Демократизация Африки по западному образцу наталкивается на трудно преодолимое препятствие. Это препятствие — этнический фактор. Вместо того, чтобы делиться на «левых» и «правых», на консерваторов и либералов, на сторонников социальной экономики и свободного рынка, африканцы упорно делятся по племенному признаку. При таком политическом спектре привычные парламентские выборы, где конкурирующие партии сменяют друг друга у власти, сразу теряют смысл. Потому что добиться перевеса в следующем электоральном сезоне проигравшая «партия» может лишь одним способом — если в качестве агитационного средства использует пулемёт. В условиях племенного партийного деления это единственный эффективный аргумент, с помощью которого можно сократить ряды оппонентов.

Мне с детства памятны телесюжеты о борьбе героического ангольского народа под руководством партии МПЛА против бандитов из группировки УНИТА. Советские пропагандисты разъясняли, что конфликт МПЛА и УНИТА носит политический характер, в котором сторонники марксизма-ленинизма противостоят приспешникам буржуазного строя. В то же самое время США транслировали точку зрения, согласно которой борцы за свободу из УНИТА сражаются с диктатурой МПЛА. И тоже подчеркивали политический характер вооруженного конфликта.

Сегодня изучение этнического подтекста гражданской войны в Анголе не оставляет почвы для таких интерпретаций. Поскольку в действительно один героический ангольский народ боролся против другого героического ангольского народа, а ещё точнее — несколько героических ангольских народов выясняли отношения между собой. Кадровая база МПЛА находилась в Луанде, в провинции, где проживает племя амбунду. УНИТА черпала своих сторонников на юго-востоке страны; её штаб-квартира располагалась в Уамбо, столице племени овимбунду. Кроме этих двух крупнейших ангольских этносов, в стране имелось ещё немало негров конго — и они тоже сосредоточились в своей партии, ФНЛА, с центром в северной провинции Виже (Уижи).

Не удивительно, что во вспыхнувшей гражданской войне лидеры ФНЛА обратились за помощью к собратьям из соседнего Заира (ныне — Демократическая республика Конго). Амбунду, у которых этнически близких влиятельных сил за рубежом Анголы не было, поступили более радикально — обратились за поддержкой к Фиделю Кастро, а в его лице — ко всей мировой социалистической системе. Как только мир социализма сделал ставку на МПЛА, у лидеров третьей ангольской группировки — УНИТА — не осталось иного выхода, как свернуть своё революционное (почти красное) знамя, под которым они боролись с португальским колониализмом, и переметнуться в лагерь белого расизма и антикоммунизма, под крыло ЮАР. Эта удивительная идеологическая метаморфоза УНИТА, произошедшая всего за несколько месяцев, отнюдь не осталась исключением в истории Анголы. Когда распался Советский Союз, столь же стремительную эволюцию проделали марксисты из МПЛА, нашедшие себе нового суверена в лице Соединённых Штатов Америки. Столичный этнос амбунду сохранил, таким образом, своё лидирующее положение, несмотря на коварные ухабы мировой истории.

Получается, что все идейные разногласия ангольских партий были только флёром, расписным занавесом политической сцены, за которым разыгрывалась кровавая драма племенной борьбы. И таких примеров (даже гораздо более ярких) в современной истории Африки хоть отбавляй.

И так происходит не только в Африке

Доминирование этнических мотивов над социальными и политическими вовсе не свидетельствует о какой-то «дремучей отсталости» африканцев. Скорее наоборот, это проявление глобальной закономерности. Родовые национальные чувства имеют естественную природу, они первичны по отношению к другим мотивам, объединяющим людей. Национальный инстинкт можно назвать своего рода «первым этажом социальной пирамиды», подобно тому, как чувство голода считается первым этажом в психологической пирамиде Маслоу (пока эта потребность не утолена, человеку трудно сконцентрироваться на чём-либо другом).

Вспомним, что всего сто лет назад, в самом центре Европы, в лоскутной монархии Габсбургов, основой парламентского представительства также оказался этнический принцип. Единственной партией, пытавшейся простираться поверх племенных барьеров многонациональной Австро-Венгрии, была социал-демократическая партия. Но и её, по большому счёту, цементировал этнический фактор, поскольку на заре двадцатого столетия идее социализма была отдана политическая страсть еврейского народа.

Впрочем, жителям постсоветского пространства в поисках подобных примеров не обязательно углубляться в события столетней давности…чуть более года назад мы имели возможность лицезреть политическое размежевание Украины — по абсолютно чётким этнокультурным контурам! Очевидно, что «Партия регионов» Виктора Януковича опиралась на русскоязычное население страны, блок Юлии Тимошенко — на украиноязычных граждан традиционно православных регионов, а «Наша Украина» Виктора Ющенко — на галичан из традиционно униатских областей. Партии, пытавшиеся апеллировать к идейным ценностям (например, КПУ), в этом, по сути дела, этническом противостоянии сыграли фоновую роль.

Благоприятная почва для формирования устойчивой, не чреватой расколом страны, парламентской демократии появляется лишь после возникновения национальных государств. Фундаментом такой демократии служит достаточно однородная в этнокультурном отношении нация, которая если не охватывает всех граждан, то, по крайней мере, бесспорно доминирует в обществе (Яркий пример-Россия, где русские составляют 85% населения). Исключения из этого правила бывают, но они редки. Сложносоставные государства на пути к парламентской демократии чаще всего рассыпаются. Это происходит даже в благоприятной социальной обстановке, о чём свидетельствует пример Чехословакии. А в Африке, как нетрудно убедиться, государств с высокой степенью этнокультурной однородности практически нет. И социальная обстановка такова, что лишь подливает масла в огонь.

Первая мировая африканская война

Сегодня чёрный континент представляет собой уникальную этническую головоломку, этакий географический пазл, где контуры государств-сегментов совершенно не совпадают с национально-племенным рисунком. Возьмём для примера народ фульбе, один из крупнейших африканских народов. Численность фульбе приближается к сорока миллионам — вполне достаточно, чтобы укомплектовать приличную европейскую страну вроде Польши или Испании. Но своего государства у фульбе нет. Скотоводы-фульбе дисперсно расселены вдоль всего южного «побережья» песчаного океана Сахара, в доброй дюжине африканских стран. В Гвинее, например, фульбе составляют крупнейшую национальную общину; в Мали, Нигере, Буркина-Фасо — вторую по численности. При том почти половина всех фульбе Африки проживает не в этих странах, а в густонаселённой Нигерии, где этнический «коктейль» достигает максимальной концентрации и фульбе остаются национальным меньшинством.
Пока ещё фульбе, слава Богу, не выдвинули идею своего национального государства. Слава Богу, потому что такая идея превратит в сплошную линию фронта весь Сахель, от Сенегала до Чада. Экваториальная Африка уже пережила первый приступ подобной войны, порождённый национальным самоопределением крупнейшего народа группы банту — руанда (точнее, его аристократической этнической группы — тутси). Тутси, расселённые в Руанде, Бурунди, Уганде и Демократической Республике Конго, претендуют на роль политической элиты всех перечисленных центральноафриканских государств. В 1998 году тутси подняли мятеж в ДР Конго, и эта страна быстро превратилась в огромный театр сплошной гражданской (точнее, межплеменной) войны. Другие народы ДР Конго, не обладавшие таким влиянием и военным опытом, как тутси, стали искать союзников среди родичей в соседних странах. Конголезский этнический клубок оказался связан сотнями нитей со всей экваториальной Африкой.

В итоге в конфликт втянулись Чад, Замбия, Ангола и даже Намибия. Ожесточённая бойня длилась с 1998 по 2003 год и унесла жизни трёх (по другим данным — четырёх) миллионов человек. Журналисты образно назвали её «Первой мировой африканской войной». Правда, в отличие от мировых войн в Европе, она не закончилась этническим размежеванием. Тутси по-прежнему остаются разделённым народом, соперничая в Руанде и Бурунди с хуту, а в ДР Конго с луба и конго. При этом в Бурунди они категорически отвергают фундаментальный принцип демократии «один человек — один голос», так как этот принцип даёт перевес более многочисленным хуту. Козырным аргументом в неразрешимых политических спорах такого рода всё ещё остаётся пулемёт.

Современная демократия выглядит очень качественным социальным продуктом, когда потребляется на своей родине, в странах Западной цивилизации. Но попытки сбросить её на африканский континент в виде «гуманитарной помощи» очень часто вместо аплодисментов вызывают пулемётные очереди.

Владимир Тимаков