…Почему Крещение принято от Византии, а не от Рима? В десятом веке нашей эры Византия была европейским лидером не только по качеству и уровню жизни, но, в некотором смысле, и по наличию демократических ценностей.
Например, эпоха Возрождения, стала возможной только потому, что античному искусству и античной мысли удалось сохраниться в недрах Византии. Духовная атмосфера западных стран во времена Средневековья была абсолютно нетерпимой к инакомыслию, к греческому и римскому наследию. В отличие от земель западной Римской империи, византийское общество допускало и культурный плюрализм, и идейную полемику. Григорий Палама и Варлаам Калабриец могли спокойно приходить на диспуты, не опасаясь, что проигравшую сторону ждёт костёр.
Про экономическое превосходство Византии над католическими и будущими протестантскими народами и вовсе говорить не приходится. Например, в XII веке годовые доходы византийской казны только от таможенных пошлин превышали 30 тонн золота, а пересчитанный в благородном металле совокупный бюджет Англии колебался от двух до трёх тонн. Разрыв, как видим, более значительный, чем между современными США и Российской Федерацией!
Итак, принимая Христианство из культурного и экономического центра средневековой Европы, а не с его отстающей периферии, равноапостольный князь Владимир… ошибки не сделал. Наоборот, как настаивал мыслитель Владимир Соловьёв, именно с актом Крещения Русь вступила на пресловутую столбовую дорогу цивилизации.
В нашей исторической литературе татаро-монгольское иго чуть ли не официально считается причиной векового отставания Руси от передовых европейских стран. Отсюда очень логично вытекает версия: уния с католическим Римом спасла бы нас от «диких азиатов». Ой ли? Известно, что православной Византии никакая уния с Римом не помогла. Католики и пальцем не шевельнули ради её защиты от азиатского порабощения. Копнём глубже: а могла ли вообще Западная Европа отразить Батыево нашествие? По Сеньке ли была шапка?
Идеология западничества основана на вере в имманентное превосходство Западной цивилизации, которая вечно была, есть и будет самым совершенным обществом на планете. При этом техническое величие и бытовой комфорт современного Запада без тени сомнения распространяются в прошлое, чуть ли не до эпохи вождя вандалов Гейзериха.
Такое внеисторичное воображение легко наделяет западноевропейских крестоносцев могуществом Северо-Атлантического альянса, а воинов Чингисхана рисует в виде сборища дикарей, типа афганских талибов. В таком случае – да, поход соединённого католического воинства против Бату и Субедея был бы молниеносным и сокрушительным, как «Буря в пустыне». Но средневековая реальность была абсолютно иной. Довольно малочисленные монгольские отряды за несколько месяцев 1241 года отутюжили Польшу, Силезию, Моравию, Венгрию и Хорватию не хуже отутюживших Ирак американских танков, а доблестным рыцарям оставалось только укрываться за стенами городов, как солдатам Саддама – в лабиринтах Басры и Багдада. Объединённое польско-немецкое войско было разгромлено в битве при Легнице, а союзная армия венгров, австрийцев и французских наемников обращена в бегство у реки Шайо. Кажется даже странным, почему после таких побед степняки повернули вспять и не утвердили своё иго на берегах Вислы и Дуная?
Конечно, самолюбию россиян льстит тезис о том, что натиск Орды был истощён русским сопротивлением, что мы выступили «щитом меж двух враждебных рас» (А. Блок), уберегли священные камни Европы. Но этот тезис – такая же аберрация западнического, евроцентричного мышления. На деле боевые операции Бату и Субедея в Европе имели для Монгольской империи абсолютно второстепенное значение. Основное внимание монголов было обращено на гораздо более богатую и высокоразвитую, нежели Европа, добычу – на Китай. Война на Востоке отняла у чингизидов на два порядка больше времени и сил, чем батыева экспедиция. Неудивительно – именно дальневосточная цивилизация в XIII веке являлась культурной и экономической вершиной Ойкумены.
То, что китайцы первыми изобрели бумагу, порох и первыми стали строить «небоскрёбы» с цельнометаллической арматурой – известно из учебников истории. Добавим, что с китайской империи Юань, основанной монгольским ханом Хубилаем, началось всемирное распространение бумажных денег. Понятно, что войти в широкий оборот бумажные деньги (абстрактный носитель ценности) могли только в зрелой экономике с развитой финансовой инфраструктурой. Европе, чтобы дорасти до этого уровня, потребовалось ещё четыреста лет. Впрочем, о превосходстве китайского качества жизни над качеством жизни средневекового европейца достаточно красноречиво свидетельствует и Марко Поло.
Сверив свои часы с реалиями тринадцатого века, пора переоценить причины монгольского ига. Победы чингизидов вытекали из их организационного и, в конечном счёте, – цивилизационного превосходства. Монголы взросли, питаясь соками древней китайской культуры, и пришли в Европу как воспитанники более высокой (для того времени) цивилизации. Их стройная управленческая структура была на голову выше разномастной феодальной лестницы Запада. Их военная техника в виде подвижных камнемётных машин разнесла крестоносных латников в битве при Шайо. Их демократическая традиция (Курултай) эффективно увязывалась с имперским строительством на огромных (ещё невообразимых для европейца) географических пространствах.
Теперь задумаемся над возможностью немецкой ориентации. Был ли реален такой поворот? Если бы новгородцы на льду Чудского озера встретили ливонцев не мечами и рогатинами, а хлебом-солью, открывала бы эта встреча перспективу Русской протестантской демократии с швейцарским сыром и голландскими тюльпанами, с Habeas corpus и civil rights? Сомнительно. Почему-то подобные блага не ожидали поморян или кашубов, лужицких сорбов или пруссов. Уделом народов, принимавших крещение из рук немецких рыцарей, оказывалось в лучшем случае рабство, в худшем – геноцид.
Это родовая особенность западного общества от Шарлеманя до Гитлера: обязательным условием собственного развития является эксплуатация инокультурных народов. Попадание в сферу западного господства привело к стагнации и прозябанию кельтов, пруссов, басков (не говоря уже о разрушенных цивилизациях других континентов!). Напротив, народы, оказавшиеся в пределах монгольской империи, – в частности, русские или персы, – вовсе не становились обреченными. Чтобы понять колоссальную разницу между двумя типами доминирования (западным и монгольским), достаточно сравнить количество славянских памятников, уцелевших на территории Германии, с количеством русских храмов, уцелевших после ордынского ига.
Вспомним, что в начале тринадцатого века трагедия полабских славян – яркий пример «зачистки восточного пространства» – была ещё жива в памяти очевидцев. Разрушение священного города ободритов Арконы состоялось всего за 74 года до Ледового побоища, и для современников Александра Невского должно было представляться такой же близкой, ощутимой реальностью, какой нам сейчас представляется Великая Отечественная война. Ничего доброго с Запада ждать не приходилось.
В то же время нукеры Чингисхана, свирепые и беспощадные во время войн, не имели опыта ассимиляции покорённых народов или ломки их культурных традиций. Да они и не обладали нужным для ассимиляции демографическим потенциалом. Стоит учесть, что численность всех русичей в XIII веке (включая будущих украинцев и белорусов) оценивалась примерно в 3-4 миллиона, всех кочевников Золотой орды – в 300-600 тысяч, а численность немцев, например, в 5-7 миллионов человек. В этом смысле сближение с Востоком сулило для русских предсказуемый результат. Расчёт оказался верным: в итоге не татары поглотили Русь, а Русь поглотила татар.
По сути дела выбор, совершённый благоверным князем Александром, был выбором между судьбой будущей Великой России и участью этнического реликта типа лужицких сорбов. Никакого полноправного вхождения Руси в Запад, – даже по частям, даже для Псковской и Новгородской республик, – концепция «Drang nach Osten» не предусматривала. Энтузиастам «новгородской альтернативы» неплохо бы помнить, что ни Псков, ни Новгород, хотя и являлись главными контрагентами Ганзы на востоке, так и не были приняты полноправными членами в Ганзейский союз. И дело тут вовсе не в Православии (аналогичные ограничения коснулись католических Кракова и Вильно), а в зарождавшемся уже тогда сугубо западном нацистском мировоззрении, делящем мир на «унтер-» и «херрен-меншей».
Остановить шествие нацистской идеологии по планете смогла только Россия, сохранившая глубинные ценности Православия.
Сама история поставила на Восточно-европейской равнине эксперимент, предложила тест на выживание разным этнополитическим системам. Те, что в большей степени склонялись к демократии (Польша, Новгород, Золотая орда, Литва) – проиграли. Победила Москва. В битве народов, в столкновении цивилизаций сейм, курултай и вече оказались менее удачными инструментами, чем престол.
Правда, многим кажется, что в эпоху Ивана Грозного, в период становления жёсткой Московской автократии русскими была упущена «Новгородская альтернатива», нёсшая потенциал демократического, республиканского развития. Почему же в шестнадцатом веке Русь в очередной раз повернула не к Западу, а к Востоку; пошла за Москвой, а не за Новгородом?
Правда, в данном случае термин «Восток» крайне условен. Многие соотечественники искренне полагают, что авторитарная «вертикаль» была заимствована нашими предками из Орды. «И вот, наглотавшись татарщины всласть, Вы Русью её назовёте» (А. К. Толстой). Но это безосновательная попытка откреститься от собственной традиции и переложить ответственность на влияние внешних сил. Московский авторитаризм был, вне сомнения, гораздо жёстче и центростремительнее татарского.
Всё-таки Золотая орда была отнюдь не централизованным, а скорее федеративным государством. В итоге Искер, Казань, Астрахань и Крым расстались с ней не в силу этнических противоречий, а благодаря давней привычке к автономии. Также монгольская государственная традиция несла очень сильный элемент аристократической республики – курултай, утверждавший важнейшие вопросы, включая наследование власти. Все эти протодемократические и квази-федеративные принципы Орды, оказались отягчающими обстоятельствами в эпоху Великой Смуты 1359-1380 годов, когда за два десятилетия в Сарае сменилось 25 ханов. Нечто подобное четырьмя веками позже будет происходить и в Речи Посполитой, где чрезмерная роль военной аристократии, поставившей себя выше королевской власти (Polska nierzadem stoi), тоже привела к государственному кризису.
К схожим выводам пришёл и редактор журнала «История и современность», основоположник социо-естественной истории Эдуард Кульпин-Губайдуллин. В своей смелой книге «Золотая орда: проблемы генезиса Российского государства» он признаёт, что в конкуренции с татарами (добавим, и с поляками) русским удалось создать политическую систему, более эффективную в тот исторический период и в тех природно-географических условиях.
Вне всякого сомнения, методы, с помощью которых Иван Грозный строил служилую монархию, в частности – приводил под свою руку вольнолюбивый город на Ильмень-озере, были чудовищны. Но представлять избиение новгородцев сугубо русским варварством (да ещё вытекающим из нашего православного выбора), как это делает Познер – сущая нелепость. Кажется, выдающийся журналист напрочь игнорирует синхронные с опричниной события европейской истории. А ведь Запад тогда погрузился в эпоху непрерывных религиозных войн, когда амбиции утверждающегося протестантизма столкнулись с сопротивлением римо-католической церкви. Если, касаясь новгородской трагедии, Познер вспоминает реки крови, то, обернувшись к Европе, уместно говорить о кровавых океанах.
Уже навяз в зубах пример Варфоломеевской ночи, когда за несколько часов было уничтожено больше людей, чем поминается в синодике Ивана Грозного. На кровавых весах истории Париж за одну ночь перетянул все многолетние труды московского государя. Стоит подчеркнуть также, что на Руси волна расправ была связана с личностью одного деспота, и схлынула сразу после его смерти, а в Европе эпоха Инквизиции затянулась на несколько веков.
В наших учебниках упоминаются только жестокости, связанные с католической реакцией. Но это вовсе не значит, что протестантизм нёс гуманную альтернативу инквизиторам. Даже ночь святого Варфоломея кажется бледной тенью рядом с деяниями гуситов или анабаптистов. Радикальные реформаторы несли свои постулаты в сопредельные области и страны «на кончике копья». Правда, «экспорт религиозной революции» не обернулся нужным числом новообращённых, зато множество людей было отправлено прямиком в иной мир. За годы религиозных войн обезлюдели целые провинции густонаселённейших стран центральной Европы. (По некоторым источникам, население Чехии в период реформации сократилось с 3 миллионов до 800 тысяч человек! Если эти сведения верны, то Грозный и даже Сталин рядом с европейскими религиозными лидерами пятнадцатого-шестнадцатого веков выглядят просто филантропами). Надо честно признать: как бы порочная человеческая природа не омрачала дух учения Христова, но в православных странах никогда не было религиозных насилий, хотя бы отдалённо сравнимых по масштабам с событиями реформации и контрреформации.
….Не кардинал, науськивающий суверена на расправу с еретиками, а митрополит, протестующий против царских репрессий – вот характерная фигура Русской Церкви. Отсутствие массовых религиозных казней – закономерное отличие Православного Христианства от его западных ветвей. Так же, впрочем, как и отсутствие этнического геноцида. «Последний из удэге» у Александра Фадеева – только звучная гипербола в названии, перекличка с американской приключенческой литературой. На самом деле существованию удэге, как и существованию множества других народов в зоне русской колонизации, ничто не угрожало. А вот «Последний из могикан» Фенимора Купера (равно как и "последние медовары«-пикты, хранящие секрет верескового мёда у Вальтера Скотта) – не гипербола, а горькая западная реальность.
Уважение к людям иного происхождения, иной культуры, признание за ними человеческого достоинства – характерная черта всего православного мира, напрямую вытекающая из незамутнённого духа христианства. А вот вытекает ли непосредственно из Православия жёсткая авторитарная государственность – вопрос неоднозначный. Иерархическая вертикаль в католицизме выражена куда сильнее. А уж про «культ личности» Римского папы и говорить не приходиться! Вот где, казалось бы, логичнее искать истоки сталинизма...
Также не прослеживается корреляция между авторитаризмом и Православием в светской истории. Среди всего множества православных народов строго централизованную служилую вертикаль создали только русские. (Оговорюсь сразу: византийский опыт – это особая статья. Там имперская машина была уже унаследована из древнего Рима. Утеряв ромейское наследие, православные греки ничего похожего больше не воспроизводили). Значит, дело не в специфике восточного христианства, а в специфике русского исторического пути. Повторим, вынужденная эскалация авторитарных тенденций сначала позволила нашим предкам выиграть суровую конкурентную борьбу с другими государствами восточной Европы, а затем оказаться единственным православным народом, вошедшим в число великих наций планеты. Виной тому – не особенности нашего религиозного учения, а вызов жестокой эпохи, не оставлявшей иного победоносного выхода. Свободой личной пришлось пожертвовать во имя свободы национальной. Кто не сумел пойти на такие жертвы (как поляки) – потерял и личную, и национальную.
Кстати, на пороге Нового времени укрепление авторитарных тенденций было отнюдь не самобытной российской тенденцией, не спецификой «восточного выбора», а именно «столбовым путём» других кандидатов в великие нации. В противостоянии с централизованной Московией вольный Новгород был обречён, как были обречены: Данциг в противостоянии с Пруссией, Наварра в противостоянии с Францией, Венеция в противостоянии с Австрией. Повсюду в Европе вольные города и удельные княжества уступали место централизованным монархиям. На исторической развилке шестнадцатого века Новгород был отнюдь не вестником будущего, а осколком прошлого (по верному замечанию Льва Гумилёва – заповедником средневековой раздробленной Руси с её удельным эгоизмом). Цепляться за эту традицию – означало безнадёжно отстать в гонке европейских титанов, уже не ограничивавшихся континентальными амбициями, а начинавших примериваться к мировому господству.
Запад всегда был, есть и будет средоточием земных благ – с этим убеждением живут и умирают миллионы людей. Очарованные этой догмой, мы поначалу отказываемся верить, что западноевропейские народы могли отставать в X веке от Византии, а в XV веке – от Китая. Но подлинный шок у евроцентрика способно вызвать фундаментальное исследование Поля Бэроша «Экономическая и социальная история планеты с шестнадцатого века до наших дней». По его подсчётам, страны Азии ещё в 1750 году превосходили Европу не только в абсолютном, но и в душевом производстве товаров.
Например, душевой объём потребления в Китае, пересчитанный в доллары 1960 года, составлял тогда 228 долларов, против 150-200 долларов в ведущих странах Европы. На долю Индии приходилось более 25% мирового мануфактурного производства, то есть больше, чем на все европейские страны и их колонии, вместе взятые. Так же выгодно смотрелись в сравнении с европейскими конкурентами экономики Явы и Сиама.
Только к началу девятнадцатого века западным странам удалось перехватить первенство, а ещё через столетие обогнать азиатских гигантов в разы, а то и в десятки раз. При этом особым динамизмом отличались протестантские нации (Голландия, Англия, чуть позже США и Германия). В чём же секрет этого экономического чуда?
Годится ли нам секрет веберовского «экономического чуда»?
Словосочетание «протестантская этика», введённое Максом Вебером, давно знакомо [любой грамотной] аудитории. Ключом к её пониманию оказывается постулат «избранности ко спасению». Не всякий человек может быть спасён, на избранных ещё при жизни лежит печать заботы господней. Поэтому каждый протестант изо всех сил стремится доказать своё избранничество; доказать, что он не лузер. Вытекающее отсюда маниакальное стремление «делать деньги» оказалось очень эффективным двигателем западного прогресса.
Но у злополучного постулата есть и другая сторона. Ведь Бог, согласно учению Кальвина, «предопределил (predestinated) одних людей к вечной жизни, других присудил (foreordained) к вечной смерти...» Причём такая сегрегация никак не связана с нравственными усилиями самих людей. «Чистыми» и «нечистыми» являются от рождения. От таких догматов рукой подать до гитлеровского учения о «высших» и «низших» расах.
Нет ничего удивительного, что гитлеризм зародился в Германии, на родине реформации. Двадцатый век продемонстрировал довольно стойкую закономерность. В православных странах (Россия, Югославия, Греция) тоталитарные движения имели интернациональный характер; в католических (Испания, Италия, Португалия) – корпоративный; в протестантских (Германия) – расовый.
Можно возразить, что Германия – исключение из правила, а все остальные протестантские страны со времён Английской и Голландской революций отличались стойкими демократическими традициями. Однако не будем забывать, что последнее на планете государство с узаконенным апартеидом – ЮАР – возникло в лоне британской демократии, а столпами расовой сегрегации там выступали выходцы из Голландии.
О том, что ближе прогрессивной «веберовской» душе – демократия или нацизм – красноречиво говорит поведение шведов или швейцарцев в годы Второй мировой войны. В этих нейтральных странах нашлись сотни добровольцев, желающих сражаться на стороне Третьего рейха. А в армию демократических США, или, допустим, испанских республиканцев, записываться не спешили.
Швейцарцы вообще известны как нация энтузиастов-общественников. Интернет наполнен сообщениями о швейцарских волонтёрах, очищающих Альпы от птичьего помёта; развозящих в рождественскую ночь подвыпивших шофёров по домам, и даже предлагающих эротические услуги инвалидам. Вот только сведений о волонтёрах, ушедших воевать с фашизмом, нам разыскать не удалось.
По большому счёту, Гитлер и впрямь не нарушал старых западноевропейских традиций. Его политика в отношении славян и евреев не имела принципиальных отличий от знакомой политики англосаксов в отношении индейцев, австралийцев и негров. Просто германские нацисты использовали более совершенные технические средства и более циничные идейные формулировки.
В истории русского общества мы не найдём никаких расовых или этнических барьеров. Генеалогия дворянских родов Российской империи изобилует татарскими, армянскими и грузинскими фамилиями, в ней есть даже потомки сибирских князьков. «Русский братается с покорёнными народами», – с удивлением писал знаменитый британский колонизатор Сесиль Родс.
В католической Испании среди грандов уже не встретить ни мавров, ни индейских касиков. Зато крестьяне-католики, уехавшие с Пиренейского полуострова в Новый свет, не чувствовали никаких преград в общении с жителями колоний, породив целую расу латиноамериканских метисов. И только у протестантских стран (Англия, Голландия, Германия ) колонизация была связана с жёсткой расовой сегрегацией и даже геноцидом. Видимо, не только отдельные люди, но и целые расы в их сознании были «присуждены Богом к вечной смерти», или, как минимум, к вечному рабству.
Русское общество до сих пор глубоко рефлексирует по поводу «переселения народов» – депортации чеченцев, калмыков, крымских татар в 1944 году [Американцы, например, интернировали у себя в 1941 году 110 тысяч японцев, канадцы — 22 тысячи, страны антигитлеровской коалиции после победы изгнали более 13 млн. этнических немцев из мест их исторического проживания (Силезия, Пруссия, Судеты т. п.)….И все это на территориях не задетых боевыми действиями или же после войны, когда выселение производилось просто с целью избавиться от немцев в основном на западных границах Польши и Чехии. Кстати, на востоке Польши также были выселены ВСЕ украинцы(Т.н. операция «Висла»).Ред.]
. В то же время для меня, например, оказалось настоящим открытием, что похожая депортация инуитов была осуществлена в демократической Канаде без всякой войны, в конце пятидесятых годов двадцатого века! Об этом без всякой эмоциональной окраски сообщал канадский журнал, подвернувшийся под руку в международном рейсе. Поскольку аборигенам канадского Севера довелось кочевать в районе нефтяных месторождений, их без церемоний погрузили в вертолёты и перебросили на 500 километров в сторону. Никто в Канаде по этому поводу не рефлексирует, и не пишет повесть «Ночевала льдинка золотая». Убрали инуитов, и убрали... Подобную «протестантскую этику» в отношении других народов чётко сформулировал киногерой Паркер из нашумевшей ленты Кэмерона «Аватар»: «Они тупые дикари и сидят на моих бабках!»
Геноцид как обратная сторона западного «прогресса»
После реформации западное общество пережило удивительный рецидив первобытного, дохристианского мировоззрения, когда иноплеменники рассматриваются не как братья по роду человеческому, а как чуждые существа, часть дикой природы. Отношение к людям иных культур и рас стало чисто утилитарным. Территории, богатые ресурсами, очищали от чужаков с такой же уверенностью в правоте, с какой садовник отгоняет от вишен птиц или травит на капусте гусениц. Например, экономический смысл ирландского голодомора в 50-х годах XIX века Карл Маркс объяснил тем, что британские промышленники сочли выгодным заменить миллион ирландцев на миллион овец.
Стремительная, произошедшая буквально за 100-200 лет утилизация ценностей, накопленных иными народами, стала главным двигателем западного экономического чуда. Другие цивилизации были использованы как отваливающиеся части ракетоносителя, выводящего Западный мир на новую орбиту. Невиданный прежде подъём благосостояния и столь же стремительная гуманизация общественных отношений в Европе происходили на фоне одновременного экспорта нищеты и насилия на все другие континенты. Так в физике открытая система, стремящаяся снизить внутреннюю энтропию, одновременно ещё больше повышает энтропию вне себя.
Окончательно разделить мир на расу «избранных» и расу «отверженных» должен был конечный продукт западного колониализма – Третий Рейх. Но камнем преткновения оказалась Россия, которая и под красными знамёнами продолжала нести важнейшую заповедь Христову: о братстве всех людей на земле.
И если бы православная Россия не сохранила в первозданной чистоте дух Христианства, если бы она вместе с Германией пережила реформацию ….то Мир был бы жестко разделен на господ, рабов и тех, кто не имеет права на жизнь. И чем дольше длился бы это социальный эксперимент, тем больше становилось бы тех, кто записан в последнюю категорию.
Владимир Тимаков.
