Эти-то «консультанты» и определяли не только общее направление, но даже конкретные параметры и алгоритмы демреформ: ставки налогов и пошлин, параметры бюджета, учётную ставку, условия и размеры займов, адреса и имена кредиторов, величину допустимой инфляции, кадровую политику и т.п. Многие из них, как теперь стало известно, являлись штатными сотрудниками ЦРУ. Чубайсовские комиссии, осуществлявшие приватизацию, сплошь состояли из таких «специалистов». В частности, приватизацию предприятий оборонного комплекса проводили именно кадровые офицеры ЦРУ и военной разведки Пентагона. Особенно их интересовали предприятия ракетного и авиационного комплексов. Некоторые приватизаторы в цэрэушных погонах, как например оскандалившийся позже у себя на родине Д. Хэй, назначенный Чубайсом начальником экспертного отдела Госкомимущества, не гнушались секретнейшие предприятия оформлять на себя.
Второе, что нужно сказать о бюрократии - нельзя требовать от неё человечности. Тут нужно понимать, что бюрократизация управления это не источник, не причина, но итог и следствие атомизации общества, которое неизбежно происходит в середине всякого локального культурогенеза вследствие закономерных перемен популяционного сознания. Таковое индивидуализируется, лишается филономического начала, в результате родовые, клановые, цеховые, сословные, общинные связи ослабевают, традиционное общество изживает себя, и возникновение нового слоя чиновников бюрократов является отражением этого обстоятельства. В России бюрократизация управления мало по малу начинается в 18-м веке. Петровские реформы, безусловно, способствовали этому процессу, но отнюдь не они являются его источником. Они сами есть следствие тех же глубинных эндогенных перемен в сознании, которые порождают бюрократию.
Подробнее мы говорим об этом в тракте «Локальный культурогенез и законы истории». А здесь для нас важно, что бюрократ по природе своей не может проявлять сочувствия к тем, кто обращается к нему со своими проблемами. Ведь он уже не часть живого целостного организма, каковым являлось традиционное общество с его приоритетом коллективных ценностей и с его патернализмом. Он всего лишь винтик неодушевлённого механизма, в каковой превращается государство в зрелых локальных культурах, вступающих, если воспользоваться лексикой О. Шпенглера, в эпоху цивилизации. Он только обезличенная функция. И это не личный дефект конкретного бюрократа, это природа всего чиновного класса. Причём осуждать его за эту отстранённость и бездушие было бы не совсем справедливо. Ведь и те просители, которые приходят на приём к бюрократу тоже, ведь заботятся, как правило, лишь о своих личных интересах. Примечательно, к примеру, что большая часть населения России, сетующего на то, что бюрократия и власть в целом ни чем кроме собственных корыстных интересов не озабочены, не удосуживается даже один раз в несколько лет прийти на выборы законодательной власти, чтобы исполнить свой гражданский долг.
В любом случае от чиновника бессмысленно требовать сочувствия людям. Зато от него можно потребовать честности и компетентности. Нельзя требовать, чтобы бюрократ был движим чувством долга. Потому что у винтиков не бывает чувств, но можно требовать, чтобы он руководствовался законом. Так поступают на Западе. Бюрократия не может быть доброй, но она может быть эффективной. И эффективной она является только тогда, когда в обществе есть сила - социальный слой, группа, или хотя бы вождь, которые могут поставить чиновничеству чёткие задачи, конкретные цели и строго с него спросить за исполнение. И здесь мы переходим плавно к третьему обстоятельству, касательно природы бюрократии.
Бюрократия не самостоятельная сила, в терминах феноменологии её не опишешь, она является лишь производным и нуждается в существовании политического класса, который, в свою очередь будет нуждаться в её услугах. Она такая, какая нужна инициативной силе правящего класса. В России сегодня правящий класс - это этнохимерный, то есть вненациональный олигархат. И бюрократия ровно такая, какая нужна этому классу. Но если смотреть чуть глубже, то правящего класса в России нет вовсе. Нынешние правители не боле чем колониальная или, точнее, протекторатная администрация, коллаборанты и компрадоры - то есть посредники в деле ограбления русских природных ресурсов на службе у победителей в холодной войне - западного олигархата и «золотого миллиарда», администрирующие нефтяную и газовую трубу. Подлинный же правящий класс в условиях торжествующего сегодня в мире, точнее в западном полушарии, глобализма и талмудического капитализма находится в Вашингтоне, Нью-Йорке и Лондоне, а ещё точнее - загорает на элитных пляжах южного атлантического побережья Англии, там климат очень мягкий, да в швейцарских и австрийских Альпах на горнолыжных курортах. И не случайно российская высшая бюрократия тщательно отобрана именно по принципу лояльности и преданности западному олигархату и идеям глобализма. Так что, тот, кто мечтает о дебюрократизации страны и победе над коррупцией, должен, прежде всего, озаботиться возвращением России подлинного суверенитета и национального правящего класса.
Исходя из сказанного выше становится понятно, что есть четыре основных направления борьбы с коррупцией и бюрократизацией управления. Первое - нужно взращивать творческую инициативную национальную элиту. Ведь бюрократия вовсе не бесполезная общественная сила. Её назначение - исполнять задания, предложенные творческим авангардом общества. Причём кадры национальной творческой элиты могут воспитываться в самых разных сферах национального бытия: в науке, в искусстве, в технике, в армии, в бизнесе, собственно в системе управления. Важно, чтобы эта национальная элита осознавала себя в качестве таковой и была способна сформулировать и постоянно модернизировать достойный цивилизационный проект для России. А бюрократии достаточно быть организованной и эффективной при исполнении поставленных задач. Реформы Сперанского, Николая I, Александра II, Столыпина, Сталина, были бы невозможны без хорошо организованной, квалифицированной, ответственной и эффективной бюрократии.
Второе направление - нужно создавать развитую сеть институтов гражданского самоуправления и гражданского контроля. И одновременно вводить драконовские наказания для чиновников за вскрытые гражданским контролем умышленные действия, которые наносят вред общественным интересам. Самоуправление и разветвлённый, всепроникающий общественный контроль - вот подлинное лекарство от коррупции. Но это отнюдь не то самоуправление, про которое говорят либералы, и которое должно подменять сами государственные институты и их функции. Самоуправление не может устанавливать, например, таможенные тарифы. Но при каждом министерстве, при каждом комитете вполне может существовать профильный общественный наблюдательный совет, экспертная комиссия и т.п., в которых предусмотрена ротация членов, чтобы труднее было покупать их решения.
Чиновник без контроля и страха рано или поздно мутирует в монстра, в Минотавра, требовавшего от афинян каждый год семь юношей и семь девушек. И проще ему такой контроль организовать, чем регулярно делать жертвоприношения. Кстати в этом отношении лучшие времена в России были в первой половине 90-х годов. Тогда в городах существовали райсоветы, а в посёлках - поселковые советы. Партийной «опеки», выхолащивавшей смысл этих общественных институтов, уже не было, в райсоветах заседали директора школ, поликлиник, домов культуры, государственных заводов и фабрик, руководители заводских профсоюзов, которые прекрасно владели ситуацией в своём районе, там имелись многочисленные профильные комиссии. Райсоветы были наделены реальными полномочиями и реально ограничивали всевластие районной и городской бюрократии, а их численность была достаточно велика, чтобы коррумпированным бюрократам и недобросовестным коммерсантам было невозможно «договориться» с каждым депутатом персонально. Именно этот институт в значительной мере не позволил в ту сложнейшую пору окончательно угробить и растащить страну. И именно поэтому антинародная протекторатная центральная власть поспешила уничтожить райсоветы. Созданные им на смену спустя годы муниципальные советы сколь-нибудь похожим влиянием не пользуются и сколь-нибудь похожими полномочиями не обладают, и, как правило, подмяты районными администрациями. Очень важно восстановить институт райсоветов, а муниципальные советы должны дополнять, а не замещать их.
Третье направление борьбы с бюрократизацией и коррупцией связано с проблемой нравственного состояния общества. Степень нравственности или безнравственности чиновника всегда отражает уровень нравственности в обществе. Бессмысленно требовать от бюрократии добросовестности и бескорыстия, если само общество проникнуто бессовестным потребительством, которое к тому же беспрерывно культивируют СМИ. Это понимают многие, поэтому говорить об этом больше не станем.
Наконец, четвёртое направление - совершенствование законодательства. Мы умышленно поставили его на последнее место, памятуя о замечании Тацита: чем больше в государстве коррупции, тем больше законов. Конечно, с помощью одних законов коррупцию не унять, но сузить чиновникам, имеющим к ней склонность, поле деятельности и возможности для манёвра, вполне реально.
Впрочем, нынешнюю бюрократию, взращённую либеральной революцией 90-х, переделать уже невозможно. Но и избавиться от неё целиком также невозможно. Ведь государственный корабль не может плыть совсем без команды. Зато вполне возможно безболезненно избавиться от русофобской верхушки нынешней бюрократии. И тут мы отметим ещё один парадокс современной России. Дело в том, что высшая бюрократия и средний и низший уровни российского чиновничества принципиально отличаются в одном пункте. Бюрократия высшая - исключительно русофобская и настроена на модернизацию по западным рецептам, то есть с разрушением всех остатков традиционного общества и без учёта каких бы то ни было национальных особенностей. Тогда как бюрократия в среднем и низшем звене вполне консервативна. И зудом разрушения отнюдь не страдает. Она-то и может послужить резервом при устранении нынешней высшей бюрократии. Нужно только её сильно напугать. Здесь нелишне вспомнить, как Геракл победил Лернейскую Гидру. Он попросил своего племянника Иолая прижигать горящими головнями отрубленные головы гидры, чтобы они не отрастали вновь. Так вот, если нынешних высших бюрократов-коррупционеров, министров и прочих, не просто увольнять и направлять послами в Танзанию, а прижигать им задницы, и отправлять дровосеками в Сибирь, те, кто сменит их, глядишь, и поостерегутся разворовывать пенсионные и страховые фонды, и устраивать дефолты.
А дальше необходимо постепенно, кропотливо готовить ей смену - национальный управленческий класс, воспитанный в духе патриотизма и государственничества, имеющий свой корпоративный стиль и свою корпоративную этику. Россия, как уже замечено, вряд ли сможет применить китайский и иранский опыт. Но одеть чиновничество в форму, как это было всегда в России, и создать для него отдельное драконовское законодательство, особый трибунал, подобный военному, было бы своевременно и логично. С другой стороны, понятно что необходимо компенсировать эти строгости продуманными преференциями. Иначе будет отсутствовать добросовестная конкуренция на госслужбе. То есть речь идёт о своего рода новой опричнине. Только в отличие от опричнины Грозного, новая опричнина должна отличаться высокой требовательностью внутри себя, а не в отношении земства.
В заключение нам остаётся отдать должное тем управленцам среднего звена, которые добросовестно выполняют свои обязанности, чтобы не дать стране погибнуть окончательно, чтобы в школах горел свет, в городах освещались улицы, а в роддомах кипятились медицинские инструменты.
